Владимир Ильин - Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

• Название: Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»
• Автор: Владимир Ильин
• Жанр: Критика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-89826-23

Вл. Н. Ильин (1890–1971) по праву входит в когорту замечательных русских мыслителей, создавших в XX веке жанр философско-литературоведческой критики. Мало кто из русских философов уделял столько внимания русской лирике. В сборник включены наиболее важные статьи Вл. Ильина, публиковавшиеся в журнале «Возрождение», который имел репутацию одного из самых монархических изданий русской эмиграции.

---

В результате так часто и так много выдергивали пшеницу, что и на плевелы возник взгляд как на нечто ценное и интересное. Отсеивание пшеницы от плевел предполагает более или менее совершенное знание того и другого, а следовательно, и познавательный интерес к тому и другому, ибо без интереса познание невозможно. В русской педагогической литературе существует замечательное, хотя ныне несколько и устаревшее, сочинение профессора Киевского университета Ананьина об «Интересе». Этот автор подводит нас к самому краю затронутой нами проблемы; но во всей ее широте опасная и жуткая тема познающего интереса к метапсихическому, оккультному и гностическому мирам поднята всеобъемлющим гением о. Павла Флоренского. Совершенно естественно, что должным образом эта тема и оказалась освещенной и взятой лишь в условиях русского возрождения конца XIX и начала XX века. Отец Павел Флоренский берет под свою защиту как интересы народа в этой опасной области, так и литературное воплощение этих интересов в большом искусстве.

Итак, все то, о чем мы здесь говорили, относится к внутренней трагедии русской литературы. Это – сопротивление грешной человеческой природы, не выносящей налагаемой на нее святой печати и тем не менее вынужденной склонять свою голову перед ней. Но русская литература знает также трагедию «внешнюю». И эта «внешняя» трагедия в известном случае бывает иногда мучительнее внутренней. Ибо внутренняя трагедия всегда осмыслена и приносит, подобно голгофскому кресту и голгофскому мраку, ослепительный несозданный свет Фавора и Пасхи Христовой. Внешняя трагедия очень часто бывает мучительной палаческой ломкой, приводящей только к хаосу, злу, безобразию.

Дело в том, что по соседству с большой русской литературой обосновалась так называемая «принципиальная» и еще, как говорят, «радикальная» русская «критика».

Задача у этой критики была совершенно четкая и не вызывающая никаких сомнений; один из ее представителей, А. Скабичевский, определил ее двумя словами, вполне адекватно выражающими суть дела: «партийная дисциплина». Русская литература была объявлена средством революционно-социалистической пропаганды: художественность молчаливо или же открыто была объявлена вредным придатком, чем-то отвлекающим от прямой и единственной цели: от революционного взрыва. Служение народу и социальной правде должно было быть обязательно атеистическим: всякое другое, хотя бы даже очень радикальное, хотя бы даже коммунистическое, но не атеистическое, подвергалось гонению и преследованию наряду со всем тем, что было объявлено «реакционным».

Несомненно, что радикальная критика возникла на периферии русской литературы и, кроме того, поднялась с ее низов, можно даже сказать, с подонков – когда «был в моде трубочист, а генералы гнули выи» и когда «стремился гимназист преобразовывать Россию». Эти стихи известного Щербины, конечно, не только удачная острота, но зародыш, едва заметная завязь будущих «Бесов» Достоевского. Эта жуткая трагедия происходит действительно на фоне «комического времени», нарисовать которое Достоевскому удалось в совершенстве, не прибегая ни к пасквилю, ни к памфлету, – сочинения «радикалов» того времени поистине являются автопамфлетом и автопасквилем.

В течение почти всего XIX и части XX в. представителям большой русской литературы приходилось действительно и по-настоящему тяжко, как писал В.В. Розанов: «У всякого мерзавца был наготове шприц с серной кислотой для выжигания глаз инакомыслящим»… «Ты будешь ходить нашими путями или не будешь ходить вовсе».

И действительно, история русской литературы и поэзии есть история сживания их со света самодержавной и единственно делавшей «погоду» радикальной критикой. Вместо настоящих гениев русской поэзии и русской литературы она предлагала собственных божков, идольчиков, которых даже нельзя назвать идолами, каких-то «карманных божков» для оперирования ими в идеологической полемике.

Начали с гениев русской литературы и поэзии, а там все оказалось взорванным и пущенным под откос: мировая литература во главе с такими гениями, как Гёте, мировая философия, вся почти целиком, без исключения; там, где были исключения, как, например, Гегель, то их так «препарировали», что от них ничего не оставалось.

Все началось с диктатуры В.Г. Белинского, по сей день пребывающего на положении «краснобога», литературного диктатора и властителя дум не только в СССР, но и в эмиграции, за такими редкими исключениями, что эти исключения можно считать подтверждением общего правила.

Чтобы понять зарождение диктатуры Белинского, достаточно проследить отношение к нему И. С. Тургенева. Здесь перед нами чрезвычайной мощи талант человека, несомненно уже сделавшего ставку на то, что Катков верно, хотя и зло, назвал «кувырканьем перед радикальной молодежью». Тургенев – большой художник и очень хороший, первоклассный репортер-журналист (два качества, соединяющиеся очень редко). В качестве репортера Тургенев пел дифирамбы Белинскому; в качестве же большого художника невольно и бессознательно рисовал совершенно другой образ. Всем понимающим дело и могущим разобраться в этом странном дуализме рекомендуется внимательно прочесть его воспоминания о Белинском. Выясняется, что Белинский – эмоциональная натура прежде всего, что он совершенно необразованный человек и поэтому весь в зависимости от тех, кто языки знает и кто преподносит ему то или иное иностранное явление сообразно со своими вкусами, выдергивая из него, что кому понравится. Что он прежде и после всего «хороший человек», «правдивый и честный». Для нас эта характеристика чрезвычайно важна. Она означает преобладание этического начала не только над началом познавательным и эстетическим, но определенно вопреки им.

Впоследствии, когда в конце своей жизни Белинский сделался атеистическим коммунистом, окончательно выяснилось, что означает этот отрыв «добра» от истины и красоты. Добро, оторванное от истины и красоты, с катастрофической быстротой превращается в свою полную противоположность – в самое темное, неприглядное зло, и прежде всего в бесконечную злобу против всех и всего, даже против собственных единомышленников. Великая триада истины, добра и красоты, которой держится высший духовный мир человека, существует именно только как единосущная триада, в которой отрыв отдельных ее членов из общего существа, одних во вред другим, не может происходить без уничтожения всей триады с заменой ее жутким кривым зеркалом, «анаморфозой» этой триады: ложью, злом и безобразием. Ложь здесь сказалась в оклеветании всего действительно высокого, возвышенного, прекрасного – до религии и Бога включительно; в полном отвержении пафоса бескорыстного познания и в требовании от науки, чтобы она была на побегушках у социально-политического убожества. Впрочем, это состояние, так сказать, антигносеологии очень хорошо описано H.A. Бердяевым в его статье сборника «Вехи», а также в его «Философии свободы» и «Философии неравенства». Добро заменилось очень характерным для этого направления человеконенавистничеством, для которого типично безоговорочное и нерассуждающее отрицание всего «не своего». «Свое» же подвергнуто постоянному подозрению и постоянному сыску и шпионажу.

История травли Варфоломеем Зайцевым выдающегося русского ученого Владимира Онуфриевича Ковалевского (мужа знаменитой Софьи Ковалевской) очень характерна. Ни то, что В.О. Ковалевский был основателем огромной геологической науки – палеонтологии; ни то, что он был весьма левых убеждений, близких к самому Варфоломею Зайцеву; ни то, что он был абсолютно невинен, ни в чем не погрешив против своих находившихся, как и он, в эмиграции товарищей, – ничто не помешало этому тогдашнему чекисту сознательно клеветать на проф. В.О. Ковалевского как на агента-осведомителя царского правительства. Самым, пожалуй, жутким было то, что Варфоломей Зайцев громогласно и цинично признавал невиновность В.О. Ковалевского среди своих – и продолжал в печати взваливать на него напраслины, доведя гениального ученого до самоубийства. По-видимому, из этого рода черных глубин духа, где «воздвиг себе престол сатана», Достоевский черпал свои материалы для изображения Шигалева (в «Бесах»), Ведь в программу «шигалевщины» включается «судорога» и периодическое самопоедание, чрезвычайно напоминающее систему Ежова и Сталина. Но здесь это уже совсем вне партии и вне какого бы то ни было социального устроения, это уже система чистого и бескорыстного служения беспримесному злу.

Таков закон безбожной диалектики. Начали с социального добра, общественной этики, но без Бога, – и кончили абсолютным злом. Это совершенно так же, как у Шигалева: все начинается с безграничной свободы и кончается абсолютным рабством. Но с особенным ожесточением эта система абсолютной социально-революционной лжеэтики обрушилась на третий член триады – на красоту. Лучшие произведения Пушкина Белинский объявил никуда не годными (этим, кстати сказать, совершенно парализуется то более чем странное мнение, что Белинский «открыл» Пушкина). В корзину полетели Е.А. Боратынский, Бенедиктов, Майков, Фет, Тютчев, Случевский, и только Кольцов объявлен гениальным. Далее выброшенными на свалочное место истории (по выражению советского критика М. Дынника) оказались Достоевский, Толстой, Лесков, Гёте; из философов в общем решительно все, кроме французских материалистов. Больше всех почему-то досталось Шеллингу, самому гениальному представителю немецкой философии, по-видимому, за «философию откровения» и вообще за религиозно-метафизический склад. О русском возрождении и говорить не приходится. Для радикалов были совершенно неприемлемы ни Бердяев, ни Булгаков, ни Флоренский, ни Вячеслав Иванов, ни даже Блок с Бальмонтом и Брюсовым. Одинаковую с ними участь потерпели Сологуб, Владимир Соловьев, Иннокентий Анненский и множество других. Это все по линии борьбы с красотой.