Людмила Салдадзе - Ибн Сина Авиценна

• Название: Ибн Сина Авиценна
• Автор: Людмила Салдадзе
• Издательство: Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма
• Жанр: Философия
• Год: 1985

Через документы, легенды, древние рукописи, а также сюжет (1930-й год. Бухарский эмират судит Ибн Сину) рассказывается о трагической скитальческой жизни великого философа, ученого, врача и поэта Ибн Сины (Авиценны). Также в конце книги находятся иллюстрации.

---

— Если я покину мир и буду знать вопрос, разве это не лучше, чем если я покину мир и не буду знать вопрос?“ Я рассказал ему, а он стал утверждать в памяти, затем он разъяснил мне, что обещал. И я вышел от него, И по пути услыхал крики, возвещающие о его смерти».

Ученик Беруни записал на полях раскрытой рукописи, что лежала на столе, дату смерти своего учителя:

11 декабря 1048 года.

А вот Абу Саид. Он больше не носит свой хырки, сменил их на золотые одежды. «Сто лет продержится в народе дух моего учения, — сказал он себе. — Потом вырастет трава на тропинках к моему мавзолею…» Он несколько раз ездил в Туе из могилу Фирдоуси. Парод нескончаемым потеком шел поклониться поэту, несмотря на то, что духовенство запретило хоронить его на мусульманском кладбище. Похоронили 87-летнего Фирдоуси в его же саду. Недалеко от его могилы — могилы халифа Харуна, Низам аль-мулька и Газзали.

«Я прошу вас, мой Учитель, мой Господин, — пишет Ибн Сине Абу Саид, — вашего взгляда на исполнение молитв, совершаемых в святых местах, на влияние, которое они оказывают на душу и тело человека, чтобы мне опираться на ваш авторитет!». И заплакал, подумав: «Слишком красивым был мой путь для праведного пути»… Подписался в письме — «Бывший святой».

Так же плакал и Фирдоуси перед смертью, о чем не знал Абу Саид. 20 лет скитался старый поэт в поясках правды после того, как Махмуд не принял его «Шах-намэ». И только в Багдаде понял: самое дорогое, что у него было и есть, — это сын. И еще главное — быть похороненным около него. Вот почему он так молил бога позволить ему успеть добраться на Багдада до Туса и в Тусе умереть.

Вся жизнь прошла, мне восемьдесят седьмой.
Не надо б мне гоняться за тщетой.
Отцу о смерти сына думать надо.
И в этой думе будет мне отрада….

Ты защищал от бед отца родного.
Но ты ушел от спутника седого.

Готовится к смерти и Али. Ибн Сина пришел к нему, когда в Арке все стихло, и расцвела над Бухарой древняя алмазная книга звезд, Ибн Сина и Али обнялись.

Прощай, — сказал Али. — Завтра я умру.

— Я тоже, — говорит Ибн Сина.

— Как?! А разве ты умер в Исфахане?

— Нет, из Исфахана я бежал. Туда прибыл из Багдада новый муфтий. Начал преследовать философов, жечь книги…

— Вот «Даниш-намэ», которую Ибн Сина посвяти вам, — говорит новый муфтий эмиру Исфахана Ала ад-давле. — Последняя, больше ничего от этой пакости не осталось. Сожгите сами, И эмир покорно бросает книгу в огонь… — ту самую которую Ибн Сина посвятил ему.

Несут Ибн Сину в паланкине, как когда-то несли Шамс ад-давлю. Несут двое бродяг, приставших по до-роге. Джузджани отправился вперед, в Хамадан, в дом Абу Саида Дахдука, чтобы приготовить тайный въезд Ибн Сины в город прежних его Мук…

Загадочна смерть Ибн Сины. Очень много сложилось вокруг нее легенд. Одни говорят, что Ибн Сину отравили. Другие — что его по небрежности залечили врачи. Джузджани считает, что Ибн Сина сам себя убил. Вот его запись:

«Шейх был крепок здоровьем. Из всех его страстей любовная страсть была наиболее сильной и преобладающей, и он часто предавался ей, что повеяло на его здоровье. Шейх Надеялся На силу своего здоровья, пока с ним не произошел припадок в том году, когда Ала ад-давля воевал с Таш-Фаррашем у ворот Караджа. Тогда у шейха появились колики. Страстно желая излечиться и опасаясь отступления Ала ад-давли, в случае чего ему, больному, не удалось бы спастись, шейх по восемь раз и день ставил себе клизмы. Некоторые же кишки его изъязвились, и на них появились ранки. Он вынужден был уехать вместе с Ала ад-давлей, и они спешно направились в Изадж, Там у него опять случился припадок[240]… Несмотря на это, он все же выхаживал себя…

Однажды он велел добавить два даника[241] семян сельдерея в раствор… Один из врачей, занимавшихся его лечением, положил в раствор пять дирхемов[242] семян сельдерея. Я не знаю, совершил ли он это действие умышленно пли по ошибке, потому что меня тогда не было с ним. У вето появилось еще больше ранок из-за едкости тех семян. Он принимал также наркотик, чтобы излечиться от припадков. Кто-то из его слуг примешал в наркотик много опиума, дал ему выпить. А причиной тому было то, что слуги похитили вещи из его имущества и желали его смерти, ибо опасались последствий своих поступков. В таком тяжелом состоянии шейх был переведен в Исфахан… Он был так слаб, что не мог подниматься, но продолжал лечить себя, пока не смог ходить и появляться в собраниях Ала ад-давли. Однако, несмотря на все это, он не остерегался и продолжал предаваться любовным утехам., Поэтому он то… заболевал, то выздоравливал».

Вот такое мы имеем свидетельство Джузджани о последних годах жизни Ибн Сины: походы, женщины, болезнь и по 40–50 страниц философского текста в день, написанных в седле или в паланкине, о чем умалчивает Джузджани. Из всего «Жизнеописания» Ибн Сины некоторые люди только в запоминают эти слова Джузджани о женщинах.

Давайте память воздадим всем жившим здесь когда-то, — говорит в поздних стихах Ибн Сина, вспоминая о Бухаре юношеской своей любви, что погибла там. Если внимательно читать эти стихи, те ощутишь в них неуловимое присутствие глубокой душевной боли, не успокоенной течением всей его жизни — да какой жизни! — исполнен вой таких ярких событий!

Нельзя желать, чтобы вокруг все было так, как было…
Унять вращающийся круг какая может сила? —

складывает Ибн Сина стихи, превозмогая душевную боль.

Моим хулителям, друзья, поведайте при встрече.
Что буду без обиняков к ним обращать я речи.
Когда я плакал о Сауд, то без моей кручины.
С ресниц немало пролилось на скорбные руины.

Где превратилися во прах былого дома стены,
Я СЕРДЦУ ПРИКАЗАЛ ТОГДА НЕ СОВЕРШАТЬ ИЗМЕНЫ.
Подруги милые Сауд — прекрасные созданья,
Но сердцем овладеть моим явилось к ним желанье.
Старались все они вселить в меня любви тревогу,
Но в сердце бедное мое закрыл я им дорогу…

Меня чернят молвой худой, за пламень страсти поздней,
Мол, надо деве молодой моих бояться козней,
Но прибегать не привыкать клеветникам к обману…[243]

«Если человек любит прекрасный образ ради животного удовольствия, — пишет Ибн Сина в трактате „О Любви“, — то он заслуживает порицания. Но если он любит миловидный образ умозрительно… то это следует считать средством возвышения и приближения к Высшему Совершенству, поскольку он испытывает более близкое воздействие Чистого Объекта Любви… И это делает его достойным того, чтобы быть всегда изящным и мило молодым. По этой причине не бывает так, чтобы сердца проницательных людей из числа тех, кто обладает острым умом и философским мышлением… не были заняты тем или иным прекрасным человеческим образом».

Сердца наши скальной породы
Связала любовь от того.
Что ты неприступна, как камень, —
а я — терпеливей его, —

пишет седой Ибн Сина, вспоминая о юношеской своей любви к бухарской девушке Сауд.

Великое долгое Целомудрие от приближающейся смерти начинает прощаться с бытием… Ибн Сине осталось жить два года. Он не знает об этом. Но плоть его предчувствует это и прощается с жизнью. Седая его душа чистым инеем ложится на светлый цвет юности, бережно сохраняемый и молчании сердца.

Не ты ли, исчезнув, со временем тайною стала?
И прошлое мне эту тайну раскрыть завещало, —

написал в последний год жизни Ибн Сина о своей далекой любви к Сауд.

Али перевернулся весь в слезах лицом к стене, чтобы не видеть солнца, упавшего ему на глаза. Как может солнце светить, если Ибн Сина умирает?!

Вот несут его в паланкине через пески и горы к Хамадану.

Середина июня. Нещадно палит солнце, вставшее над планетой в зенит.

Пустыня и горы — последнее, что видел Хусайн. Даже птиц нет. Нет ящериц, варанов, сурков. И трава не пробивается, — значит, нет и подземных вод. Марево великого зноя отнимает плоть у Гор и песков. Дрожат они, будто крылья остановившейся в полете стрекозы, и кажется, дунет ветер — отлетят прозрачной осенней паутинкой, и обнажится небытие, куда идет Ибн Сина, Вся красота жизни: с шумом бьющиеся о землю яблоки, ворочанье гор, стремительная чистота водопадов, любовь, приминающая траву, — все это — легкая паутинка на морде дьявола. Всего лишь… — думает Али. — Только умирающий понимает это. Смерть — это когда гримасу страдания тяжелой надрывной земной жизни стирает с посиневших губ улыбка отдохновения. Оказывается, страдания наши — всего лишь паутинка, которая с последним вздохом улетает в Космос и навечно остается там, зацепившись за какую-нибудь звезду.

… «Когда шейх достиг Хамадана, — пишет Джузджани, — он понял, что силы его упали И Не могут оказать сопротивления недугу… И Перестал себя лечить».