Анатолий Матвиенко - На службе зла. Вызываю огонь на себя

• Название: На службе зла. Вызываю огонь на себя
• Автор: Анатолий Матвиенко
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2013
• ISBN: 978- 5- 699- 63477-4

Что делать русскому офицеру, в феврале 1917 года получившему полную и достоверную информацию о будущем? Идти на службу к большевикам, которые одни могут спасти Россию от окончательного развала, а потом и возродить Империю! На кого сделать ставку в борьбе за власть? Конечно, на Сталина! Как бывшему царскому артиллеристу из «бога войны» превратиться в «бога истории»? Удастся ли ему переиграть западные спецслужбы, работающие против СССР, и предотвратить катастрофу 1941 года? Готов ли он вызвать огонь на себя и пожертвовать жизнью ради ликвидации Гитлера? Сохранит ли верность принципу «правильно то, что хорошо для России», даже если выбирать приходится не добро, а меньшее из зол?..

---

— Хотела бы услышать ваше мнение, господин Никольский, об ультиматуме главковерха.

— Мы столько раз с вами обсуждали расстановку сил, что вы наверняка угадаете мои суждения.

— Я настаиваю.

Островком домашнего уюта в казенной обстановке квартиры был круг света от лампы с зеленым абажуром, в котором представители заклятых союзников неспешно потягивали чай.

— Керенский в ближайшие недели ощутит последствия назначения Корнилова главнокомандующим.

— Ему не стоило его назначать?

— Какая разница. Как и все бывшие каторжане, вы разбираетесь в шахматах. Так вот, Керенский загнан в цугцванг. Каждый ход ведет к потерям и близкому проигрышу. Он слишком сильно утратил популярность, чтобы сохранить власть единолично. Поэтому привлекает партнеров, от которых требует действий в свою пользу, но делиться с ними властью не хочет.

— Да, центристское крыло нашей партии состоит из весьма честолюбивых людей. Пекущиеся больше о народном благе и развитии революции собрались в моей команде. Честолюбие вознесло Керенского, оно же его и погубит.

— Да, Мария Александровна. Корнилов — умный человек. Попавшие сюда фронтовые части немедленно задействуются, фактически против Керенского, который сам запросил их у главковерха.

— То есть произойдет столкновение. Мы не отдадим Петроград военным.

— После чего я не вижу препятствий к взятию власти левыми силами. То есть большевиками и вами.

Спиридонова замолчала минуты на три.

— Я должна этому радоваться. Но бои с корниловцами — новый виток смертей и насилия.

— Не последний и не самый главный. Как только ленинцы станут во главе России, такой поворот не понравится многим. Чем не почва для кровопускания?

— Потому, Владимир Павлович, я с ними и блокируюсь. У меня нет иллюзий по поводу Ульянова. Но поддержав большевиков при захвате власти и войдя в коалиционное правительство, левые эсеры смягчат их политику.

«Иллюзии тебя переполняют», — думал Никольский. Самая страшная из них — уверенность в возможности править страной вместе с коммунистами. Ленин не терпит ни малейшего инакомыслия.

— Что лично вы собираетесь делать после революции? Служить марксистам и дальше, уехать к семье за границу?

— Время покажет. Не очень-то меня ждет семья.

— Почему?

— После того, как избранник младшей дочери разорвал помолвку, заявив, что не собирается быть зятем «жандарма и душителя», они относятся ко мне… не очень. Я обеспечил им сносное существование. Дочки замужем. Жена тоже как-то живет. За четыре месяца одно письмо.

— Видите. Жандармское прошлое непопулярно и в ваших кругах.

— Нету никаких «моих кругов». Думаете, вы одна, кто не забыл моей службы в отдельном корпусе? У большевиков тоже отличная память. Поэтому долгой и счастливой карьеры при них я не планирую. Офицеры не в восторге от моих нынешних занятий. Вдобавок, уже далеко не молод. Сорок четыре года. Пусть осталось лет десять-пятнадцать активной жизни. Что потом? Объективно говоря, я обречен на одинокую старость.

Спиридонова закурила.

— Поразительно, до чего схоже одиночество у таких разных людей. Я, постоянно окруженная людьми — соратниками, врагами, равнодушными, иногда многотысячной толпой митингующих, — тоже совершенно одна. Не поверите, с того тамбовского вагона я не была близка ни с одним мужчиной.

Вот это да, изумился Никольский. Со мной, абсолютно чужим и классово враждебным, да изрядно отстоящим по возрасту, она говорит столь интимные вещи. Пусть у революционеров простое отношение к сексу, стыд они объявляют буржуазным пережитком, но все же…

— Разве что духовно, — продолжила она, уставившись в полумрак огромными глазами в обрамлении темных кругов и не обращая внимания на реакцию собеседника. Она говорила для себя, а не для генерала. — До отправки в Читу мне начал писать другой заключенный революционер. Из нашей переписки можно было составить отдельный роман. Чтобы получить возможность видеться, мы подали прошение о регистрации брака. Он писал, что безумно любит и прочую ерунду, в которую я с восторгом верила в двадцать два года.

— Вы вышли замуж?

— Какое там. Он оказался женат. Клялся, что не живет с женой четыре года, хочет развод. Как это обычно и бывает с женатыми. В общем, я его встретила только через одиннадцать лет после освобождения. Тусклый рыхлый мужик, с которым не о чем разговаривать.

— Вы сильно расстроились?

— Когда меня избивали ногами по голове, тогда — да, расстраивалась. Увидев Вольского, скорее рассмеялась над своими глупыми детскими мечтами. Кстати, я ему тоже не понравилась.

— Может, у него просто плохой вкус.

— Не льстите. После каторги женщины не выглядят привлекательными, — тем не менее Мария чуть поправила волосы. Женские привычки неистребимы.

— Но ведь попали вы туда молодой. Шрамов на лице не осталось. Наверняка политические заключенные были в вас влюблены поголовно. Неужели за столько лет никто из ваших единомышленников не пришелся по сердцу?

— Вам трудно это понять. В Акатуе я воспринимала их как братьев, товарищей по борьбе.

— Нет, как раз понятно. Не нашлось человека, который достучался бы до вашего женского начала и заставил забыть, что он товарищ по борьбе. Чтобы вы почувствовали в нем мужчину.

— Была еще одна причина… Мне неловко говорить. А, ладно, уже и не такое нарассказывала. После изнасилования у меня появилась безобразная сыпь, от шеи и… дальше, — она машинально тронула пальцем кожу за воротником блузки. — Я боялась, что это — сифилис. Стало быть, никаких романов.

— Я не врач. Но, по-моему, ваше небольшое раздражение — от нервов.

— Мне тюремный доктор, который вправил вывихи и залечил побои, то же говорил. Но пока не вернулась в Петроград и не сдала анализы, ни в чем не была уверена. Про нервы вы правы. Я порой куда-то проваливаюсь. Товарищи говорят, четверть часа лежу с открытыми глазами и ни на что не реагирую. Мне достаточно любой мелочи, чтобы взорваться и выйти из себя. При нашей первой встрече, когда вы говорили о недостатке мужества у эсеров, я даже «Браунинг» взвела, — Спиридонова показала маленький уродливый пистолет, настолько плоский, что почти не выпячивался в кармане ее мешковатого жакета. — Потом, ясное дело, пожалела бы. Застрелила бы единственного человека, который меня понимает, потому что бесконечно далек.

— Не только. Вас воспринимают как политика. Мне на это плевать — про политическую сторону отношений с эсерами пусть думают Ульянов и Свердлов. Вы мне интересны как личность. И, конечно, сказывается одиночество. С кем можно говорить настолько откровенно, не боясь быть превратно истолкованным? Тем более не имея возможности уронить себя в глазах собеседника — ниже уровня царского сатрапа я перед вами не паду. К сожалению, мне пора прощаться. Завтра дела с самого утра, да и вам необходимы силы, чтобы бороться за революцию.

— Даже немного жаль. Заходите… как-нибудь. Поговорим не о политике.

— Непременно. Честь имею.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Государственные перевороты

Следующее общение тоже затронуло деликатные темы, но как раз политические. Проводя Никольского в кабинет Керенского в Зимнем дворце, Спиридонова была явно удивлена просьбой премьера об этой встрече. Несмотря на явное неудовольствие формального начальника России, генерал настоял, чтобы эсерка присутствовала при разговоре. Ему требовался свидетель, пусть даже столь пристрастный и неуравновешенный.

Недовольно стрельнув глазами в сторону коллеги по партии, Керенский заявил:

— Корнилов и Крымов идут на Петроград с двумя казачьими корпусами.

— Это не новость. Вы сами их пригласили через Савинкова.

Главный министр хлопнул ладонью по столу.

— Они собираются ввести диктатуру! Распустить Советы! Правительство свести до роли придатка при военной комендатуре.

— То есть устранить вас от власти.

— Я не держусь за власть! — заявил Керенский, всем видом показывая противоположное. — Революция в опасности!

— Не думаю. Александр Федорович, мы не на митинге. Давайте назовем вещи своими именами. Насколько я помню Лавра Георгиевича по прежней службе, он умный и порядочный человек. Силами армии обеспечит порядок до выборов и проведения Учредительного собрания. Что-что, а самодержавие он не восстановит.

— Порядок, говорите? А вы понимаете, что в том порядке ни я, ни ваши большевики, ни она, — кивок в сторону Спиридоновой, — не нужны? Власть — это личное! Корнилов в первую очередь устранит угрозы своей личной диктатуре. Нас с вами.

— То есть вы предлагаете большевикам и левым эсерам остановить два армейских корпуса. Простите, как? А насчет диктатуры — пусть. Мы в оппозиции. Жесткие действия корниловцев куда больше вдохновят народные массы на выступление под красными знаменами. К тому же нам гораздо проще переагитировать его солдат на свою сторону, нежели встречать пулями тех же крестьян и рабочих, переодетых в солдатские шинели.