Сергей Максимов - Цепь грифона

• Название: Цепь грифона
• Автор: Сергей Максимов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077881-2

Сергей Максимов – писатель, поэт, режиссер, преподаватель Томского государственного университета. Член Союза писателей России, многократный лауреат фестивалей авторской песни.

История жизни офицера русской императорской армии, одного из генералов нашей Победы, хранителя тайны «золота Колчака».

Честь, верность долгу, преданность и любовь вопреки жестоким обстоятельствам и тяжким испытаниям. Смертельное противостояние «красных» и «белых», страшные годы репрессий, операции советской разведки, фронт и тыл.

Яркие, живые и запоминающиеся характеры, написанные в лучших традициях отечественной литературы.

Судьба страны – в судьбах нескольких героев…

---

При одном воспоминании Железнов вздрагивал. Он на всю жизнь запомнил испытанный тогда ужас. Когда, сидя за столом в своём кабинете, он поднял глаза от бумаг. И взгляд его тут же был захвачен приближающимся чёрным отверстием пистолетного ствола, направленного ему в переносицу. И только потом уже он понял, что вошедший никакой не комиссар, а его соперник и первый в этой жизни враг.

Помнил он и своё бессилие что-то изменить, когда паровоз опять уносил ненавистного белогвардейца, а ему хотелось выть от оскорбления и унижения. В отличие от несколько раз кряду промахнувшегося Железнова, Суровцев не промахнулся бы. А он и тогда не стал стрелять. Поднял наган, прицелился, но опустил руку. Стоя на лестнице паровозной кабины, он сам точно просил Железнова попасть в него. Железнов так и не попал.

Ссоры с Асей в последнее время шли одной непрерывной чередой. И носили, так и хочется сказать, характер политический. Ася, не стесняясь в выражениях, говорила всё, что она думает о советской власти и о красном терроре. А любые попытки Железнова приспособить, адаптировать жену к новым условиям жизни и немалым чекистским привилегиям встречали решительный отпор.

– Я никогда не надену вещь с чужого плеча! Тем более вещь убитого человека, – твёрдо и с достоинством выговаривала Ася Железнову. – И не смей тащить сюда чужие вещи. Тем паче вещи детские!

– Ну и ходи в отрепье! – бросал ей в ответ Железнов.

– Лучше в своих жалких лохмотьях, чем в чужом и награбленном. Какое бы оно ни было, – гордо отвечала выпускница женских курсов и купеческая дочь. – И золотые украшения, которые ты несёшь в дом, – не украшения вовсе, а зримые доказательства грабежей и расправ над невинными людьми. Это просто мерзко.

– И что? Ты предлагаешь мне всё это выкидывать? Есть приказы и распоряжения, которые я обязан выполнять.

– Лучше выбрасывай.

– Ты просто недалёкая и отсталая купчиха!

– Какая есть, – с достоинством отвечала она.

– А что же ты от продуктового пайка тогда не откажешься?

– Потому и не отказываюсь, что надо кормить дочь. Нашу дочь. А разве не вы, чекисты, сделали всё, чтоб ничего нельзя было купить. Чтобы всё разом пропало и закрылось. Ты что, сам не видишь, что с новой властью пришли и безработица, и разруха, и голод, и просто отчаяние населения.

– Это временно, – заученно заявлял Железнов.

Давая ему понять, что разговор окончен, она прошла в детскую. Когда-то она снимала в этом доме одну квартиру для них в верхнем этаже. Теперь весь верхний этаж принадлежал им. Хозяева покинули город в декабре прошлого года. И если Железнов не скрывал радости от нежданного обретения жилья, – к тому же первого в его жизни своего жилья, – то Ася не могла избавиться от ощущения проживания в чужом доме.

А три дома, принадлежавшие её отцу, теперь были реквизированы новой властью. Она воочию видела, как прав был её бывший жених Сергей Мирк-Суровцев, когда настаивал на отъезде всей их семьи за границу. Ей страшно было даже думать, что было бы, если отец, мама, сёстры и их семьи остались бы в России. Кто-то из них уже не раз был бы ограблен, если не расстрелян как контрреволюционный элемент. Она знала, как тётушки Сергея сожалели теперь, что не послушали племянника и остались в Томске.

На кухне Железнов загремел кастрюлями. Ася с маленькой Машей ели сегодня перловую кашу, сваренную утром. Оставили часть Павлу. Но по звукам, доносящимся из кухни, он поняла, что ужинать кашей тот не намерен. Опять будет пить спирт и закусывать его воблой из продовольственного пайка. «Надо будет сказать ему, чтобы не выпивал всё», – подумала она. Спиртное она в последнее время обменивала на чёрном рынке на мясо и молоко для дочки.

Разговоры на повышенных тонах становились обыденностью в этом доме. И никто из них двоих не знал, как сойти с этого гибельного для каждой семьи пути. А друг без друга они выжить сейчас никак не могли. Но и настоящей близости и теплоты между ними не сложилось. Вот и сейчас Железнов в одиночестве пил горькую, а она сидела в детской рядом с кроваткой дочурки и думала о своём…

Чуть позже, когда Павел отправится спать, она, может быть, откроет заветную шкатулку со стихами Сергея. За десять лет переписки у неё скопилось много писем с его стихами. Знакомые барышни раньше постоянно переписывали их. Видя, как сам Суровцев легкомысленно относится к своему творчеству, она своей рукой переписала все стихи в одну большую, сшитую из нескольких маленьких тетрадок, тетрадь. Получилась большая стихотворная книга. Спрятав большую часть писем в тайнике отцовского дома, оставила себе только несколько самых памятных.

Железнов знал о шкатулке и хранящихся в ней письмах. Но он знал и другое – Ася не шутила, когда предупредила его о том, что любое покушение на её личные вещи кончится её уходом из дома. Вместе с дочерью. И даже тот факт, что идти ей некуда, не удержит его своенравную жену, с которой они к тому же не были даже «расписаны». Так теперь стали называть процедуру заключения брака.

– Мы с тобой не венчаны, – время от времени говорила она ему.

Она точно знала, что венчаться он не может себе позволить и как чекист, и как коммунист.

Но он ничего не мог поделать прежде всего с собой. Он любил её, а мысль, что она может уйти вместе с маленькой дочерью, была для него просто невыносимой.

Железнов, один выпив полулитровую бутылку спирта, скрипя половицами, отправился спать. В кухне продолжала гореть лампа. «Надо бы пойти погасить», – подумала Ася. Павел Железнов быстро привык жить на широкую ногу по нынешним революционным меркам. Чрезвычайная комиссия была чуть ли не единственным учреждением в стране, где экономить даже и не собирались.

Ася перебирала письма и стихи Мирка-Суровцева. «В другое время он, наверное, мог бы стать известным поэтом», – думала она. Стихи Сергея обладали тем отличительным поэтическим свойством, когда при каждом новом прочтении в них отрывались новый смысл и новые подтексты. Она беззвучно плакала, читая поэтические строки из последнего письма. Скорее всего, это романс. Она готова была поклясться, что слышала сейчас любимый голос и даже музыку.

Не хотел да выпало…
Всё терпел, да выплакал
слёзами горючими на зимнем ветру…
И пургой охаянный,
встал как неприкаянный,
будто гость нечаянный во чужом пиру…

Поделом настырному,
дурню простодырому…
Мыслимо ль, о лете он возмечтал зимой!
Небо вновь замутится.
Оттепель отступится.
Ноченьки навалятся непробудной тьмой.
Льдинки с век срываются,
за усы цепляются…
По устам обветренным розгой бьёт мороз.
Чтоб пропал сугробами,
дебрями, чащобами…
Речи свои жаркие к милой не донёс…

Пусть снега не стаяли,
где-то птицы стаями,
шум у рощи отнятый на крылах несут.
Встречусь с ненаглядною.
Ивушки нарядные
над рекой зелёные косы расплетут.

Глава 3 Их превосходительства

1941 год. Сентябрь. Хельсинки

Несмотря на солнечный день, в загородной резиденции Верховного главнокомандующего вооружёнными силами Финляндии барона Маннергейма включили отопление, а в сумрачном рыцарском зале замка горел камин. Присутствующие разговаривали на русском языке.

– Доблесть русского солдата спасает сейчас Финляндию, – почти торжественно произнёс верховный главнокомандующий Карл Густав Эмиль Маннергейм, и голос его гулко отозвался эхом в высоте рыцарского зала, украшенного старинными доспехами.

Генерал финского Генерального штаба Пул в недоумении поочерёдно переводил взгляд с Маннергейма на Суровцева и обратно. Одетый в костюм для верховой езды Суровцев не растерял военной выправки, но скорее был похож на дипломата во время отдыха, чем на советского разведчика. В его облике трудно было обнаружить следы недавнего тюремного заключения и следы напряженной работы первых месяцев войны в особой группе маршала Шапошникова. Здесь, в союзной Германии Финляндии, он так же много трудился и мало спал. Точно созданный для неприятной кабинетной работы, он сохранял физическую бодрость и светлую голову. Суровцев имел аристократичный вид рядом с одетым в генеральский мундир Пулом. В сравнении с постаревшим за последние годы Маннергеймом, облачённым в полевую генеральскую форму, он смотрелся свежо и моложаво.

– Вы хотите сказать, ваше высокопревосходительство, что под Москвой решается судьба не только России? – попытался погасить пафос такого заявления Суровцев.

– Именно так и не иначе, – сухо, с достоинством подтвердил фельдмаршал.