Станислав Лем - Навигатор Пиркс ; Голос неба

• Название: Навигатор Пиркс ; Голос неба
• Автор: Станислав Лем
• Издательство: Мир
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 1971

В очередной авторский сборник видного польского фантаста Станислава Лема, выпускаемый издательством «Мир», входят цикл рассказов о Пирксе и новый роман «Голос Неба», посвященный проблеме контактов с инопланетными цивилизациями.

---

Что задержало Шалье? Неизвестно. Почти наверняка не поломка рефлектора: такое случается слишком редко. Но из-за чего-то он запоздал с возвращением, а тем временем появилась на экране роковая искорка, которую Сэвидж, как впоследствии и Лангнер, принял за свечение скафандра. Опоздание должно было составить не менее тринадцати минут: позднее это подтвердилось контрольными опытами.

Сэвидж пошел к пропасти, чтобы искать Шалье. Шалье, вернувшись, застал станцию пустой, увидел то же, что и Пиркс, и в свою очередь пошел разыскивать Сэвиджа. Возможно, Сэвидж, добравшись до Солнечных Ворот, с опозданием понял, что на экране отражалась только металлическая трубка, вбитая в каменную осыпь, но на обратном пути оступился и разбил стекло на шлеме. Может, он и не разобрался в механизме этого явления, а просто после тщетных поисков, не найдя Шалье, забрел на какую-то скалу и упал. Всех этих подробностей выяснить не удалось. Так или иначе, оба канадца погибли.

Катастрофа могла произойти только перед рассветом. Потому что, если б не было помех в радиоаппаратуре, тот, кто оставался внутри станции, мог разговаривать с вышедшим наружу, даже находясь в кухне. Так могло произойти лишь в том случае, если выходивший очень торопился. Тогда он не завинчивал крышку люка. Лишь в этом случае сказывалась погрешность аппаратуры. Да и вообще, если человек торопится, он может опоздать именно потому, что хочет поскорее вернуться. Он может уронить пластинки, разбить что-нибудь — мало ли что случается в спешке. Радарное отражение не отличается особой четкостью: на расстоянии тысячи девятисот метров металлическую веху легко принять за скафандр. При стечении всех этих обстоятельств катастрофа была возможна и даже вполне вероятна. Для полноты картины добавим, что оставшийся внутри должен был находиться в кухне либо где угодно, но только не в помещении радиостанции, иначе он видел бы, что его товарищ пошел по правильному пути, и не принял бы потом искорку на южной части экрана за скафандр.

Труп Шалье, разумеется, не случайно нашли так близко от того места, где погиб Роже. Он упал в пропасть, на краю которой стояла алюминиевая веха. Веху поставили там, чтобы предостеречь людей. А Шалье шел к ней, думая, что приближается к Сэвиджу.

Физический механизм явления был банально прост. Нужна была лишь определенная последовательность случаев и наличие таких факторов, как радиопомехи и незавинченная крышка люка в шлюзовой камере.

Возможно, более достоин внимания был механизм психологический. Когда аппаратура, лишенная внешних импульсов, колебанием внутренних напряжений пускала в ход «мотылька», а на экране появлялось ложное изображение скафандра, человек, подходивший к прибору, воспринимал эту картину как реальную. Сначала Сэвидж думал, что видит у пропасти Шалье, потом Шалье не сомневался, что там находится Сэвидж. То же самое произошло впоследствии с Пирксом и Лангнером.

Такой вывод было особенно легко сделать потому, что каждый из них прекрасно знал подробности катастрофы, в которой погиб Роже, и как особенно трагическую деталь помнил его долгую агонию, которую «магический глаз» до конца аккуратно передавал на станцию.

Так что если, как заметил кто-то, и можно было вообще говорить об «условном рефлексе», то он проявился не у приборов, а у самих людей. Они полусознательно приходили к убеждению, что трагедия Роже каким-то непонятным образом повторилась, избрав на этот раз жертвой одного из них.

— Теперь, когда мы все уже знаем, — сказал Тауров, кибернетик с «Циолковского», — объясните нам, коллега Пиркс, как вы сумели разобраться в обстановке? Несмотря на то что, как вы сами говорите, не понимали механизма этого явления…

— Не знаю, — ответил Пиркс. В глаза ему била белизна залитых солнцем вершин. Их зубья торчали в густой черноте неба, как кости, вываренные добела. — Пожалуй, дело в пластинках. Я посмотрел на них и понял, что швырнул их точно так же, как Шалье. Может, я все-таки ушел бы, да вот еще одно… С пластинками — это в конце концов могло быть случайное стечение обстоятельств… Но у нас на ужин был омлет, так же как у них в тот последний вечер. Я подумал, что слишком уж много этих совпадений и что дело тут не в чистой случайности. Так что… омлет… думаю, это он нас спас…

— Люк остался открытым действительно из-за того, что жарился омлет, ради которого вы так торопились: значит, рассуждали вы совершенно правильно, но это вас не спасло бы, если б вы полностью доверяли аппаратуре, — сказал Тауров. — С одной стороны, мы должны ей доверять. Без электронных устройств мы и шагу не ступили бы на Луне. Но… за такое доверие иногда приходится расплачиваться.

— Это правда, — отозвался Лангнер, вставая. — Я хочу сказать вам, коллеги, что больше всего понравилось мне в поведении моего товарища. Что касается меня, то с этой головокружительной прогулки я вернулся, не нагуляв аппетита. Но он, — Лангнер положил руку на плечо Пиркса, — после всего, что случилось, поджарил омлет и съел до последнего кусочка. Вот этим он меня и удивил! Хоть я и раньше знал, что это человек сообразительный, честный, можно сказать, добропорядочный…

— Какой, какой?! — переспросил Пиркс.

ПАТРУЛЬ Перевод Рафаила Нудельмана

На дне коробочки стоял домик с красной крышей — черепички делали ее похожей на малину, прямо лизнуть хотелось. Если встряхнуть коробочку, из кустов вблизи домика выкатятся три поросенка, словно розовые жемчужинки. И сразу же из норы под лесом — лес был только нарисован на внутренней стороне коробочки, но выглядел совсем как настоящий — выскакивал черный волк и, щелкая при каждом движении зубастой, красной изнутри пастью, бросался к поросятам, чтобы их проглотить: наверно, внутри у него был магнитик. Требовалась большая ловкость, чтобы помешать волку. Нужно было, постукивая ногтем мизинца по донышку коробочки, успеть ввести всех поросят в домик через дверцу, которая к тому же не всегда широко открывалась. Вся игрушка не больше пудреницы, а можно на нее убить полжизни. Теперь, к сожалению, ничего нельзя было сделать: в невесомости игрушка не действовала. Пилот Пиркс тоскливо поглядывал на рукоятки ускорителей. Одно незначительное движение — и тяга двигателей, даже самая слабая, уничтожит невесомость; тогда можно будет, вместо того чтобы вглядываться в черную пустоту, заняться судьбой поросят.

К сожалению, регламентом не предусматривалось пускать в ход атомный двигатель для спасения трех розовых поросят от волка. Более того, категорически запрещалось проводить лишние маневры в пространстве. Словно это был лишний маневр!

Пиркс медленно спрятал коробочку в карман. Пилоты брали с собой куда более странные вещи, особенно если уходили в патруль на долгий срок, как сейчас. Раньше руководство Базы смотрело сквозь пальцы на то, как расходуют уран, выбрасывая в небо разные непредусмотренные предметы, вроде заводных птичек, которые умеют клевать рассыпанный хлеб, механических шершней, гоняющихся за механическими осами, китайских головоломок из никеля и слоновой кости, и никто уже не помнил, что впервые распространил эту заразу маленький Аарменс, который, отправляясь в патрульный полет, попросту отбирал игрушки у своего шестилетнего сынишки.

Такая идиллия продолжалась довольно долго — почти год, до тех пор, пока ракеты не перестали возвращаться из полетов.

В те спокойные времена многие даже ворчали по поводу патрульных полетов, а назначение в группу, «прочесывающую» пустоту, воспринималось как симптом личной неприязни шефа. Пиркса это назначение совсем не удивило — патруль был чем-то вроде кори: рано или поздно каждый должен через это пройти.

Но вот однажды не вернулся Томас, большой толстый Томас, который носил сапоги сорок пятого размера, любил устраивать розыгрыши и воспитывал пуделя, конечно самого умного пуделя в мире. Даже в карманах его комбинезона можно было найти колбасную кожицу и кусочки сахару. Шеф подозревал, что Томас иногда ухитряется протащить пуделя в ракету, хотя тот клялся, что ничего подобного ему и в голову никогда не приходило. Возможно. Никто этого уже не проверит, потому что однажды июльским утром Томас стартовал, взяв с собой два термоса кофе — он всегда очень много пил — и на всякий случай оставив для себя третий термос в кают-компании пилотов, чтобы по возвращении выпить такой кофе, какой он любил: смешанный с гущей и прокипяченный с сахаром. Кофе стоял очень долго. На третий день в семь часов истек срок «допустимого опоздания», и на доске в навигационной было выписано мелом имя Томаса. Его одного. Такого не случалось — только самые старые пилоты помнили времена, когда на ракетах происходили аварии, и даже любили рассказывать молодежи страшные истории тех дней: как предупреждение о метеоритной опасности приходило за пятнадцать секунд до удара и времени оставалось ровно столько, чтобы успеть попрощаться с семьей, — конечно, по радио. Но это были действительно старые истории. Доска в навигационной всегда пустовала, и фактически ее не снимали со стены лишь по инерции.