Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации

• Название: Цивилизации
• Автор: Фелипе Фернандес-Арместо
• Издательство: АСТ
• Жанр: Культурология
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-056644-0; 978-5-403-00426-8

Фелипе Фернандес-Арместо — известный современный историк, преподаватель Университета Миннесоты, лауреат нескольких профессиональных премий и автор международных бестселлеров, среди которых особое место занимает фундаментальный труд «Цивилизации».

Что такое цивилизация?

Чем отличается «цивилизационный» подход к истории от «формационного»?

И почему общества, не пытавшиеся изменить окружающий мир, а, напротив, подстраивавшиеся под его требования исключены официальной наукой из списка высокоразвитых цивилизаций?

Кочевники африканских пустынь и островитяне Полинезии.

Эскимосы и иннуиты Заполярья, индейцы Северной Америки и австралийские аборигены.

Веками их считали в лучшем случае «благородными дикарями», а в худшем — полулюдьми, варварами, находящимися на самой низкой ступени развития.

Но так ли это в реальности?

Фелипе Фернандес-Арместо предлагает в своей потрясающей, вызвавшей множество споров и дискуссий книге совершенно новый и неожиданный взгляд на историю «низкоразвитых» обществ, стоящих, по его мнению, много выше обществ высокоразвитых.

---

Однако зов моря ощущался не повсеместно: спартанцы обычно предпочитали оставаться дома и создавать империю на соседних территориях. Это, однако, была лишь одна из эксцентрических особенностей лакедемонян, не одобрявшихся богами: пару спартанских империалистов, которые собирались основать город вблизи Коринфа, в 706 году оракул на правил «в Сатирион, в воды Тараса, в гавань слева, в место, где козы любят соленую воду и, когда пьют ее, обмакивают в нее кончики седых бород. Здесь постройте Тарентум»[927]. В других центрах обычное стремление империализма — распространяться далеко за свои границы. Колонии основывались с благословения богов и по советам оракулов, особенно жрицы из Дельф. В этом святилище божественные прорицания произносились в эффектном театральном оформлении: трон на трех ножках в виде извивающихся змей поднимался из дымящейся пещерной пропасти — и оракул рекомендовал колонизацию в совершенно неожиданных местах. Основатель Кротона отправился в Дельфы в поисках средства от бездетности, вовсе не собираясь основывать колонию. В 720 году халкидянам велено было основать колонию, чтобы избежать голода. В 640 году жителям Родоса было указано основать колонию на Сицилии и разделить ее с критянами. Основателя Гераклеи на Сицилии осуждали за то, что он не стал проводить обычной подготовки к консультациям с оракулом. Обычно основание колоний связывали с советами оракула, потому что указания Аполлона гарантировали легитимность и продолжительность существования[928]. Основание колоний настолько стало для греков образом жизни, что один из героев пьесы рассуждал о возможности основать колонию на небе. «Дело не в том, что нам опостылел наш город, — говорит будущий колонист, — потому что наш город великий, в нем всякий может потратить свои богатства и заплатить штрафы и налоги». Аристофан знал, как заставить аудиторию посмеяться над собой[929].

Поскольку греческий мир расширялся в сторону моря, а не суши, колонии сохраняли морской характер того мира, из которого пришли, и мира известных им соседей. Обычно колонии размещались на сильно изрезанных берегах[930]. Однако со временем они могли утратить сходство со своим прежним домом, поскольку колонистами обычно становились отбросы общества, преступники, изгнанники и незаконнорожденные: типичные маргиналы, создающие новое общество, а вовсе не имперские паладины, воссоздающие Грецию за морем[931]. В некоторых местах жизнь начинали с того, что укрывались в ямах[932]. Но ностальгия, потребности торговли и недостаток воображения — все это вместе заставляло колонистов держаться привычных связей и обычаев, воспроизводя вкусы Греции, повторяя ее чувства, постоянно принимая посетителей из нее. В Навкратисе в дельте Нила, провозгласившем себя «полисом», стояли — наряду со святилищами других греческих культов — храмы Геры Самосской и Аполлона Милетского, ионические портики[933]. Обилие в VI и V столетиях чаш, преподнесенных по обету Афродите, свидетельствует о большом количестве посетителей из Греции — секс-туристов, привлеченных в Навкратис похвалой Геродота местным проституткам; возможно, одна такая чаша принадлежит самому Геродоту, если не его тезке; здесь бывали и серьезные путешественники, например Аристофан и Солон, приезжавшие в Египет по делу или в поисках просветления при знакомстве с великой цивилизацией[934].

Расширяющиеся тем временем связи с остальным миром обогащают воображение греческих художников и мыслителей. Море приносило обратно в Грецию новые культурные влияния: самый яркий тому пример — новая система письма, основанная на образце, заимствованном в VIII веке в восточном Средиземноморье. Письменность сразу стала использоваться для записи новых произведений и для сохранения эпоса, который раньше наизусть читался аэдами на пирах воинов: «Илиада», ощетинившаяся мачтами, и «Одиссея», грохочущая над волнами, — вот примеры жанра, которым восхищались тогда и восхищаются в наши дни. Сообразно своему темпераменту и суждениям читатели соглашаются с традицией, которая приписывает оба произведения одному уникальному слепому гению Гомеру, или отвергают эту традицию: свидетельство тому — тесно уставленные книгами полки; усердные бесстрастные ученые тоже до сих пор не могут решить этот вопрос. Я бесчисленное множество раз обсуждал эту проблему с учеными и со своим старшим сыном, который убежден, что это лучшие поэмы в мире. Что касается меня, то я не мог читать их, не слыша стук посоха Гомера; мне кажется, что свидетельства устной передачи текста, рассыпанные на всем протяжении поэм, говорят о поэтическом мастерстве и о владении традиционным искусством; убеждающие своей реальностью картины жизни бронзового века не обязательно следы более древнего текста — возможно, это просто свидетельство вдохновенного воображения.

Ведь греки, воспринимая влияния, не просто подражали им — были ли то влияния извне или из их собственного прошлого. Скульпторы, строители, художники, расписывавшие вазы, — все они с VII и VI веков стали предвестниками классического стиля. Греки более поздних периодов вспоминали VI век как время великих мудрецов, которые обдумывали фундаментальные проблемы науки и общества: Солон в 590-е годы изложил в стихах афинские законы; Фалес предсказал в 585 году солнечное затмение; Анаксимандр около 500 года составил первую известную грекам карту мира и пытался представить, как в первичном водовороте космоса возникла вселенная, или Пифагор, сверхчеловек, наделенный своими последователями сверхъестественными силами и золотым бедром; приписываемая Пифагору теорема о прямоугольных треугольниках и сегодня входит в учебную программу всякой школы. Школы этих мудрецов процветали по краям греческого мира — на западе, в Италии, в случае Пифагора, но в основном на востоке, на островах, которые сегодня принадлежат Турции. Даже во времена расцвета классического периода такие учители, как Платон или Аристотель, помнили, что их научные традиции восходят к тому, что они именовали «Азией», и куда включали и Египет. До какой степени они были обязаны Египту, в спорах последнего времени, тем не менее преувеличивали; это споры о том, насколько «африканской» была цивилизация Египта и, соответственно, насколько «черной» была культура Афин. Сражения книг проходят а области, где невозможны прямые доказательства. Однако справедливо — и мы ничего не поймем в греческой цивилизации, если не признаем это, — что Греция была землей, открытой восточному Средиземноморью, и греческая культура сформировалась под влиянием самых разных концов морского побережья[935].

В начале следующего столетия греческие общины, объединившиеся для совместной обороны, защитились от своих главных противников — этрусков на западе и персов на востоке. Но они продолжали воевать друг с другом и соперничать в создании законов и великолепного искусства, а также развлечениях, особенно в постановке пьес и спортивных состязаниях.

Зов Посейдона: Афины и море

Отчасти благодаря несравненному природному преимуществу — серебряным Лаврийским рудникам, к V веку до н. э. самым богатым и могущественным городом Греции стали Афины, флот которых был настолько силен, что Афины смогли обложить другие города данью. Говорили, будто именно здесь Посейдон оспаривал у Афины право обладать городом и бил окрестные скалы волнами, поднятыми трезубцем. Хотя мы представляем себе Афины городом, созданным ради искусства, основными приоритетами его граждан были война и богатство; моралисты Афин пытались подчеркнуть первенство войн. По словам Аристофана, вложенным в уста одного из персонажей, «Афины будут в безопасности, когда смогут землю врагов считать своей… и когда поймут, что их подлинное богатство — это корабли»[936].

Война, искусство и спектакли требовали больших средств. Но (возможно, отчасти потому, что главные решения принимало относительно многочисленное собрание граждан) афиняне не менее высоко ценили образование, особенно умение писать и ораторское искусство — умение убеждать[937]. Эти обстоятельства позволили Афинам стать самой плодовитой колыбелью гениев, какую когда-либо знал мир. Развалины, сохранившиеся на холме, где располагались важнейшие общественные сооружения, дают представление о том, как выглядели Афины. Здание на холме было храмом богини — покровительницы города: как и город, который она охраняла, Афина была вооружена для войны, но превыше всего ценила мудрость. Ее храм назывался Парфенон, или Дом девственницы, потому что в пантеоне богов, каким его представляли греки того периода, богиня была незамужней. Даже разрушенное, это здание считается самым прекрасным из когда-либо созданных людьми и определенно наиболее часто имитируемым.

Ниже располагался театр, куда литературные состязания привлекали всех граждан. Дошедшие до нас пьесы греческих драматургов по-прежнему идут в театрах, им подражают, особенно архетипической саге о мести — «Орестея» Эсхила или трагедии родства «Царь Эдип» Софокла: именно эти трагедии побудили Аристотеля дать устойчивое определение трагедии как истории падения героя, вызванного не случайными несчастьями, а его собственными пороками[938]. Одна из них дала название комплексу, который Фрейд выделил в собственном подсознании. Даже трагедии, которые разворачиваются в тесном, напряженном, заполненном взаимными родственными связями пространстве небольших дворов, городских элит и королевских семейств, выходят за пределы сцены и связаны с более широким миром. «Орестея» — это рассказ о возвращении домой, а рассказ об Эдипе заканчивается изгнанием.