Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

• Название: Понедельник - день тяжелый
• Автор: Аркадий Васильев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмор
• Год: 1967

В сатирическом романе «Понедельник — день тяжелый» писатель расправляется со своими «героями» (бюрократами, ворами, подхалимами) острым и гневным оружием — сарказмом, иронией, юмором. Он призывает читателей не проходить мимо тех уродств, которые порой еще встречаются в жизни, не быть равнодушными и терпимыми ко всему, что мешает нам строить новое общество.

Роман «Вопросов больше нет» — книга о наших современниках, о москвичах, о тех, кого мы ежедневно видим рядом с собой. Писатель показывает, как нетерпимо в наши дни равнодушие к человеческим судьбам и как законом жизни становится забота о каждом человеке.

В романе говорится о верной дружбе и любви, которой не страшны никакие испытания.

---

— Отчего ж не выпить.

Кузьма Егорович приподнял со стола глиняный Кувшинчик.

— Что это?

— Бальзам. Черный рижский.

— Что с ним делают?

— Это Коромыслов любит водку разбавлять. Хочешь, попробуй.

— Нет, лучше уж натуральной. Только не из чего. Это он стакан кокнул?

— Я сам. Сходи к жене, возьми стопки. Огурцов захвати.

— Слушаюсь…

И вот сейчас, на рассвете, Кузьма Егорович извинился перед полусонной Капой за беспокойство, нежно поцеловал ее в ушко, бережно укрыл ее розовые плечи пуховым одеялом и покинул теплую постель. Ему надо обойти квартиры некоторых заинтересованных лиц и сообщить приказ Христофорова: «Собираемся, как всегда!»

Конечно, всего бы проще воспользоваться телефоном, но, к сожалению, краюхинская полуавтоматическая стация еще не полностью удовлетворила все заявки на установку домашних телефонов и, кроме того, Христофоров раз и навсегда запретил Стряпкову обращаться к заинтересованным лицам по проводам.

— Вдруг кто-нибудь случайно вклинится? Береженого и бог бережет!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, рассказывающая, где Юрий Андреевич Христофоров хранил свой капитал

Пора сообщить, кто такой Юрий Андреевич Христофоров, какое он имеет право ночью беспокоить Стряпкова и почему Кузьма Егорович не рискует отказываться даже от теплой водки. Христофоров появился в Краюхе после войны. В довоенные годы он находился за тридевять земель, на сибирских и дальневосточных просторах, и старые милицейские работники в этих отдаленных краях до сих пор рассказывают молодым оперативникам о том, как от них уходил в самый последний момент «деловой человек», оставляя в разных «снабах», «сбытах» акты на списание: «на порчу продуктов в пути», «по норме отходов», «на потери от грызунов». Подвизаясь в одном глубинном леспромхозе, Юрии Андреевич списал однажды по акту живую четырехлетнюю лошадь. Много месяцев этот акт цитировали на районных и областных совещаниях и конференциях: «Лошадь по кличке Дунька поздно ночью возвращалась домой и, потеряв условные рефлексы, свалилась в канаву и скончалась навсегда и по таковой причине была прирезана и захоронена». Навсегда скончавшаяся Дунька, переименованная в Злюку, была, через год обнаружена в другой области, а следы Юрия Андреевича, прихватившего с собой около ста тысяч рублей, словно растаяли.

Меняя жительство, Юрий Андреевич никогда не оставлял на старом месте жены, денег на личном счету в сберегательной кассе и фотоснимков. Жену он нежно любил и не мог обходиться без нее более трех дней; сберкассы у пего доверием не пользовались; а фотографироваться он не терпел ни в профиль, ни тем более анфас.

Единственный снимок докраюхинского периода жизни Юрия Андреевича, хранившийся в семейном архиве Христофоровых, был сделан в начале XX века, перед первой мировой войной.

На пожелтевшей картонке через дымку, нанесенную временем, можно было рассмотреть семью из трех человек. Папа был запечатлен стоя. Его щеки подпирал высокий тугой воротничок. Волосы гладко причесаны на прямой пробор, с «бабочкой», уложенной на низеньком лбу. Кончики усов подняты, совсем как в ранней молодости у кайзера Вильгельма. Цепочка, соединявшая жилетные карманы, перстень с квадратным камнем «под печать» на безымянном пальце левой руки, широкое обручальное кольцо — все говорило о зажиточности. Пухлые, широко расставленные пальцы правой руки опирались на стопку лежавших на высоком столике книг, которые давали понять, что печатное слово не чуждо господину Христофорову.

Мама сидела. Ее лицо с тонкими поджатыми губами выражало неописуемый испуг. Круглые часики, подвешенные почти у самого подбородка, бархотка с крестиком на полной шее, сложенный зонтик в левой руке и ридикюль в правой — свидетельствовали о стремлении мадам Христофоровой следовать новейшей моде.

Рядом с мамой стоял наголо стриженный гимназист с оттопыренными ушами, с угрюмым, насупленным взглядом. На согнутой в локте левой руке лежала форменная фуражка со значком из двух веточек и букв ШМГ. Какая это была гимназия — Шуйская, Шахтинская, Шелоньская, Шкловская или еще какая другая, мог бы сказать только сам Юрочка Христофоров, но его тонкие, как у мамы, губы были плотно сжаты.

На обороте картонки на двух языках — русском и французском — золотом сообщалось, что «фотография Мищенко самая лучшая не только в городе, но и во всей губернии». Название города и губернии было предусмотрительно соскоблено перочинным ножичком.

Дополнительно сообщалось, что М. Н. Мищенко прошел курс у придворного фотографа, принимает заказы на увеличение портретов, производит съемки как у себя в павильоне, так и с вызовом на дом, на пикники, в учебные заведения, на кладбища и к месту деятельности гг., желающих сфотографироваться.

В последнем легко было убедиться, взглянув на семейную фотографию: папа Юрия Андреевича был сфотографирован как раз у места своей деятельности — в левом углу фотографии, сверху виднелись буквы: «Магазин А. Н. Христофорова». Не пошел же А. Н. Христофоров сниматься со своей вывеской?

Жене эту фотографию Юрий Андреевич показал лишь на пятый год совместной жизни, убедившись, что Марья Павловна, когда надо, умеет молчать не хуже его самого.

Единственная дочь Зоенька снимка не видела. Ее сведения о предках с отцовской стороны ограничивались тем, что дедушка и бабушка сгорели в огне гражданской войны, а мама родителей вообще не помнила, поскольку воспитывалась сначала в сиротском приюте, а затем, при советской власти, в детском доме. Знай Зоенька прошлое мамы поподробнее, она бы искренне удивилась, как это можно спутать тюремную камеру с домом младенца.

Зоенька, к счастью для нее, многого не знала: прошла все положенные ступеньки, была октябренком, пионеркой, стала комсомолкой. Подружки и товарищи у нее были преотличные, но греха таить не будем — больше всех отличала Зоенька Васю Каблукова. Вася считался в Краюхе первой ракеткой, блестяще бегал на лыжах и имел медаль за спасение утопающих.

Когда ходили в кино или на водной станции приходилось расплачиваться за прокат лодки, Зоенька нередко замечала, как волновался Вася: хватит ли у него капиталов?

Зоенька не предполагала, конечно, что могла бы выручить в тяжелую минуту не только Васю, но всех своих многочисленных друзей. Стоило лишь ей забраться на чердак родительского дома, приподнять крышку старой дорожной корзины, набитой бутылками и аптекарскими пузырьками (мама любила лечиться), и, запустив под склянки руку, достать пачку сторублевок. В корзинке хранился миллион рублей. Второй миллион, завернутый в старые газеты и перевязанный шпагатом, находился в потрепанном фибровом чемодане[1]. Это был, так сказать, основной капитал Юрия Андреевича. Оборотные средства, мелочь на текущие расходы — около пятидесяти тысяч рублей — лежали в футляре от радиоприемника. Футляр для удобства стоял у самого лаза.

* * *

Юрий Андреевич семью держал в строгости и баловства не допускал. Не отказывал только в хорошем питании — в доме всегда было вволю вкусненького; варенья, сдобных сухариков, полный, ассортимент конфет, представленных в краюхинском «Гастрономе».

Обеды Марья Павловна готовила вкусные, сытные, с учетом сезона. Летом часто подавала ледяную окрошку, то мясную, то рыбную, и, понятно, не с воблой, а с рыбами самых высших сортов, опять-таки из тех, какие оказывались в магазине Главрыбсбыта. Юрий Андреевич летом любил еще холодный свекольник со сметаной, фруктовые супы. Зимой шли наваристые суточные щи с говядиной, рассольник с почками. На второе Марья Павловна отлично отбивала бутылкой из-под венгерского токая свиную котлету, хорошо разделывала поросенка, умело сопровождая его гречневой кашей. Однажды шеф-повар из ресторана «Чайка» показал Марье Павловне, как свертывать котлету по-киевски. Ученица оказалась толковая — и сочные, с хрустящей корочкой котлеты часто радовали Юрия Андреевича.

Нередко делались заливные — то судачок, то осетринка, то телятинка. В желе клались лимонные дольки и звездочки из моркови. Под водочку ставилась селедочка в горчичном соусе домашнего приготовления, холодец, покрытый тонким, словно изморозь, слоем жирка, и свиное сало, натертое черным перцем.

Марья Павловна грибов терпеть не могла, рассказывала, что в юности наелась поганок, приняв их по неопытности за шампиньоны. Но Юрий Андреевич и Зоенька грибы обожали во всех видах. Тот же шеф-повар научил готовить из черных сухих грибов маслянистую икру, показал, сколько надо добавлять в нее лучку и уксуса, и Юрий Андреевич только крякал от удовольствия.

А какие пироги пекли по воскресеньям! Какие ватрушки!

Заботу о фруктах Христофоров принял на себя. Поздней осенью, по первой пороше, ездил он в отдаленный район и привозил мешка три антоновки. И не какой-нибудь мелочи, а отборной, яблоко к яблоку, воскового цвета, почти прозрачной и красивой, как муляжи. Яблоки сортировались, осторожно, упаси бог побить, укладывались в ящики и отправлялись в чулан. Похуже шли в мочку. И тут помог искусник повар — посоветовал устлать дно бочонка ветками можжевельника. По всему дому, даже по двору, разносился бодрящий запах антоновки. Не было случая, чтобы Юрий Андреевич укорил супругу за излишества в питании. У него был солидный запас подходящих афоризмов: «Чем в таз — лучше в нас», «Не лошадь возит, а овес», «От хорошей еды не бывает беды».