Капитолина Кокшенева - Порядок в культуре

• Название: Порядок в культуре
• Автор: Капитолина Кокшенева
• Жанр: Публицистика

Капитолина Кокшенева — не просто критик, но исследователь, и не просто исследователь, но поисковик. В основе ее творческого метода — отнюдь не бесстрастный анализ происходящего в искусстве, но заинтересованный поиск того, что поможет человеку обрести животворную связь с историческими судьбами своей страны. Поиск сил, что в конечном итоге свалят с русской культуры саркофаг, старательно натягиваемый на неё ревнителями трупного модерна и «универсальных ценностей». Новая книга Капитолины Кокшеневой исследует современную прозу, кино, театр, живопись и дает ответы на самые жгучие вопросы нынешнего культурного бытия.

---

Действительно, «ничего не поделаешь», если автор слеп для правды, если время Церкви — всегда темное, если сама Церковь — не сакральна, а русская классика — начисто освобождена от православного своего ядра. И в речевом своем потоке, вычитая из мира страдающего Распятого Христа, проявляя снисхождение к тем, кто «верит как хочет», освобождая духовный ландшафт русской культуры для пустословия (нельзя же всерьез воспринимать размышлизмы автора о «примитивном язычестве» как сущности нашей культуры и веры), пифически погружаясь в уравнивание Церкви и исключительно жадных церковных властей, не пренебрег автор и провокацией.

Множество (возможно, что около полусотни) героев романа (в основном еврейского происхождения), разбросанных по всему свету, так или иначе «объединяет» в общую историю брат Даниэль. Но устраивает настоящий погром церкви брата Даниэля именно русский (одержимый) послушник некий Федор (насколько я помню именно из деревни Тишкино, где практиковал другой герой — отец Михаил). Целью его «паломничества» в Израиль служила одна единственная мысль: «Они, евреи, обманули весь мир, бросили миру пустышку христианства, оставив у себя и великую тайну, и истинную веру. Нет в мире Бога, кроме еврейского». Но ему помешал раскрыть эту тайну явившийся не вовремя сторож (пришлось убить). Эта сцена практически завершает историю Штайна: в ночь погрома брат Даниэль не вернулся в свою церковь, так как его, погибшего, уже отпевали «в арабской церкви». Не узнал он и о том, что запрещен католическим начальством в служении… Так, что называется наглядно, композиционно Улицкая продемонстрировала действия тех темных сил церкви, что не поняли «малого христианства» брата Даниэля, воспевающего «Иешуа на его родном языке», проповедовавшего «личное, религию милосердия и любви к Богу, а не религию догматов и власти, могущества и тоталитаризма». Эта реальная Церковь — темная, мрачная, тоталитарная. Что такое невидимая, сакральная Церковь — не доступно авторскому пониманию. Видимая, реальная община Штайна — вот побеждающая ценность автора. Впрочем, как точно сказал Н.П.Ильин, весь этот идеологический и религиозный позитивизм отражает одно: «наглое ликование фарисея, решившего, что уже одержана окончательная «историческая победа» над всем, что препятствует поглощению христианства — иудаизмом, Церкви — синагогой».

* * *

Книга Л.Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» совсем не христианского корня — перед нами очередная черная дыра мультикультуры и новая атака на христианскую Церковь и веру. Но в то же время, она и бодрит: мы еще раз убедились, что Истина христианства всегда остается неповрежденной, — не могут до нее добраться «переводчики» с их бесплодием сухой смоковницы, с их механической производительностью текстов. Однако, это совсем не означает, что у нас нет современных задач, что мы должны «почивать на догматах» и не размышлять о вере своей со всей степенью напряженной ответственности, что необходима для соработничества человека и Бога. Язык времени, работающий на понижение и унижение подлинных смыслов, новый «интеллектуальный атеизм» стоит различать, чтобы не увлечься «свободолюбивой» подделкой под христианство писательницы Улицкой. Ведь, как сказал Н. П. Ильин о Барте, можно и не заметить, как бежишь, ухватившись «за полу иудея», а думаешь, что «спешишь навстречу Христу». Так не будет же спешить «держаться за полу» героя Улицкой, увлекаясь его «личной» религией и «малым христианством».

Все еще чужая земля?

Калининград — крайняя западная точка современного русского пространства.

Калининград — наш стратегический форпост.

Калининград — это город, в котором так важен именно человеческий капитал. Ведь судьба этой земли и города, которые до сих пор некоторые силы в Европе считают прусскими, а некоторые члены «культурного сообщества» Калининграда и окрестностей называют Восточную Пруссию «нашей», беря это слово в кавычки, — судьба этого города зависит не только от государственной столичной воли. Но и от всех тех наших сограждан, которые с послевоенных лет, с 40-х годов XX века, именно здесь наживали свою русскую судьбу, хоронили своих родителей и рожали детей, строили рядом с роскошными в своей казарменной, холодной строгости и упорядоченности строениями прусского стиля наши храмы и дома.

В эту поездку меня пригласили Комитет по образованию городского округа «Город Калининград», Смоленская и Калининградская епархия, общественное движение «За духовно-нравственное возрождение», которые дружно и качественно провели научно-практическую конференцию «Вера, надежда, любовь в российской семье». Я выступала с докладом, посвященным актуальным проблемам современной культуры и литературы и не сразу поняла, почему меня не раз спросили об отношении к творчеству Ю.Буйды и, в частности, к его «Прусской невесте». Сборник рассказов «Прусская невеста» вышел так давно (в 1998 г.), что я уже и не могла припомнить в подробностях, что о нем говорила критика, кроме того, что выдвигался он «на Букера». Я честно призналась, что не отношу данного писателя к кругу людей талантливых, которых читать стоит непременно; что у Буйды знаю роман «Ермо» и о нем же писала; а вот «Прусская невеста» и рассказ в ее составе под названием «Рита Шмидт. Кто угодно» прошли мимо меня. И тогда мне рассказали о свежей театральной премьере довольно нового «Д» Театра» (который некоторые переводят как Deutsсhe-theater) c его скандальной постановкой по вышеназванному рассказу о Рите Шмидт. На спектакль я не попадала (он то объявлялся, то вроде бы опять отменялся), а потому решила прочитать рассказ о Рите. Тем более, что меня весьма удивило, — через десять лет после публикации вдруг извлекли, смахнув пыль, эту вещь. Значит, решила я, чем-то она оказалась весьма привлекательна, если и за такой срок не устарела при современной-то тяге к смене названий, ярлыков и имен. Впечатлений же от современного авангардного театра у меня сверхдостаточно для того, чтобы представить, что можно сделать, опираясь на такой текст как «Рита Шмидт. Кто угодно»…

Рассказ ведется от лица «костлявого старика в мятом полотняном костюме». Старик—еврей, будучи маленьким мальчиком, знал эту самую Риту Шмидт, был даже в нее по-детски влюблен, помнит до сих пор ее историю и не просто сочувствует ей, но в некотором смысле просто предан этим старым воспоминаниям детства, которые не позволили ему искать иного места жительства и иной судьбы. Весьма симпатичный, весьма человечный герой-еврей. На национальной принадлежности этого и других героев я вынуждена остановиться, так как параметры такого специального внимания заданы самим автором — Ю.Буйдой. И они именно оказались востребованными через десять лет, потому, как известно, русофобия всегда где-то ли кем-то востребована.

Рита Шмидт — немецкая девочка, которую по необъяснённым автором причинам ее немецкая мать вынуждена была оставить после завершения Второй мировой войны на русской теперь территории. И оставила она младенца (вернее отдала как «дополнение» к шести суповым серебряным ложкам и маленьким серебряным часикам с перламутровой крышечкой) — оставила ее на руках у «двух кобыл», «двух ведьм» (которым уже каким-то образом принадлежал приживалом и герой-рассказчик). Естественно, что эти «кобылы» были русские сестры и носили не много ни мало как евангельские имена Марфы и Марии («Есть жидёнок, пусть будет и немчонок», — прокомментировала одна из сестер).

Что же представлял (по Буйде) этот русский мир, пришедший на смену прусскому?

«Дома под черепичными кровлями, кирхи, мощеные булыжником улицы и асфальтовые дороги, густо обсаженные липами, узкие каналы и медлительные шлюзы, блеклое немецкое небо над плоским Балтийским морем — это да, это осталось, но все это в одночасье стало нашим. Пугающе нашим» — рефлексирует герой Буйды. Таким надежно-обжитым, таким выстроенным на века исторической жизни видится автору прусский мир с его более чем семисотлетней историей. Ясно, что это добротное описание имеет не реальный, а, так сказать, идеологический смысл. Это все, созданное промыслом и людьми для какой-то иной, благополучной цивилизованной истории, — это все досталось приезжему «сброду блатных и нищих», которые не в состоянии ничего этого ни понять, ни оценить, кроме как загадить.

В сущности, Буйда сильно врет — Калининград был под корень разрушен английской авиацией. И то, чем сейчас гордятся калининградцы — могилой Канта, кафедральным собором, городскими воротами и прусскими казармами — все это восстановил тот самый «сброд» (хорошенькая аттестация для победителей нацизма и восстановителей из руин «священных камней Европы»). Восстановили те самые русские, о которых автор говорит как о говорит «беспричинных людях». Беспричинные — случайные, немотивированно, незаконно появившиеся (конечно же немецкий нацизм тут совсем не причем!). Беспричинные — чужие люди, занявшие развалины не своей жизни. Они в этот старый прусского покроя надежный мир, принесли свой страшный, надрывно-жуткий «русский закон», с особенной последовательностью отпечатавшийся в судьбе немецкой девочки Риты. «Беспричинные люди» — это русские садисты, извращенцы, насильники, пьяницы, хамы, быдло, в лучшем случае — просто грязные заурядные пошлые тупые провинциалы. А потому рассказ о девочке Рите предельно-жесток в своем особом — нечистого разлива — «реализме» и вполне примыкает к тем самым «русским цветам зла», «поливать» которые черным ядом ненависти не устают писатели, по недоразумению названными «русскими художниками».