Памела Джонсон - Кристина

• Название: Кристина
• Автор: Памела Джонсон
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1992

Памеле Хенсфорд Джонсон было 22 года, когда к ней пришел первый успех — в 1934 году вышел в свет ее роман «Эта кровать — твое средоточие» (названием книги послужила стихотворная строка Джона Донна, английского поэта XVI–XVII вв.). Позднее ее романы — «Кэтрин Картер», «Скромное создание», «Невыразимый Скиптон» и другие — заняли место в ряду произведений широко известных литераторов Англии.

О романе «Кристина» (который известен английским читателям под названием «Невозможный брак») «Дейли телеграф» писала: «Это заметы собственного сердца, написанные проникновенным и опытным наблюдателем».

Героиня романа Кристина Джексон, умная и талантливая девушка, мечтает о большой любви, о человеке, которого она встретит раз и навсегда, на всю жизнь. Но здравый смысл и природная женская интуиция оказываются сильнее романтических грез…

---

— Хорошо, — согласилась я. — Когда?

— Вот и прекрасно! — воскликнула Айрис. — Я так и знала, что ты согласишься. Я знала, что ты не захочешь подвести меня и сделать совсем-совсем несчастной. — Довольная, она принялась обсуждать, что нам одеть. Я же думала, согласится ли отец купить мне новое платье. Сама я себе еще ничего не могла купить, ибо, окончив школу, теперь училась в коммерческом колледже для девушек. Взяв один из модных журналов (которые тетя Эмили жадно прочитывала, хотя никогда не следовала их советам), Айрис принялась изучать фасоны вечерних туалетов. Вскоре, однако, ее внимание привлек ненормально пухлый младенец, огромными неподвижными глазами глядевший в нежно склоненное к нему лицо позирующей красавицы, которая никак не могла быть его матерью.

— Вот о чем я мечтаю! — горячо воскликнула Айрис. — Но никто этого не понимает. Я не хочу быть актрисой. Я хочу выйти замуж и иметь много-много милых славных карапузов, таких вот, как этот, но только моих собственных. Я хочу, чтобы у меня их было четверо, нет, пятеро. Да-да, хочу, не смотри на меня так скептически.

Прошло немало лет, прежде чем я поняла, что Айрис была вполне искренна. Уверенная в своей красоте, она самым жалким образом не верила в свой сценический талант, бесцеремонно подталкиваемая своей тщеславной матерью к цели, которой, она боялась, ей не достичь никогда. («В один прекрасный день твое имя, Айрис, будет сверкать огнями реклам».) Несмотря на постоянную погоню за скальпами поклонников, чем она окончательно оттолкнула от себя всех своих подруг, Айрис по натуре была человеком без страстей; самым искренним ее чувством был инстинкт материнства, и она постоянно боялась, что не сможет удовлетворить его. («Если хочешь сохранить фигуру, Айрис, нельзя рано выходить замуж. Это всегда успеешь сделать»). Когда Айрис останавливалась на улице, чтобы полюбоваться каким-нибудь младенцем в колясочке, и склонялась над ним с изяществом позирующей перед фотоаппаратом актрисы, в такие моменты она бывала как никогда искренной.

Но в то время, не зная всего этого, я ничего не ответила ей на ее неожиданное признание и стала расспрашивать о предстоящих танцах. Это был один из ежегодных балов, устраиваемых спортивным клубом ее приятеля Виктора. Состоится он в субботу на будущей неделе. Мы должны сами добраться до станции метрополитена в Хэммерсмите, где молодые люди будут ждать нас в такси.

— О! — запротестовала я. — Терпеть не могу такие свидания, когда бальные туфли приходится таскать с собой в сумке. Это ужасно.

— Что ж, — разумно заметила Айрис (иногда она бывала гораздо менее тщеславной и более разумной, чем я), — придется немного подождать, пока и у нас появятся кавалеры с собственными машинами.

— У тебя они иногда появляются.

— Ах, эти завсегдатаи театральных кулис, как по старинке называет их моя мама. В сущности у них редко бывают серьезные намерения.

— А у твоего Виктора?

— Пока да, — ответила она со странным подергиванием щек (это был один из ее наиболее неудачных приемов вызвать ямочки на щеках). — Знаешь, у него такие красивые карие глаза, что иногда я просто теряю голову… Я не верю, что ты способна потерять голову, Кристи.

Я подумала, что, увы, это случалось со мной гораздо чаще, чем Айрис может предполагать: просто я старалась не показывать ей этого из страха, что она снова захочет лишить меня моих маленьких радостей и побед.

— На твоем месте я не говорила бы Лесли, что ты идешь на танцы, — сказала она. И добавила, употребив одно из своих излюбленных нелепых словечек: — Он не поймет и будет только бякой.

Глава III

Мелкие подлости, совершаемые нами, больше всего способны преследовать нас хотя бы уже потому, что мы осмеливаемся вытаскивать их на свет и пристально разглядывать. Тогда как лишь немногие из нас так смелы или так безрассудны, что не стараются похоронить в своей памяти тяжкие проступки, которые совершили по отношению к самим себе или к близким нам людям. Мелкие подлости кажутся нам вполне безобидными, пока, свернувшись в клубочек, они лежат на дне ящика Пандоры, именуемого нашим прошлым. Но стоит нам, обманутым этой безобидностью, извлечь их на свет божий, как они вонзают в нас свои ядовитые когти.

Мне до сих пор неприятно вспоминать о том, как я поступила с Лесли.

Мой первоначальный замысел, зародившийся под впечатлением последних слов Айрис, был сам по себе достаточно неблагороден. Я решила не следовать ее совету и все-таки рассказать Лесли о предстоящем свидании с неизвестным молодым человеком, а затем воспользоваться ссорой, которую Лесли непременно затеет, и порвать с ним. Но в конце концов я поступила еще хуже.

Мэйбл, о которой Лесли в столь загадочно зловещих выражениях говорил мне на берегу реки, как можно было догадаться, не была ни Мессалиной, ни Таис. Это была довольно тщедушная девица небольшого роста, с ничего не выражающим взглядом красивых зеленых глаз, гулявшая с Лесли прошлым летом по парку Коммон. Она работала машинисткой на соседней фабрике, была на пять лет старше Лесли и считалась в какой-то степени любимицей его матери. Мать Лесли питала слабость ко всем, кто боялся ее, а Мэйбл буквально трепетала перед ней и в ее присутствии открывала рот лишь для того, чтобы едва слышным шепотом сбивчиво и неуверенно выразить ей свое восхищение. Мэйбл и Лесли великолепно танцевали и дважды получали призы за исполнение блюзов на конкурсах танцев в зале «Розовый бутон» в Брикстоне.

Причиной, почему в воображении Лесли личность Мэйбл была окутана ореолом заманчивой порочности, послужил тот факт, что восемнадцати лет она вышла замуж за сорокапятилетнего мастера с фабрики, а затем, узнав, что он уже женат, сбежала от него. Говоря о ней, Лесли испуганным шепотом произносил слово «разведена», воображая, что я не знаю всей этой истории. Он даже намекнул, что для утешения она завела себе любовников, но его мать тут же высмеяла его.

— Бедняжка чер-ресчур-р р-робка для этого. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. К тому же она далеко не Венер-ра Милосская.

Мне хорошо было известно, что роман с Мэйбл кончился незадолго до того, как Лесли начал ухаживать за мной, и я знала, что, несмотря на то что он гордился флиртом с женщиной старше его («женщиной с опытом», как многозначительно говорил он, кося глазами), он давно утратил к Мэйбл всякий интерес. Они виделись теперь лишь в тех редких случаях, когда в «Розовом бутоне» устраивались конкурсы танцев, и Мэйбл по-прежнему бывала его партнершей. Один из таких конкурсов должен был состояться в понедельник, неделю спустя после моей встречи с Айрис.

Субботу мы с Лесли провели вместе. К счастью, шел дождь, и мы ограничились тем, что пошли в кино. Я старалась быть по-прежнему приветливой, хотя Лесли казался мне чужим и был уже отгорожен от меня стеклянным барьером: это был кто-то, кого я едва знаю и до кого мне нет дела.

В понедельник мы отправились на танцы. На эти маленькие танцевальные вечера мы ходили под надежным эскортом — нас всегда сопровождала мать Лесли, одетая в какое-нибудь необыкновенное, сшитое специально для этой цели платье. Она была профессиональной портнихой и умела экономить на материале заказчиц ровно столько, сколько нужно, чтобы сшить новую блузку или сделать отделку к платью. У матери Лесли был врожденный талант к танцам, хотя Лесли очень неохотно признавал это, и, если бы он потрудился обучить ее нескольким новым па, она превзошла бы в этом искусстве любую из девиц, посещавших танцзал. Однако ей приходилось довольствоваться уан-степом и «старомодными» вальсами, на которые ее неизменно приглашал распорядитель и владелец танцзала, лощёный, плотный, улыбающийся, но раздражительный маленький человечек, по имени Уилкиншоу. Мэйбл потом долго, и не скупясь, бранила Лесли за то, что он не поощряет в матери ее необыкновенных способностей, и одергивала его, если он гневно таращил на мать глаза, когда та вдруг изъявляла желание танцевать вместе со всеми «Поля Джонса»[6].

— Я знаю, что делаю, — величественно говорил он, но так, чтобы его мать не слышала. — Для такой женщины, как матер, с ее врожденным чувством собственного достоинства, это неприлично.

Танцзал «Розовый бутон» был сооружен на пустыре за рядами небольших домов. Вход в него был через один из особняков, а гардеробная помещалась в бывшей кухне. Зал и сам дом принадлежали мистеру Уилкиншоу, и в течение нескольких лет он сумел добиться неплохого коммерческого успеха своего предприятия. Он тратился всего лишь на небольшой оркестр из трех инструментов, между тем как получал проценты с дохода от ближайшего кафе, куда в перерывах между танцами молодежь забегала освежиться прохладительными напитками.

Зал был довольно неприглядный и мрачный, и нескольким бумажным гирляндам не удавалось придать ему праздничный вид. Однако пол в нем был превосходно натерт, и не одна пара, мечтающая о профессиональной карьере бальных танцоров, проходила здесь первую серьезную практику. В те дни, когда я еще была влюблена в Лесли, этот зал был полон для меня очарования «Тысячи и одной ночи», а прозаическая пыль, лежавшая там на подоконниках и перекладинах стульев, казалась мне золотой россыпью. Теперь же, когда пришел конец иллюзиям, я видела все в ином свете. Я словно бы заглянула в стеклянный шар гадалки и увидела в нем свою судьбу; я поняла, что должна вырваться из мира Лесли, Мэйбл и мистера Уилкиншоу и уйти далеко-далеко вперед. Душой я уже покинула его. Сознание этого делало меня несколько надменной, и вместе с тем меня мучила совесть.