Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

• Название: Понедельник - день тяжелый
• Автор: Аркадий Васильев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмор
• Год: 1967

В сатирическом романе «Понедельник — день тяжелый» писатель расправляется со своими «героями» (бюрократами, ворами, подхалимами) острым и гневным оружием — сарказмом, иронией, юмором. Он призывает читателей не проходить мимо тех уродств, которые порой еще встречаются в жизни, не быть равнодушными и терпимыми ко всему, что мешает нам строить новое общество.

Роман «Вопросов больше нет» — книга о наших современниках, о москвичах, о тех, кого мы ежедневно видим рядом с собой. Писатель показывает, как нетерпимо в наши дни равнодушие к человеческим судьбам и как законом жизни становится забота о каждом человеке.

В романе говорится о верной дружбе и любви, которой не страшны никакие испытания.

---

Мне вдруг стало весело. Я поняла, что смотрю на него как на совершенно постороннего человека, до которого мне нет никакого дела. Нет у меня к нему ни озлобления, ни жалости, — одним словом, ничего, полное равнодушие.

И тут он меня узнал. Посмотрел на мой живот. Он, очевидно, думал, что я до сих пор беременна. По его лицу пробежал испуг — не буду ли я что-нибудь требовать от него, говорить о чем-то неприятном.

— Как ты сюда попала? — спросил он меня тихо.

У меня вырвалось:

— Что вы сказали, гражданин?

— Мне надо с гобой поговорить…

Хорошо, что наши девчата убирали товар и ничего не слышали.

— А мне не надо… Извините, гражданин, мы закрываемся.

А он все смотрел на меня и не отходил.

— Я тебя очень прошу. Где мы увидимся?

— Я не хочу.

— Очень прошу…

— Без пяти минут восемь, товарищ покупатель… Закрываемся.

— Я приду завтра.

— Пожалуйста, завтра будет более богатый выбор.

Я знала — он стоит у магазина и ждет меня.

Я, КАЖЕТСЯ, ОШИБСЯ

Вот тебе и клин клином! Тину, мою недоступную, высокопоставленную, утонченную и как ее еще можно назвать — Тину Валентиновну я с насиженного места в моем сердце, кажется, основательно сдвинул.

Во всяком случае, под ее окнами я уже не торчу, не меряю, как постовой, тротуар возле ее дома.

Пусть ездит в своей роскошной «Волге», пусть встречает и провожает своего знатного супруга, пусть в перерывах, пока муженек за границей, заводит себе «мальчиков». Пусть! Я знаю ей настоящую цену.

На днях она проскочила мимо меня по улице Горького. Год назад, полгода я бы побежал за ней, наделал бы массу глупостей. А сейчас — слуга покорный, извините…

Полно, Костенька, так ли? А что было бы с тобой, если бы вдруг случилось невероятное — она бы остановилась, опустила стекло, улыбнулась и сказала:

— Костя, милый! Садитесь ко мне. Как я по вас соскучилась!

Что бы было с тобой? Ну, скажи сам себе, но только правду, не ври, не лукавь. Сел бы, сволочь, улыбался бы, как последний дурак, и все бы в тебе дрожало от восторга.

Стало быть, я не торчу под окнами и не меряю тротуар только потому, что потерял всякую надежду…

Как же Надя? А это что? Почему я и о ней все время думаю?

Когда плел ей всякую чепуху о том, что не могу жить без нее, я о ней не думал. Говорил одно, а думал о другом, совсем о другом…

Когда, наконец, попал к ней в комнату и плакал, что только она может спасти мою жизнь, говорил одно, а думал о Тине…

Когда в сумасшедшую ночь протрезвел и проснулся — молчал, было противно, мерзко, хотелось ее ударить, — думал о Тине. И даже усмехнулся: от Тины пахло ее любимыми французскими духами, а от этой девчонки хвойным мылом и еще чем-то непонятным. Только потом догадался — пахло машинным маслом от ее белого халатика, висевшего у двери.

Вспомни, как уходил, вспомни. Она вскочила, набросила халатик и попросила:

— Тише! Соседи…

А ты как ответил:

— Какое мне дело до твоих соседей? Боишься репутацию потерять? Ничего, не волнуйся.

Помнишь, как она плакала, а ты спокойно одевался, приговаривая:

— Да брось ты меланхрюндию!

— Как тебе не стыдно!..

— Чего? Ну ладно, хватит скулить. Будь здорова.

Как ты хлопнул дверью? Наверное, разбудил всех соседей. И ни о чем не думал, о том, что обидел ее, поставил в неловкое положение перед соседями. Меланхрюндия, и все!

Почему же я сейчас о ней думаю?

Увидел ее тогда на автобусной остановке, беременную, некрасивую, и испугался. Быстренько вскочил в такси, удрал.

Почему же я сейчас о ней думаю? Она теперь такая красивая и недоступная — как Тина.

Я ждал ее у магазина больше часа. Все девушки вышли, а ее все нет и нет. Оказалось, что у них есть еще выход — во двор.

На другой день я ее перехитрил: в магазин не вошел, подождал на улице. Как она на меня посмотрела! А я свое:

— Где и когда мы встретимся?

Она торопливо шла, не отвечая мне, потом почти побежала. Я ее все-таки догнал, остановил.

— Пустите, я милиционера позову…

— Зовите. Пожалуйста. А я скажу, что вы прячете от меня моего сына.

Она здорово смеялась, потом строго сказала:

— Если вы, гражданин Шебалин, человек, я вас очень прошу, идите своей дорогой.

И тут у меня прокол. А мне казалось: подумаешь, девчонка с часового завода! Поманю — побежит… Интересно, кто у нее родился?..

В тот вечер я здорово назюзюкался. Мне казалось, я пришел домой тихо-тихо, а мой дорогой разжалованный, опальный папаша проснулся и вышел черт чертом. Злой, в глазах ни намека на сон. Не спит старик по ночам. Никак не выпрямится после падения…

— Где, сынок, тебя так угораздило намокнуть?

— День рождения…

— У кого?

— У одного знакомого. Ты не знаешь.

— А не у знакомой? Смотри, налетишь, будешь всю жизнь мучиться.

— Не буду. Разведусь.

— Иди спать, болван!

— Я не болван. Я аспирант, почти кандидат.

—, Иди, иди, без пяти минут доктор. Проспись, завтра поговорим…

Почему я о ней все время думаю? О Надьке. Кто она мне? Что она мне? Где это напечатано:

Кто она мне? Не жена, не любовница
И не родная мне дочь…

Если я ее еще раз увижу с этим парнем — я ей поддам жару! Будет знать, как водить за нос порядочных парней…

ВСЕ БУДЕТ И ПОСЛЕ МЕНЯ…

А меня не будет! Меня зароют в землю или, еще хуже, сожгут в крематории. От меня останется кучка пепла. Еще вопрос — мой ли это будет пепел? Насыплют чужого, и, пожалуйста, дорогие родственники, получите. Проверить невозможно. Кто будет проверять? И кому это нужно? Жил Иван Петрович Шебалин, а теперь не живет. Не существует! Вот именно — не существует, перестал существовать!

Это ужасно. Недавно я разбирал ящики своего письменного стола и нашел старинный рубль с изображением Петра Первого. Рубль подарил мне давно, лет тридцать назад, брат Алеша. Он и тогда уже интересовался историей.

Рубль лежал у меня на ладони — тяжелый, полустертый в середине. Но надпись видна совершенно ясно: «Петр I. Император и самодержец всероссийский». На оборотной стороне: «Монета новая. Цена рубль». И дата «1723 год».

Сколько же этот рубль существует? Двести сорок лет! Сменялись цари, происходили войны, заговоры, уходили целые поколения людей, а рубль существует. Его мог держать в руке Петр Первый, Екатерина. Он мог болтаться в кармане у Пугачева, его на смотру мог подарить солдату Меншиков, его могли проиграть в карты, из-за него могли совершить убийство. Сколько он видел за свою жизнь! И сколько еще увидит, пока будет существовать…

А что ему сделается? Почек у него нет, инфаркта случиться не может — сердца тоже ведь нет. Значит, ему суждено существовать еще долго. А мне? В один прекрасный вечер лягу спать — и не проснусь. Все в мире будет идти, как шло, своим чередом — весна будет сменять зиму, будут жить, веселиться и смеяться люди, а меня не будет. Произойдут события, о которых я уже не узнаю. Как же это? Может, мой конец еще не скоро? Возможно, я здоровьем в бабушку и проживу до ста лет? Чем черт не шутит, а вдруг проживу. Мне стукнет сто, а Костеньке будет под семьдесят. Нехорошо иметь такого старого сына. Что за глупые мысли лезут и лезут в голову. Это, наверное, оттого, что я последнее время ничего не делаю, а все думаю и думаю.

На днях привязалось ко мне слово «творчество». Начал комбинировать из его букв новые слова. Сначала вышло «вор», потом «ров», «рот», и больше ничего не получилось. А вот из слова «Москва» много слов получается, и все хорошие — «воск», «сом», «квас», «сок», все древние, деревенские…

Москва! Многие за нее держатся, прямо цепляются. А мне жилось гораздо лучше до Москвы, «на периферии».

Вместо Владимира Смирнова, которого через несколько дней направили на работу в другой город, появился у нас новый секретарь обкома Александр Георгиевич. Если бы не он, я бы так и шел по своей фабричной линии. Он меня вызвал дня через три после приезда. Меня поразила его манора обращения: вежлив, говорит тихо, мало, движения спокойные — сразу чувствовалось, этот человек знает себе цену и умеет уважать других.

Только уж очень он был худ — в лице ни кровинки, под глазами синие мешки.

— Я не требую от вас ответа немедленно. Подумайте. Завтра скажите, согласны ли поработать заместителем председателя облисполкома…

У меня похолодели ноги: с одной стороны, вроде бы приятно — вице-губернатор, а с другой — страшная мысль: «А что, если, Александр Георгиевич, и вас отправят туда, куда Макар телят не гонял?»

Думаю про все это невеселое, а говорю другое:

— Спасибо за доверие, Александр Георгиевич. Что ж думать. Согласен.

— Вот и прекрасно.

Не суждено было мне с Александром Георгиевичем поработать подольше — умер он. Рак у него был. Он про свою страшную болезнь знал и работал, пока не свалился. Железный был человек!