Михаил Булгаков - Собачье сердце

• Название: Собачье сердце
• Автор: Михаил Булгаков
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

«Собачье сердце» — одно из самых любимых читателями произведений Михаила Булгакова. Это —  первая, наиболее политически острая редакция.

---

Но Ангарскому повесть, видимо, очень понравилась, и он решил действовать через Л. Каменева. Леонтьев попросил Булгакова выправленный экземпляр отправить Каменеву, а с ним и слезное сопроводительное письмо.

Экземпляр «Собачьего сердца» был отправлен, но написал ли Булгаков при этом «слезное» письмо — неизвестно. Видимо, надежд на положительный исход оставалось мало. К тому же писатель прекрасно понимал, что нужно посылать новый вариант рукописи — либо вовсе без Швондера, либо переделать эту часть текста заново. Тем не менее, сгладив наиболее острые места, Булгаков не изменил ни одного слова, касающегося Швондера. Поэтому отрицательный вердикт Л. Каменева от 11 сентября — «это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя» — Булгаков воспринял как естественную реакцию на свое произведение одного из самых ярких швондеров того времени.

Между тем, интерес к повести в литературных и театральных кругах не угасал, и Московский художественный театр предложил писателю инсценировать ее. 2 марта 1926 года был заключен договор. Однако через год (19 апреля 1927 года) договор по взаимному соглашению сторон был расторгнут. Причина ясна: рукопись «Собачьего сердца» (два экземпляра) с 7 мая 1926 года, когда был произведен обыск на квартире Булгакова, находилась в ОГПУ (изъяты были и дневники писателя) и не возвращались автору, несмотря на его неоднократные заявления в различные инстанции. После изъятия повести агентами ОГПУ Булгаков уже не делал никаких попыток к ее публикации.

Рукописный вариант повести не сохранился. Но, к счастью, в архиве писателя имеются два машинописных экземпляра, один машинописный экземпляр сохранился в архиве Н. Ангарского.

Особую ценность представляет самый ранний вариант из архива Булгакова, в котором отразилась не только работа автора над текстом, но и многочисленные пометы Н. Ангарского и других, пока неизвестных нам «благожелателей» писателя.

В верхней части первого листа сохранилась надпись (тщательно зачеркнутая фиолетовыми чернилами, очевидно, при возвращении рукописи автору), сделанная, видимо, сотрудником ОГПУ: «Обнаружено при обыске у Булгакова в мае 1926 г.» Ниже — размашистая запись Булгакова синим карандашом: «Экземпляр, взятый ГПУ и возвращенный». Еще ниже — три надписи, связанные с посвящением Любови Евгеньевне Булгаковой, тщательно зачеркнутые.

О работе писателя над текстом данной рукописи и о многочисленных пометах «цензоров» мы сообщаем в комментариях. Заметим лишь, что при чтении особое внимание обращалось на те места в тексте, которые касались Швондера. Ох, как не нравился он «цензорам»!

Этот ранний вариант мы условно называем «первой редакцией» и впервые его публикуем.

Представляет интерес и более поздний вариант рукописи (из архива Н. Ангарского) с обширной авторской правкой. Этот ли вариант был отправлен Л. Каменеву— сказать трудно. Во всяком случае, правка текста осуществлялась Булгаковым по замечаниям, которые были сделаны Н. Ангарским при прочтении раннего варианта повести (первой редакции). Но автором внесена также и другая правка, не относящаяся к замечаниям Н. Ангарского. В этом особая ценность данного машинописного экземпляра, который мы называем условно «второй редакцией». На первом листе этого экземпляра синим карандашом начертано Н. Ангарским: «Нельзя печатать» И далее — его подпись. Дата, к сожалению, отсутствует.

Наименее значительным представляется третий машинописный экземпляр повести (из архива Булгакова). Это перепечатка с раннего варианта (первой редакции но, к сожалению, с купюрами и ошибками в тексте. Мы его обозначили как вариант первой редакции. ‹…› Данный текст был опубликован в собрании сочинений писателя [1] ‹…›.

В.  Л о с е в

Собачье сердце (Чудовищная история)

I

У-у-у-у-у-у-гу-гу-гугу-уу! О, гляньте на меня, я погибаю! {1} Вьюга в подворотне ревет мне отходную, и я вою с нею. Пропал я, пропал! Негодяй в грязном колпаке — повар столовой нормального питания служащих Центрального совета народного хозяйства плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий! Господи, Боже мой, как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, вою, да разве воем поможешь?

Чем я ему помешал? Чем? Неужели я обожру Совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь. Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире! Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной Пречистенской команды {2}. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо — грибы, соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция. Это дело на любителя — все равно что калошу лизать… У-у-у-у…

Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчетливо: завтра появятся язвы, и, спрашивается, чем я их буду лечить? Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная, очень хорошая трава, а кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если б не грымза какая-то, что поет на кругу при луне — «милая Аида» {3} — так, что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда же пойдешь? Не били вас в зад сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушано достаточно. Все испытал, с судьбой своею мирюсь и, если плачу сейчас, то только от физической боли и от холода, потому что дух мой еще не угас… Живуч собачий дух {4}.

Но вот тело мое изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь, главное что — как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление легких, а получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…

Дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь {5}. Человечьи очистки, самая низшая категория. Повар попадается разный. Например, покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас! Потому что самое главное — во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета нормального питания. Что они там вытворяют в нормальном питании — уму собачьему непостижимо! Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают! Бегут, жрут, лакают!

Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он ее не каким-нибудь обыкновенным способом, а подвергает французской любви! Сволочи эти французы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, да и все с красным вином. Да… {6} Прибежит машинисточка, ведь за четыре с половиной червонца в «Бар» не пойдешь, ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни.

Дрожит, морщится, а лопает… Подумать только: сорок копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь на французской почве {7}, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовой накормили, вон она, вон она!! Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей {8}, а штаны она носит холодные, так кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй. Он и заорет: до чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду — все, все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо! Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.

Жаль мне ее, жаль. Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что действительно мы не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне! Куда пойду! Битый, обваренный, оплеванный, куда же я пойду? У-у-у-угу!..

— Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик!.. Чего ты скулишь, бедняжка? А? Кто тебя обидел? Ух…