Каринэ Арутюнова - Пепел красной коровы

• Название: Пепел красной коровы
• Автор: Каринэ Арутюнова
• Издательство: КоЛибри
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-00970-7

Рожденная на выжженных берегах Мертвого моря, эта книга застает читателя врасплох. Она ошеломляюще искренна: рядом с колючей проволокой военной базы, эвкалиптовыми рощицами, деревьями — лимона и апельсина — через край льется жизнь невероятной силы. Так рассказы Каринэ Арутюновой возвращают миру его «истинный цвет, вкус и запах». Автору удалось в хаотическом, оглушающем шуме жизни поймать чистую и сильную ноту ее подлинности — например, в тяжелом пыльном томе с золотым тиснением на обложке, из которого избранные дети узнают о предназначении избранной красной коровы.

---

Очень скоро, через каких-нибудь двадцать часов, поднесет она захлебывающийся комок к груди, и, перебирая слипшиеся травинки на младенческом темени, откинется на подушках, вмиг светлея разглаженным ликом, переливаясь в плоть от плоти своей.

И тот, чье имя старо как мир, склонится над роженицей, щекоча рыжими завитками бороды нежную кожу младенца, и, неловко придерживая лежащую на сгибе локтя голову, застынет в блаженном оцепенении, в молитвенной дрожи произнося набор звуков, соединяющих буквы в одно слово.

Пройдут годы, дни и часы, много дней и много часов, — щенячья смазанность профиля сменится юношеской остротой, из нежного овала проступят скулы, и тревогой повеет от нездешней сини глаз и заломленных надбровных дуг, — тот, имени которого не знает никто, выпрастывая крупные кисти из узких рукавов, потянется за дышащим мерно хлебцом в гостеприимно распахнутой пекарне на углу, неподалеку от будки развязного брадобрея и овощной лавки с дремлющим над чашей весов маленьким таймани[26], отпускающим в долг многодетным семьям и взимающим долги после Рош-а-шана.

Размахивая руками, он понесется по улице, пытаясь укрыться от роя преследователей в закоулках домов, — многоголовая толпа, состоящая из бородатых мужей в черных сюртуках и длинных кафтанах, худых и тучных, страдающих одышкой и несварением, — с азартом и страстью, обливаясь потом и извергая потоки брани, настигнет его у самого порога.

Побиваемый каменьями и попираемый ногами, накрыв голову растопыренными ладонями, он будет долго раскачиваться на ступенях и скулить, обратив лишенные выражения глаза к искаженным лицам, а за окном испуганной птицей будет метаться тень его матери.

Полная луна

Накануне полнолуния душа ее устремлялась куда-то ввысь, к мерцающему бледному овалу с едва заметной щербинкой на боку.

На сердце расцветал огненный цикламен или томная орхидея. Не помня себя, выбегала она за ворота и мчалась по улицам портового города, не замечая заплеванных тротуаров, изгаженных голубями скамеек и запаха нечистот.

Сдерживая неровность шага, с напряженной прямой спиной шла мимо пивных ларьков, с блуждающим взором, приподнятыми уголками губ — полумесяцем, — кажется, ее звали Марита, и было не счесть браслетов на ее руках, — покусывая нижнюю губу, расправив плечи, проходила по бульвару вдоль набережной мимо освещенных кофеен и таверн, прислушиваясь к гулу и пьяным выкрикам, не отвечая проходимцам, хватающим за руки, только глазами, прозрачными, русалочьими, скользя по обветренным лицам. С каждым шагом плескалось в ней то, от чего наливались хищным светом зрачки стоящих на обочине мужчин, и двигались желваки на скулах, и движения становились размеренными и вкрадчивыми, как у охотников, опасающихся спугнуть желанную добычу.

Тот самый день и час, когда становилась рысью и кошкой, дикой и покорной одновременно, — рассекая влажную духоту отяжелевшей грудью, в облепившем высокие бедра платье шла сквозь толпу, навстречу маленькому человечку с коричневым лицом и худыми руками факира.

Человечек стоял, не вынимая рук из карманов широких брючин, скалясь мелкозубым ртом, не делая шага вперед, расставив короткие ноги, похожий на сморщенную обезьянку, — еще один странный обитатель безумного города, слившийся с разрисованными неистребимым грибком стенами домов, желтой пеной прибоя, плесенью на ступенях, рыбьей чешуей и йодистым запахом волн.

Пронзительно-угольные глазки и уродливый нарост на спине под кокетливым жилетом ядовито-канареечного цвета — малыш Жако, маленький североафриканец, из марроканских эмигрантов, — засунув костистый палец за худую щеку, поджидал свою ночную Фею на углу пивной, ни на минуту не сомневаясь в ее приходе.

Женщина приближалась, высокая, полногрудая, с сочным ртом и маленькой родинкой на шее. По мере ее приближения человечек становился все меньше и меньше ростом, — поравнявшись с ним, она гневно сверкнула глазами, на что человечек рассмеялся дробным смешком и мазнул по ней взглядом, — не оставляющим сомнений уличным зевакам, — Хозяин!

Женщина съежилась и ссутулилась, отчего грудь ее слегка обвисла, а взгляд миндалевидных глаз стал покорным, как у укрощенного животного.

Послушно приняла из его рук кружку с пивом и, опустившись на деревянную скамью, стала отхлебывать мелкими глотками, наливаясь хмельной влагой, пока цепкая ладонь Хозяина не опустилась на склоненную шею.

Вздрогнув, будто от щекотки, Марита тяжело встала, — пока маленький Жако расплачивался у стойки, она стояла чуть поодаль, переступая с ноги на ногу, — большая, с нелепым цветком в подкрашенных волосах, чтобы через минуту, на пару шагов впереди, так уж у них было заведено, идти до самого поворота, по направлению к серым приземистым зданиям вдоль кромки моря, а потом медленно подниматься по ступенькам и ждать скрипа поворачивающегося ключа и властного окрика в кромешной тьме коридора.

Шедевр

Огромная прекрасная блядища, — сквозь прорезь приоткрытых глаз я наблюдаю, как стаскивает она сарафан, ярко-желтый, в дурацких синих цветочках, — выныривая из сжатого ситца локтями, шеей, — паршивка, с такой грудью и без лифчика, — воображаю, как сшибает она всех подряд — затравленных, исходящих похотливой слюной мужичков, давно позабывших солоновато-устричный вкус женской плоти, — неуязвимых мачо в плотно облегающей бедра джинсе, жалких дурнушек с комплексами, принципами и прыщами, непорочных дев, юных и старых, с целомудренными сооружениями под монашескими одежками, — идя вот так, размашистой своей походкой, разметав соломенные патлы по дивным плечам, в раздувающемся сарафане на символических бретельках, с нагло проступающими сквозь тонкую ткань крупными сосками, — в каких оргастических ярких снах является она им, в каких немыслимых позах, — сними все, — пробормотал я сквозь зубы, и она послушно переступила через лоскуток чего-то полупрозрачного, с вызовом поглядывая на меня, — все? — клянусь всеми святыми, я никогда не тратил драгоценное время на идиотские церемонии, так называемые прелюдии, — истинная Женщина, здоровая, не изнуренная диетами и избытком ума, молодая, рожавшая, с шикарным тазом, крупными коленями и здоровыми зубами, — я вижу, как кровь приливает к тонкой коже на груди, а пламя рыжих волос внизу живота освещает стены жалкой комнатушки, — все это время я лежу, не шевелясь, на драном диване, — мне стоит огромной выдержки лежать так, — лениво сдвигаю край простыни, — пускай полюбуется удивительным зверем, — поглаживая живот, медленно приказываю ей вынуть ремень из брюк, висящих на стуле, тяжелый кожаный ремень с нешуточной пряжкой, — как загипнотизированная разворачивается она спиной и негнущимися пальцами выдирает его из петелек и подает мне, — она понимает и как будто нет, — движения ее расплывчаты, — богиня снов, сотворенная из сочных мазков, — Рубенс и Веласкес, Гоген и Ренуар, — любуясь, я провожу алую полосу по ее спине, между белоснежными лопатками, — как восхитительна линия бедер, — отпечаток моих пальцев остается на ее шее, у рыжих кожа отличается особой батистовой нежностью, — не дожидаясь, пока просохнет она от потока горючих слез, кусая и целуя мне руки, извиваясь, рыча и рыдая как дитя, — я пронзаю ее раскаленным жезлом, я истязаю ее долго, вдохновенно, о, если б была она полотном, а я — кистью, я с гордостью поставил бы маленькую размашистую подпись в левом нижнем углу, — не прерываясь, не давая отдышаться ни себе, ни ей, я создаю шедевр — в алых разводах, в рыжих зигзагах и непереносимых по яркости красках, — о, в каком счастливом изнеможении, осипшая, едва шевеля распухшим языком, она подойдет к двери, и будет медленно спускаться по лестнице, точнее, стекать с нее, светясь в темноте молочной кожей, унося мой шедевр на себе, — я увижу ее из окна, медленно идущую вдоль шоссе с высоко поднятой рукой, издалека похожую на диковинный цветок с желтыми лепестками или китайский фонарик, — еще некоторое время буду любоваться светящейся точкой, пока душная южная ночь не поглотит ее вместе с резко отъезжающей машиной, — в такие минуты я становлюсь немного сентиментальным, — моя дорогая девочка, — выдыхаю я, проваливаясь в целительный сон, — как все истинные художники, я бываю излишне эмоциональным, — этой ночью мне приснится огромное поле, густо усыпанное одуванчиками, и бегущая по нему длинноногая нимфа в раздувающемся на ветру желтом сарафане.

Жажда

Ай, какие цыпочки, — мужчина усердно мял ее грудь, точно сдобу в булочной, — короткими сильными пальцами, — в зеркале пузатого комода из-под полуопущенных век на нее поглядывала разрумянившаяся томная проказница, будто сошедшая с полотен Рейнольдса, со сверкающими виноградинами глаз и живописным беспорядком в одежде, — ах! — мужские руки нетерпеливо путались в пуговках, — странно, — подумала она, — когда он успел раздеться? — композиция в зеркале была до смешного отрезвляющей, — если бы не его настойчивость! — но уже тянуло низ живота, — знакомое ощущение жажды стягивало гортань, — еще, еще — бормотала она, — ничего, что у него тяжелая выдвинутая челюсть и неопрятно-жирный клок волос на лбу, будто склеенный чем-то липким, — какое значение имеет его плотный, низко посаженный зад на кривоватых ногах, когда чуткие руки и губы исследуют каждый уголок ее вмиг увлажнившегося тела, — ммм, — промычал он, вгрызаясь в нежное основание шеи, раздвигая пряди волос на затылке, — грудь наливалась и нестерпимо ныла, — кусая от нетерпения губы, она замерла, — долгожданное тепло разливалось толчками, — в полумраке его лоб блестел, — ыыыы, — застонал он и еще сильней задвигал губами, пораженный открытием, — ну, что ты, маленькая? хочешь? — она утвердительно кивнула и, плавно опустившись на колени, уткнулась лицом ему в живот, — пахнуло несвежим бельем и немытым телом. Готовая к этому, она все же резко отшатнулась, — что, не нравится? — мужчина настороженно рассмеялся и сдавил пальцами ее затылок, — жаль, что вы — не еврей, — холодея от ужаса, тихо произнесла она, — не еврей? ты спятила, что ли? — понимаете, — она торопливо проглотила слюну, — при обрезании удаляется крайняя плоть — это всего лишь полоска кожи, — там скапливается грязь, смазка, — и от этого» — что? — мужчина замолчал, видимо не зная, как реагировать на неслыханную наглость, — он резко поднял ее с колен, — нет, скажи, ты больная? ты хоть понимаешь, что несешь? — не еврей, — в голосе его промелькнуло явное огорчение, досада уступила место растерянности, — ты зачем сюда лезла? — зачем притащилась? — зачем увязалась за мной? — он смачно выругался, по инерции продолжая некоторые манипуляции левой рукой, — так славно все началось, — мышка попалась чистенькая, ароматная, — на студенточку похожа или училку младших классов, — она легко согласилась, будто давно ждала этого, и решительно пошла рядом, — уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, позволила мять и трогать себя везде, — все упругое, первосортное, так и просится в руку, — все складывалось как нельзя лучше, — в последний раз он был с сорокалетней разведенкой, — плоскогрудой неинтересной женщиной, — корыстной и лживой, — вот дрянь, дрянь — нет, это она нарочно кайф обломала! — прилив злобы придал ему сил, — он покосился на белеющую в темноте грудь и скомандовал, — ладно, — спиной развернись, — я хочу кончить.