Памела Джонсон - Кристина

• Название: Кристина
• Автор: Памела Джонсон
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1992

Памеле Хенсфорд Джонсон было 22 года, когда к ней пришел первый успех — в 1934 году вышел в свет ее роман «Эта кровать — твое средоточие» (названием книги послужила стихотворная строка Джона Донна, английского поэта XVI–XVII вв.). Позднее ее романы — «Кэтрин Картер», «Скромное создание», «Невыразимый Скиптон» и другие — заняли место в ряду произведений широко известных литераторов Англии.

О романе «Кристина» (который известен английским читателям под названием «Невозможный брак») «Дейли телеграф» писала: «Это заметы собственного сердца, написанные проникновенным и опытным наблюдателем».

Героиня романа Кристина Джексон, умная и талантливая девушка, мечтает о большой любви, о человеке, которого она встретит раз и навсегда, на всю жизнь. Но здравый смысл и природная женская интуиция оказываются сильнее романтических грез…

---

Год назад трагедия мистера Бэйнарда отвлекла бы меня от моих неудач, но сейчас я могла думать только о себе. Я свернула на Риджент-стрит и зашла в контору конкурента мистера Фосетта, с которым он иногда вел дела. Я повидалась с управляющим, который когда-то был не прочь поухаживать за мной, и без всяких обиняков спросила, не нужна ли им вторая машинистка. Управляющий, человек бывалый, не привык чему-либо удивляться. Он сказал, что, пожалуй, я зашла вовремя: его секретарь (пожилая женщина, которую я хорошо знала) в конце августа уходит на пенсию. Он может попробовать меня — месяц испытательного срока. Согласна ли я?

Я сказала, что еще не совсем уверена в своих планах и лишь заблаговременно навожу справки, но я обязательно дам ему знать.

— Решайте, — сказал он, — но попрошу не очень медлить с ответом.

Глава IV

Мне нельзя было медлить. Однако бывали дни, когда мне казалось невозможным уйти от Нэда. Настоящее окружало меня прочной стеной, поднимавшейся так высоко, что она закрывала от меня всю иную жизнь. Иногда, когда я купала и кормила сына или когда он играл у меня на коленях и я видела его улыбающуюся, чего-то ждущую мордашку, сверкающие глазенки, открытый для смеха рот, когда он ждал, что я вот-вот начну играть с ним в его любимую игру, мне казалось, что я вполне счастлива тем, что у меня есть сын, что это, пожалуй, все, что мне нужно. Ему было семь месяцев, он был милым послушным ребенком, который с каждым днем все больше узнавал меня и окружавший его маленький уютный мирок. Я испытывала к нему чувство, в котором одновременно было страстное желание оберегать его и эстетическая потребность любоваться им, бессознательная материнская любовь и товарищеская дружба; мне казалось, что каким-то непостижимым образом мы прекрасно понимаем друг друга. Я не переставала восторгаться его физическим обликом; как приятна была на ощупь мягкая упругость его тельца, розового, как цветное стекло, пронизанное солнечным светом; у него были мягкие волосики, напоминавшие пух на грудке птенца. Его руки, которые, как руки всех детей, умели бессознательно делать неподражаемо изящные движения, были похожи на мои. Я с удивлением увидела, что третий и четвертый палец его руки, так же, как и у меня, тесно прижаты друг к другу, а большой палец сильно отогнут назад. Это были мои руки, только совсем крохотные. А когда он быстро, как Нэд, поворачивал голову, это тревожило и пугало меня.

Если бы Нэд действительно любил сына, я, пожалуй, оставила бы все, как есть. Но он не любил его. В последнее время он как будто снова стал гордиться им, спрашивал, сколько он весит, когда начнет говорить, самостоятельно стоять, и иногда, чтобы доставить мне удовольствие, брал его на руки. Но стоило Марку заплакать, как Нэд тут же поспешно отдавал его мне, поджав губы так, словно плач ребенка был чем-то, чего он совершенно не обязан был терпеть, а я не вправе была от него требовать.

Однажды ночью он напугал меня новой вспышкой ревности, о которой я даже не подозревала.

Он теперь редко ласкал меня и всегда как-то неожиданно и безмолвно, словно бы и не думал в это время обо мне. Потом, не промолвив ни слова, он засыпал. Я равнодушно покорялась этим механическим ласкам. Но ему это, казалось, было безразлично. С таким же успехом вместо меня с ним рядом могла быть другая женщина. Но последнюю неделю я заметила, что он, как-то странно улыбаясь, присматривается ко мне, словно снова узнает после долгой разлуки. В темноте он страстным шепотом спрашивал, люблю ли я его, но обычно не ждал ответа. Я была ему нужна все больше и больше, и своей потребностью во мне, своим желанием он хотел пробудить во мне угасшую любовь. Чувствуя на своем плече тяжесть его головы, тяжесть руки, переброшенной через мое тело (он, словно так же, как Марк, искал у меня покоя и защиты), я плакала.

Но его порывы утомляли меня; я одновременно и жалела, и боялась его. Ведь в течение многих месяцев я не знала, что такое спокойный сон, и Марк все еще будил меня между пятью и шестью утра, едва дав поспать четыре-пять часов. Однажды, очень жарким вечером в середине июля, зная, что Нэд где-то у друзей и вернется не скоро, я рано легла, решив немного почитать и уснуть до его прихода. Но едва я успела погасить свет, как услышала, что он вернулся. Прошло несколько минут, и он вошел в спальню.

— Ты еще не спишь?

— Только что легла, — ответила я.

Он зажег свет и присел на край моей постели. У него был самодовольно-торжествующий вид желанного любовника.

— Хочешь спать?

— Немножко. — Я никогда еще не отказывала ему и не собиралась делать этого и сейчас.

Напевая себе под нос, он начал раздеваться. Лицо его было безмятежным и счастливым, но я почему-то не верила в эту безмятежность.

— Ты очень мила, Крис, и что это так хорошо пахнет? Твой крем? — он нагнулся и поцеловал меня. — Подвинься. — Голос его звучал как-то странно, просительно. — Радость моя!

В эту минуту послышался прерывистый и громкий плач Марка; он хорошо был слышен через стену, но Нэд сделал вид, будто не слышит его.

— Я должна пойти к нему, — сказала я.

— Ничего с ним не случится.

— У него режутся зубы. Я этого боялась. У него на щечке сегодня было какое-то странное красное пятно.

— Тем более ты ничем ему не поможешь.

Я все же попыталась подняться и достать халат.

— Поплачет и перестанет, — сказал Нэд.

— Нет, он не перестанет, — возразила я. — Я дам ему глоток воды, это иногда помогает.

— Оставь его в покое. Потом дашь.

Марк заливался плачем, в котором слышались боль и обида. Я оттолкнула Нэда и соскочила с кровати.

— Я не могу бросить его одного. Он доплачется до изнеможения. Ведь ему страшно, — добавила я.

— Хорошо, иди, — сказал Нэд. Он лег и закрыл глаза.

Только через час мне удалось успокоить ребенка. Я ходила с ним по комнате при тусклом свете ночника, держала его головку на плече, потом прижимала ее к своей щеке, тихонько баюкала его, напевала его любимые песенки, поила водой. Как только он утихал, я пыталась осторожно уложить его в кроватку; однако мне снова и снова приходилось брать его на руки, ибо он заливался жалобным плачем и совал в рот кулачки.

Наконец, совсем измученная, я вернулась в спальню. Нэд лежал на своей кровати; он молчал до тех пор, пока я не легла. Я подумала даже, что он спит; но его голос особенно резко прозвучал в темноте:

— Я не желаю, как ты, быть рабом этого младенца.

Я сказала, что это неизбежно. Ребенку больно, для нас это пустяк, обыкновенная боль, а для него во всем этом есть что-то ужасное, что пугает его.

— Мы должны взять няньку. Можно найти подходящую и недорогую. Мне все это надоело. Ты так выматываешься за день, что потом никуда не годишься.

— Пока тебе не приходилось страдать от этого, — сказала я, отлично понимая, что он имеет в виду.

— Бросаешь мне свои ласки, словно собаке кость.

Я была вконец измучена усталостью и, не выдержав этой мелочной несправедливости, разрыдалась.

— Не понимаю, чего ты плачешь? Это мне надо плакать. Ты была мне нужна и должна была остаться со мной, а не убегать, воспользовавшись удобным предлогом. Отныне ты будешь больше думать о муже, чем о ребенке.

— Замолчи! — не выдержала я. — Замолчи, замолчи! — я не могла остановить судорожные рыдания.

— Хорошо. Но завтра ты начнешь искать няньку.

В носу и горле саднило от слез, губы были соленые. Я говорила Нэду, что всегда шла ему навстречу, и в эти последние недели ни разу ему не отказала. Мне хотелось, чтобы он понял, что такое всего несколько часов сна, усталость, от которой ноет тело, и так каждый день, когда почти не помнишь, что делаешь, как ухаживаешь за ребенком. И несмотря на это, я всегда старалась быть ему хорошей женой. Я всегда отвечала на его ласки, он сам это знает. Но я не могу ради него забыть о ребенке, которому больно, которому страшно от того, что я не иду к нему.

— У всех детей режутся зубы. Они должны пройти через это. И у нас резались, не умерли же мы от этого.

— Нэд, — сказала я, — я должна немного поспать. Я должна. — И действительно, сон казался мне каким-то неземным блаженством и был более желанен сейчас, чем что-либо на свете. Я хотела только спать.

— Завтра у тебя должна быть нянька.

В отчаянии я сказала, что, если я ему еще нужна, я могу прийти к нему, но потом он должен дать мне отдохнуть.

— Я должна спать, — повторила я. — Я должна.

— Спасибо, — ответил он. — Очень любезно с твоей стороны, но лучше не надо. Мне неприятно, когда меня просто терпят.

Голос его звучал совсем рядом. Я протянула руку и зажгла свет. Он приподнялся на кровати и свесился в мою сторону. Лицо его было почти рядом — оно было очень бледным, и на лбу блестели капли пота.

— Ты знаешь, что между нами ничего уже нет, Нэд, — сказала я. — Почему ты не хочешь отпустить меня?