Айбек - Священная кровь

• Название: Священная кровь
• Автор: Айбек
• Издательство: Укитувчи
• Жанр: Роман
• Год: 1975

Первый большой роман писателя «Священная кровь», написанный им в 1938 году, посвящен жизни народов Средней Азии, Узбекистана в годы 1-й мировой войны.

---

По лицу Гульнар пробежала тень. Да, ждать Хакима долго. Но и не хотелось, чтобы Унсин обращалась к старику. Ведь именно он был главным виновником всех несчастий. Он нанес Юлчи тяжкую обиду, разлучил их. И вдруг сестра Юлчи пойдет теперь к нему с такой просьбой!

Молодая женщина ничего не ответила. Она ласково погладила девушку по голове, затем встала и тихонько вышла во двор.

Унсин подумала, что своим предложением обидела Гульнар, и теперь раскаивалась. «Хорошо, — решила она, — приедет Хаким-байбача, я попрошу его. Пусть будет так, как сказала Гульнар-апа».

Комната была сплошь устлана коврами: в больших нишах, возвышаясь чуть не до потолка, сложены атласные и шелковые одеяла, в нишах поменьше — кованые, разукрашенные цветной жестью сундуки: на полках дорогая посуда. В другое время и в другом месте вещи эти, возможно, и привлекли бы внимание Унсин. Здесь же они давили и угнетали ее.

Девушка уже собиралась уходить, но в прихожей показалась хозяйка. Молодая девушка вошла в комнату, не присаживаясь, горячо заговорила:

— Вы правы, Унсин, другого пути нет. Просите старика. Он всех в городе знает и все может сделать. Я была против, да… ладно, просите… Я уверена, брат ваш не согласился бы на это, но что поделаешь? Когда освободится, он отомстит им за все обиды. Если мне удастся повидать его, я сама скажу, что надо делать… Сегодня же и просите, Унсин. Здесь же, при мне. Старик не знает ни милости, ни жалости, а все же… Ладно, попытаемся!

…Мирза-Каримбай пришел незадолго до часа вечерней молитвы. Унсин поднялась и, почтительно сложив на груди руки, стала в сторонке. Бай снял чалму, халат, передал их жене. Потом надел на голову тюбетейку, уселся на одеяло и только после этого взглянул на Унсин:

— Ты здесь, племянница? Садись, садись…

Старик помолчал. Потом посмотрел на часы, окликнул Гульнар:

— Эй, поторопись с обедом!

Гульнар подошла к полке за посудой, глазами сделала знак девушке: «Начинайте, говорите!»

Унсин не сразу нашла нужные слова. Наконец дрожащим голосом проговорила:

— Дядя, я нарочно вас дожидалась…

— Меня? — старик поднял голову, с недоумением взглянул на девушку. — Ты все еще там, у этого… сапожника? Брат твой сумасбродным, неразумным оказался.

— Плохой ли он, хороший ли он — он родной вам. И работал у вас сколько лет… Я одна осталась, дядя, пришла просить вас: помогите освободить брата. Вас все уважают. Русские начальники послушают вас. Не откажитесь замолвить два-три слова. Этим вы душу матери порадуете, дядюшка!

Девушка едва выговорила последние слова, ее душили рыдания.

Бай минуту сидел молча.

— Брат твой глупый, сумасбродный джигит, — проворчал он. — Разве можно шутить с нашими начальниками и чиновниками! Они добра нам желают, требуют только порядка и уважения к себе. Потому — они правители, а мы подданные. Я сам перед каждым чиновником скрещиваю на груди руки. Слышишь, я — сам! А брат твой кто — голодранец…

— Юлчи-ака, видно, по молодости поступил так. Он не терпит обид. Нрав такой у него. В память матери, ради меня помогите, дядя!

Старик усмехнулся:

— Есть, племянница, старая поговорка: «Коршун хоть и хищник, но ему не сравняться с соколом». Что такое твой брат? Что он может значить здесь? В кишлаке среди своих сверстников — он храбрый, и всякие безобразия его могли оставаться безнаказанными. А здесь — большой город. Это Ташкент!.. Да тебе, племянница, и незачем добиваться освобождения этого беспутного. Так он и не исправится. Вот посидит в тюрьме, проучат его там, он посмирнеет, как ишак муллы, образумится и когда-нибудь освободится и придет. Так что пусть посидит, племянница Унсин.

Девушка молча плакала. Гульнар, стоявшая в коридоре, не выдержала, вошла в комнату, присела на корточки около Унсин.

— Неужели вас не трогают слезы бедной сироты? — смело заговорила она. — Кто у нее есть, кроме вас? Сердце у вас тверже камня… Вы хотя бы ласково поговорили, утешили девушку…

Мирза-Каримбай побледнел. Заикаясь от злости, заорал:

— Т-ты ч-чего вмешиваешься? Д-дура!.. Кого я жалеть должен? У него есть друзья — какой-то мошенник-кузнец. Пустомеля Шакир! Пусть они его и выручают…

Гульнар вскочила, почти крикнула:

— Вы бесчувственный человек! — и выбежала в коридор.

Вслед за ней поспешила и Унсин. На пороге она обернулась, дрожа от волнения, сказала:

— Сколько лет заставляли бррта работать — ничего не заплатили ему. А теперь в тюрьме сгноить хотите! Когда-нибудь и вас бог накажет!..

За дверью девушка обняла Гульнар и горячо прошептала:

— Не горюйте, сестрица. Пройдут черные дни, увидим и мы солнышко. Я вас не забуду…

Она накинула паранджу. Чтоб во дворе никто не заметил ее слез, тут же опустила чачван и бегом пустилась к калитке.

II

Прошел месяц. Все это время Гульнар чувствовала себя еще более одинокой. Она сердилась на свою простоту и доверчивость, упрекала себя: «Мне ли было не знать о жестокости бая и его сыновей! Как я могла надеяться, что эти люди помогут освободить Юлчи, если они сами же засадили его и желают, чтобы он сгнил в тюрьме?! Бедная Унсин!..»

Гульнар очень хотелось повидать девушку. Но Унсин больше не показывалась. Молодая женщина понимала: у сестры Юлчи не было причины сердиться на нее, и все-таки болела душой и тосковала.

В течение всего месяца Гульнар часто чувствовала недомогание. Это послужило для нее хорошим предлогом: вместо лекарей она вызвала к себе жену Шакира-ата. Оставшись наедине со старухой, молодая женщина расспросила ее об Унсин. Таким путем она узнала, что девушка из-за постоянных нехваток вынуждена была помогать Шакиру-ата в шитье ичигов. Сердце Гульнар заныло: сестра Юлчи никогда ни одним словом не обмолвилась о своей нужде, она была горда, как и ее брат.

Когда тетушка Кумри собралась уходить, Гульнар завернула в платок отрез атласа на три платья и сунула ей под паранджу:

— Продайте на расход, бабушка. Только Унсин ничего не говорите, чтоб не обиделась.

Через неделю она снова вызвала старуху и передала ей для продажи часть своих нарядов.

Дни становились все жарче. Во дворе, со всех четырех сторон окруженном постройками, было душно. Семьи Салима и Хакима-бай-бачи уже переехали в поместье. Сегодня Ярмат пригнал в город арбу, чтобы перевезти дочь.

Мирза-Каримбай, уходя утром в магазин, предупредил, чтоб его не ждали, — вечером на извозчике он приедет прямо за город. В большом доме, кроме Гульнар, никого не осталось.

Готовясь к переезду, молодая женщина отложила все, что надо было взять за город: собрала лишние вещи, посуду, заперла в сундуки. Работа эта казалась ей бессмысленной, ненужной. Утомившись, она вышла из комнаты и одиноко бродила по двору ичкари.

Занятая своими печальными размышлениями, Гульнар не заметила, как вышла в мужскую половину. Ровный четырехугольник двора, расчерченный дорожками, выложенными из жженого кирпича, томился в дреме под жарким солнцем. Где-то в дупле жалобно пищали воробышата, на крыше сиротливо ворковал голубь. Высокие двери обеих михманхан заперты, окна закрыты тяжелыми ставнями.

Взгляд Гульнар упал на прижавшуюся в дальнем углу двора людскую. Тонкая тесовая дверь и сломанная рама небольшого оконца невзрачной лачуги были распахнуты. Гульнар вошла вовнутрь. На нее пахнуло сыростью. Стены, потолок, даже паутина в углах покрыты копотью. В помещении пусто. Только на деревянном колышке, вбитом в стену, висела старая, запыленная тюбетейка.

Гульнар сняла тюбетейку, выбила пыль, поднесла к окну. Тюбетейка Юлчи! Она несказанно обрадовалась, словно нашла самую редкостную вещь на свете. Приложила тюбетейку к глазам, затем крепко прижала к губам. Сердце молодой женщины сладко заныло. Комнатка, казалось, ожила и посветлела, а в памяти, как наяву, возникло недавнее прошлое. Однажды зимним вечером… С каким страхом она тогда вошла в эту каморку! В темноте они провели всего несколько минут… Перед Гульнар как живой встал Юлчи. На мгновенье ей почудилось, что она слышит могучее дыхание джигита, ощущает на губах огонь его поцелуя.

Гульнар прислонилась к стене у окошка и стояла так целый час, отдавшись воспоминаниям. Во дворе — тишина. Только время от времени слышался все тот же жалобный писк воробышат в гнезде да воркование голубя…

Вдруг молодая женщина вздрогнула — в животе у нее что-то шевельнулось, толкнуло в правый бок. Чувствуя, как закружилась голова, подкашиваются ноги, Гульнар схватилась за косяк окошка и закрыла глаза. В ее сознании, перебивая одна другую, заметались тревожные, горькие мысли: «Несчастный ребенок! Торопится появиться на свет, чтобы семенить за внуками и правнуками старого отца… Если бы ты был ребенком Юлчи, я давно бы уже поведала ему о тебе и радовалась бы, получив от любимого суюнчи. В тот день, когда ты впервые увидел бы свет, когда впервые прозвенел бы твой детский голосок, мы собрали бы в нашей хижине простых кишлачных женщин и устроили бы маленький праздник. А теперь… Вот я, твоя мать, забыла о тебе. И ты сам напомнил о своем существовании, дитя старого Мирзы-Каримбая. Дитя, которое будет младше его правнука!..»