Иван Щеголихин - Бремя выбора (Повесть о Владимире Загорском)

• Название: Бремя выбора (Повесть о Владимире Загорском)
• Автор: Иван Щеголихин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1985

Автор книги Иван Щеголихин по образованию врач. Печатается с 1954 года. Им опубликованы романы, повести, рассказы как на современную, так и на историческую тему. В серии «Пламенные революционеры» вышла его книга «Слишком доброе сердце» о поэте М. Л. Михайлове. Отличительная особенность произведений И. Щеголихина — динамичный сюжет, напряженность и драматизм повествования, острота постановки морально-этических проблем.

Книга рассказывает о судьбе Владимира Михайловича Загорского, видного деятеля партии большевиков, о его сложном пути революционера — от нижегородского юного бунтаря до убежденного большевика, секретаря Московского комитета РКП (б) в самом трудном для молодой Советской республики 1919 году.

Огромное влияние на духовный облик Загорского оказали описываемые в повести встречи с В. И. Лениным и работа под его руководством. Читатель увидит на страницах книги и таких выдающихся революционеров, как Я. М. Свердлов и Ф. Э. Дзержинский.

Повесть выходит вторым изданием.

---

Тем обостреннее стала борьба при выборах в партийные центры. И если в споре по параграфу первому Мартов старался придать своим соображениям принципиальный вид, то в отказе его от выборов и в ЦО, и в ЦК уже невозможно разыскать принцип. Политику, похоже, стала подменять психология. Здесь уже Мартов закусил удила н откровенно пошел на разрыв, на скандал — лишь бы против Ленина и Плеханова. Проглядывает трудно определимая, не совсем понятная, но все же очевидная личная ущемленность. Что-то па пего подействовало, выбило ил колеи, остается лишь предполагать, что именно. Возможно, повлияла перекочевка съезда из Брюсселя в Лондон, а Мартов не был одержим онегинской охотой к перемене мест (впрочем, этим не страдали и другие делегаты). Возможно, туманный Альбион давил погодой и не способствовал сдержанности и последовательности в суждениях. К тому же изменился климат не только внешний, но и внутренний — на съезде. Бундисты, получив отказ па свои притязания узаконить националистический принцип построения партии, покинули съезд. Ушли также и представители «Рабочего Дела». Мартов оказался в роли кухарки без горшков и посуды, и теперь не в чем, не с кем заварить кашу, хотя оставались еще его приверженцы из «Искры», явное меньшинство. Вполне возможно также, что у Мартова ко времени выборов накопилось слишком много уступок Ленину и пришла, наконец, пора, по его мнению, стукнуть по столу, решив — «с меня хватит». И тут Мартова понять можно. Уже в инциденте с ОК наметилась трещина в их единстве с Лениным. Да, они громили ОК вместе и добились принципиальной победы. Организация «Искры» па своем частном собрании, вне съезда, осудила поведение Штейн, своего члена, и Мартов с этим вроде бы согласился. Но когда на другом частном собрании «Искры» зашла речь о предполагаемых кандидатах в ЦК, Мартов ни с того ни с сего выдвинул туда

Штейн. С какой стати? За ее вздорный характер, за анархизм? И получил отказ, отвод — важная уступка Ленину, уступка, с которой он уже тогда не пожелал смириться, и потому «Искра» на свои частные собрания стала сходиться порознь: 24 — с Лениным и 9 — с Мартовым. Очень важный момент в психологическом отношении.

И еще вспомни, Лубоцкий, начало съезда, когда выбирали президиум. Мартов предложил девятерых, и в их числе одного бундиста. Ленин стоял на выборе трех, и вышло по его, выбрали Плеханова, Ленина и Т. (Красикова). Еще одна уступка. (Ленин тактику бундистов — устраивать обструкции — понял сразу, а Мартов — нет. А если и понял потом, так использовал по-своему: при голосовании по первому параграфу.)

Вряд ли стоит забывать и о том, что в молодости, как говорил Владимиру агент, Мартов, живя в Вильно, входил в Бунд и оказал значительное влияние на формирование бундовского национализма. Впоследствии он стал искровцем — по рассудку (и никто в его искренности не сомневался), а по предрассудку он, видимо, оставался в определенной мере бундовцем. И предрассудок вопреки рассудку гнул свое временами, играл роль тайного механизма, прикрытого фразой о чести искровца, о преемственности и коллегиальности.

Казалось бы, после победы по первому параграфу Мартову следовало бы, ощутив силу, повести себя спокойнее и достойнее, пусть теперь волнуются и кипятятся побежденные. Однако же нет, Мартов начинает терять самообладание. Плеханов и Ленин подчинились решению съезда, проявив выдержку и хладнокровие.

Вполне возможно, Мартову после ухода бундистов стало сиротливо на съезде, победитель понял, что без своего арьергарда он неизбежно потерпит поражение на выборах, и потому удвоил свою агрессивность, пустился во все тяжкие.

И вот выборы. Задолго до съезда Ленин высказал свое предложение избрать тройку в ЦО и тройку в ЦК. Мартов согласился — до съезда. А на съезде вдруг предложил утвердить старую редакцию, пытаясь тем самым отвернуть съезд от политической четкости и окунуть его в мутную воду отношений, в так называемую чистую нравственность.

Если съезд откажет прежней шестерке, не утвердив «о, неизбежна обида: «нам не доверяют, а ведь мы…» В то время как выбор заново никакой обиды не нес. Выставив шестерку на утверждение, заведомо зная, что будут голоса «против». Мартов проявил бестактность по отношению к своим же. Потребовав утверждения и получив отпор, он воспринял его как оскорбление, отстранение, вышибание — и пошел-покатил мощный вал вымыслов-домыслов, обвинений и сплетен, на что так плодовито ущемленное самолюбие.

Съезд выбирает в редакцию Плеханова, Мартова, Ленина. Мартов отказывается занять свое место, уже открыто не подчиняется съезду, заявляет гордо и громко: входить в тройку для него — незаслуженное оскорбление, мало того, «предположение некоторых товарищей, что я соглашусь работать в реформированной таким образом реакции, я должен считать пятном на моей политической репутации». (Почему, спрашивается, политической?)

Съезд закончился. Несмотря на споры и разногласия, в целом значение его огромно — приняты устав и первая программа РСДРП.

А пока Плеханов и Ленин остаются в редакции вдвоем. Они приглашают мартовцев сотрудничать, сначала устно, те отказываются. Приглашают официально, письменно — отказываются, причем Мартов отвечает тоже письменно и «с настроением»: я не считаю нужным объяснять мотивы моего отказа.

Налицо бойкот. Стороны застыли па своих позициях, как бы выжидая, куда наконец склонится чаша весов истории. С 46-го номера Плеханов и Ленин выпускают «Искру» вдвоем.

Собирается съезд Лиги русских социал-демократов. По настоянию меньшевиков. Их сейчас большинство. Тот самый съезд Лиги, на который Ленин пришел после велосипедной аварии, больной, перевязанный… Раскол обостряется, нападки па Ленина и теперь уже на Плеханова достигли предела. Выступления Мартова — сплошной «продукт нервов». Плеханов и большевики вынуждены покинуть съезд Лиги. Однако вечером того же дня расстроенный Плеханов сказал Ленину: «Не могу стрелять но своим. Лучше пулю в лоб, чем раскол».

Наступает черед Плеханова совершить свой исторический поворот.

Поворот ли? А может быть, просто выравнивание после крена в сторону Ленина и продолжение прежнего?

Он хорошо сознавал, что за последние тридцать лет сделал многое для развития революционного движения. Россия и Европа отлично знают Плеханова — теоретика, выдающегося марксиста, ученого по вопросам истории, литературы, культуры, популярного лектора, которому охотно внимают аудитории не только в Женеве, Лозанне, Цюрихе, но и в Париже, и в Лондоне.

Он побоялся утраты хотя бы доли своего прежнего влияния. Ему могло показаться, па съезде он потерял больше, чем приобрел. Его детище — группа «Освобождение труда» перестало жить, слилось с партией. Его соратники по двадцатилетней борьбе остались за бортом редакции. Разойдясь с ними, он расставался, в сущности, с делом своей жизни.

Плеханову предстоял выбор. Пойти с Лениным значило уступить лидерство. Пойти с Мартовым значило остаться знаменем.

И он выбрал. И ему ненавистно стало слово оппортунизм, отныне он будет не прочь произносить его и писать как «оппортюнизм».

Один из умнейших людей своего времени (Ленин говорил, что не встречал людей с такой физически ощутимой силой ума. как у Плеханова), он не обладал в должной мере даром предвидения. Говоря о мире в партии, он думал о прошлом, которое принадлежало ему безраздельно, и устремлялся назад, сам того не замечая.

Нельзя сказать, что он по увидел будущего — он почуял его в позиции Ленина, он предчувствовал его правоту, но гордость учителя, провозвестника и наставника не позволила ему пойти «в затылок». Он побоялся утраты авторитета, опоры в массах здесь, в Женеве, в Европе, и перешел к Мартову, за которым шло большинство эмиграции.

Ленин же увидел другую массу — пролетариат в России, связь с которым Плеханов потерял давно и не по своей воле. Эмиграция стала его бытием и определила сознание. Увлеченный теорией, лекциями, успехом, устоявшимся бытом, увлеченный (а можно сказать и погрязший во всем этом), он утратил за долгие годы вдали от родины прежнее чутье на нужды российской жизни и стал олицетворять собой прошлое, пусть славное, пусть достойное, но — уходящее, тогда как именно в годы его отчуждения от России там, в ее городах, стремительно вырос рабочий класс, окреп, возмужал и нацелился па борьбу.

Когда-то Плеханов и сам пошел на раскол в «Земле и воле» (на «Народную Волю» и «Черный передел»), по то было когда-то, в молодости, а теперь… Ленину легче, он еще молод и по свойствам своей натуры отовсюду выйдут незамедлительно, если только почувствует, что истина — в его понимании — за пределами этой группы, союза, лиги, органа, любого конгломерата людей, цепляющихся за старое.

После съезда Лиги, недолго поколебавшись, Плеханов кооптирует в редакцию прежних ее членов: Аксельрода, Засулич, Потресова. В редакцию тотчас возвращается Мартов (зако-онно, он же ведь избран съездом), прихватив с собой еще и Троцкого. Меньшинство стало большинством. Георгий Победоносец превратился в Мироносца. Отвергнутые съездом, не избранные, потеснили избранных и захватили редакцию, утверждая теперь: «Между старой и новой «Искрой» лежит пропасть».