Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста

• Название: Любовь и разлука. Опальная невеста
• Автор: Сергей Степанов
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6217

Новый роман от автора бестселлера «Царская невеста»! Потрясающая история красавицы Марии Хлоповой, которая была выбрана на смотринах первым царем из династии Романовых, но накануне свадьбы ославлена как «неплодная» (по решению боярской думы: «Царская невеста к государевой радости непрочна») и сослана в Сибирь. Сможет ли молодой царь, преодолев слабость и малодушие, вернуть суженую из опалы? Посмеет ли открыто выступить против властной матери, возненавидевшей его невесту с первого взгляда? Будет бороться за свое счастье – или покорно умоет руки, смирившись с утратой? Переживет ли Мария многолетнюю ссылку, удастся ли доказать, что ее болезнь «учинилась от супостата», и разоблачить боярский заговор? И кто одержит верх в этом вечном споре Любви и Разлуки?..

---

Досмотр воеводского скарба должен был занять много времени. Холопы князя начали вносить в избу его вещи. Принесли кованый подзаголовник для самых ценных вещей, который предусмотрительный человек всегда держит при себе, а ночью кладет под голову. Четыре крепких холопа внесли сундук кованый холмогорского дела с нутряным замком. Потом холопы втащили второй сундук и наконец, пыхтя от усталости, третий. Вслед за сундуками в воеводскую избу торжественно прошествовал их хозяин. Марья невольно прыснула при виде князя Буйносова-Ростовского, облаченного в азям аглицкого сукна и козлиные калмыцкого дела штаны песочного цвета. Толстое брюхо князя было подпоясано бобровой опояской. Костюм довершали зеленые сафьяновые сапоги и отороченная соболем багрецовая шапка. Но самым поразительным в его наряде был объяренный охабень с пристяжным ожерельем, блиставшим драгоценными каменьями.

Наверное, ожерелье сохранилось с тех времен, когда князю Буйносову-Ростовскому выпала великая честь стать шурином царя Василия Шуйского. Но недолгим было боярское счастье. Царя Василия насильно постригли в монахи. Жену его тоже постригли, а князя отправили в ссылку на тобольское воеводство. От всех этих перемен в княжеской голове что-то перекосило. Когда ехали Бабиновской дорогой, Ортемка со смехом рассказывал о прихотях тобольского воеводы. Будто он завел порядки, как в царских палатах, а челядь свою нарек разными чинами. Кричал своим холопам: «Стольники, восходи!» – и те холопы приносили в избу блюда, а самый доверенный холоп, нареченный кравчим, пробовал еду и напитки, прежде чем подать их воеводе.

Бабушка улыбалась и говорила Бабинову, что князь хорошо знает порядки на царских пирах, потому как сам был кравчим. Сыновьям же она шепнула, чтобы они при встрече тайно предостерегли воеводу про слово и дело государевы. Князь несколько лет провел в Тобольске и не знает, что творится в Москве. Оное выражение придумано для бережения государевой чести. Ежели кто дерзнет словом оскорбить или хотя бы сравнить себя с государем, то найдется изветчик, скажет за собой слово и дело. Донесут про холопов, обряженных царскими стольниками. Горько пожалеет князь о своих причудах, когда возьмут его в пыточный застенок. Пожалеет, только будет поздно. Из застенка путь один – в Алевизов ров, на дне которого гниют обезглавленные трупы.

Князь Буйносов-Ростовский высокомерно поздоровался с воеводой и даже не кивнул головой подьячему с приписью. Он объявил, что в сундуках его меховое платье. Открыли сундуки, начали вынимать шубы на соболях и чернобурых лисах. Заплаканная жена Желябужского подалась к сундукам всем телом. Слезы на ее личике сразу высохли, глаза жадно пожирали шубы, которые доставали из сундуков. Что говорить о молодой дворянке, если верхотурский воевода едва сдерживал удивление, а таможенный голова, который всякое видывал, откровенно любовался драгоценным мехом. Из сорока сороков соболей, которые собирали с ясачных людей, только дюжина попадала в царскую казну. Остальные звери как будто оживали и разбегались на далеком пути из Сургута и Мангазеи в Москву. Великому государю доставались шкуры поплоше, а лучшие меха оседали в сундуках служилых людей.

На каждую шубу, извлеченную из княжеских сундуков, можно было купить деревеньку с мельницей и всеми угодьями. Вот только дивно, что драгоценные меха были крыты дешевеньким сукном.

– Побойся Бога, князь Иван Петрович! Ты бы еще рогожей велел покрыть меха-то! – съязвил подьячий. – Сколько шуб везешь про свой обиход? Зимой не сносить, разве что летом будешь надевать!

– Не твоя печаль – считать мои шубы, – огрызнулся Буйносов-Ростовский.

– Гони в шею своих портных, князь! Худо шили! – Таможенный голова слегка дернул длинный рукав шубы, и он оторвался.

– Князь Иван Петрович! – укоризненно заговорил воевода. – Дозволено везти с собой одно меховое платье. Ну, два на крайний случай. Почто хочешь вывезти меха под видом шуб? Ведь они шиты на живульку для сущего обману.

Подобные уловки были знакомы таможне. К ней прибегали многие воеводы, считавшие, что грех не попользоваться своим положением. Да и то сказать, что ждало воеводу по возвращении в Москву. Бывший сибирский воевода представал пред очи великого государя, его благодарили и жаловали за верную службу соболиной шубой из зверей поплоше, что попадали в казну. Но и худых соболишек жаловали, если воевода ни в чем не провинился, что было в редкость по сибирским делам. По всему выходило, что лучше самому о себе позаботиться, не надеясь на царскую милость. Вывезти наскоро пошитые шубы, а дома распороть их и продать меха иноземным купчишкам по такой цене, чтобы и детям и внукам хватило на безбедную жизнь. Но прежде всего надо было исхитриться провезти запретный груз через таможню.

– Ведомо ли тебе, князь Иван княж Петров сын Буйносов-Ростовский, что вывоз мехов мимо казны настрого воспрещен указом великого государя Михаила Федоровича всея Руси, да и допреж того все великие государи такие же грамоты присылали: и царь Борис, и царь Василий. Даже от самозванца ложного Димитрия был запрет, – грозно вопрошал подьячий.

– Мне ложный Димитрий не указ! И все царские грамотки ложные и вами, ворами, писаны. И я на те ложные грамотки плюю и ими гузно тру! – бушевал Буйносов-Ростовский, наглядно показывая, куда он употребит царские грамоты.

Воевода мигнул слуге, чтобы побыстрее увели опальных. Направляясь в отведенную им пристройку, Александр Желябужский сказал брату:

– Поладят они с князем без свидетелей.

– Угу, – отвечал ему Иван. – Только один сундук придется отдать.

Видать, князь Буйносов-Ростовский чуял неминуемую погибель одного сундука и от этой мысли приходил в исступление. Но как иначе спасти два других сундука? Только тогда их можно вывезти за Камень, когда их опечатают сургучом с оттиском соболя под деревом и вырезанной кругом надписью «Печать государева земли Сибирския города Верхотурья».

Через несколько дней ссыльных отправили речным путем в Тобольск. Бабинов должен был везти за Камень князя Буйносова, удрученного потерей трети мехов, а еще более встревоженного предупреждением Желябужских, что в Москве ему могут припомнить тобольские забавы со стольниками. Стрельцов отпустили восвояси. Пятидесятник места себе не находил от радости, что возвращается в любимую Москву. Теперь опальных должен был сопровождать отряд казаков на двух дощаниках.

Бабинов проводил ссыльных до села Меркушино ниже по Туре, где было устроено плотбище. Опальные дворяне погрузили свои пожитки в дощаники. Марья с бабушкой Федорой разместились на одном судне, братья Желябужские с теткой – на другом. Дощаники отчалили. Бабинов, стоявший на берегу, замахал им вослед:

– Прощай, государыня! Может, доведется встретиться!

Глава 2 Закаменная страна

– Велика ли Сибирь? – расспрашивала Марья Хлопова седого казака, ловко управлявшегося с поносным веслом. Стоило ему чуть шевельнуть длинным веслом, прикрепленным к носу дощаника, как судно отворачивало от коварной кошки – песчаной отмели, которыми изобиловала Тура.

– Сибирь-то? – неторопливо, как и все обитатели здешних мест, отвечал кормщик. – Однако какое велика? Шестьдясят саженей в поперечнике – вот и вся Сибирь! Доброго слова не стоит.

Марья недоуменно воззрилась на извилистую Туру. Кругом, сколько доставал взор, простирались немереные версты пустынных земель, а пожилой казак толковал о саженях. Дядя Иван, краем уха прислушивавшийся к беседе племянницы с кормщиком, усмехнулся:

– Он толкует о кучумовой столице Сибири. Скажи, Иванко, отчего вся Закаменная страна прозывается Сибирью?

Казак Иванко Дурыня, на мгновение опустив весло, почесал в седом затылке:

– Однако, не знаю, боярин. Старая Сибирь, али Кашлыком ее также прозвали, была начальным градом Кучумова царства. Тамо, под горою, речка Сибирка течет. Оттоле же и вся страна нарицается Сибирью.

Начитанный дядя заспорил с неграмотным казаком:

– Великий Рим был начальным градом Италии, однако же страна нарицается не Римом, а Италией от некого Итала, обладавшего странами вечерними, яко ж свидетельствуют хроники. Ты не слышал ли, может, царствовал в давние времена некий царь Сибир, по коему обрели нарицание и град Старая Сибирь и вся земля Сибирская?

– Не берусь сказать, боярин. Прежде того како нарицалась Сибирская страна, того испытать невозможно и в память никому не вниде.

При отплытии из Верхотурского острога Артемий Бабинов посоветовал держаться старого кормщика, присовокупив, что он человек бывалый, из старой Ермаковской сотни. Мало осталось казаков, которые вместе с атаманом Ермаком сыном Тимофеевым подвели Сибирскую землю под высокую государеву руку. Кто еще жив, бродят от старости и немощи меж чужих дворов, побираются Христовым именем. А кормщик еще крепок телесно и служит уже четвертый десяток лет.