Маргарита Меклина - Моя преступная связь с искусством

• Название: Моя преступная связь с искусством
• Автор: Маргарита Меклина
• Издательство: Русский Гулливер/Центр современной литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91627-081-5

Маргарита Меклина — прозаик и эссеист. Выросла в Ленинграде, с 1994 года живет в США. Дебютировала в литературе в 1996-м году публикациями рассказов в альманахах «Вавилон» и «Митин журнал». Лауреат премии Андрея Белого в номинации «Проза» (2003) «за героическое неразличение реального и возможного миров, за книгу „Сражение при Петербурге“ — побочный трофей этого неразличения». Лауреат «Русской Премии» за 2008 год в номинации «Малая проза» за рукопись «Моя преступная связь с искусством». Лауреат премии «Вольный Стрелок» (2009) за эпистолярный роман «Год на право переписки» (совместно с А. Драгомощенко). Считает, что существование в двух культурах дает ей больше возможностей в противостоянии языковой и социальной среде, в какой бы стране она не жила, а также, что к «писателям-билингвам можно относиться только как к бисексуалам — с завистью».

В своих коротких текстах балансирует на грани фикшн и нон-фикшн, жизни и творчества, России и США. Ее сюжеты по замысловатости могут сравниться лишь с Борхесом, стиль — с Набоковым, а послужной список стран, в которых она побывала и откуда заняла своих литературных героев, составит честь любому шпиону. Эта книга познакомит вас с художником, крадущим картину из музея в Берлине; с проживавшими в Аргентине еврейскими гаучо; с девушкой, беседующей на линии экватора в Эквадоре со своим мертвым любовником; с дальневосточным ученым, размышляющим о сталинских временах, и другими яркими персонажами.

Книга — лауреат «Русской премии» 2008.

---

Он попросил её сесть на него. Вдруг что-то прошло, проскользнуло. Ухнуло, будто в море.»

Так Меклина пишет про некоего персонажа в своей первой книге «Сражение при Петербурге». А вот как — наверняка про него же, но уже мертвого — в программно-перформативном рассказе «Моя преступная связь с искусством»:

«Секс сух, как пара слов, оброненная в одночасье.

Как стерильные, протертые спиртом, пустые столы в кабинете врача.

Не рука в тряпичной темноте складок — будто мышь скребется в углу.

Будто тряпка трет с усилием пол.

<…>

Его образ, разъятый на части и посему несоставимый в одно: передо мной.

Кристаллы смерти, белая пыль, вброшенная в пустое пространство.

Парящая в воображении голограмма вместо гладкого голого тела.

Архивные электроны и элегантные арткаталоги вместо эмоций, эрзац вместо эрекции.

ПОЧЕМУ? ГДЕ?

Первый всхлип, последний рывок.»

Я выделила именно этот аспект у Меклиной, во-первых, потому, что я сейчас вынуждена много читать Шкловского и Эйзенштейна и ничего тут не поделаешь, а во-вторых, потому, что это один из кратчайших путей определить мастерство писателя. Дайте мне рычаг, покажите мне описание полового акта или оргазма, нарисуйте мне яблоко и я вам скажу кто вы. (Не то чтобы вы меня особенно спрашивали).

Так вдруг помню — среди общеприятной — общепринятой пестроты одного из неранних романов Аксёнова — герой что-то такое делал с героиней и героиня что-то такое испытывала, отчего делалось стыдно и смешно и страшно одновременно. Страшно оттого, как всё же коварна изящная словесность, так и норовящая садистически (грандмастерица садизма — сказала бы Меклина) обнажить твою литературную сущность ханжи и врушки и лентяя в смысле поиска лучших слов и выстраивания их в лучшем порядке. Ибо сказано: когда пишешь о голом, становишься гол.

Так что, кто знает, может, и прав был мой мудрый друг — не ходите, дети, в Африку гулять (пока, пока ещё не ходите!). Или, как пишет Рита Меклина:

«оргазм <пробел> <пробел> <пробел> <пробел>»

В одной из давнишних меклинских книг поразил меня следующий абзац: «В музее старинных механизмов вращались тонкие медные диски, под которыми прятались цеплявшую музыку крюки и где стояло пианино, у которого сами по себе выстукивали мелодию клавиши, где в ящичке с вывеской „Тюрьма“, если бросить монетку, открывались окна и двери, и во двор выходил маленький, но совсем как настоящий гуттаперчевый стражник».

Я часто ходила в тот музей на заселённом воскресными собаками пляже Сан-Франциско, да слов для него у меня не нашлось. В то время как Меклина так же безжалостно ухватила взглядом маленького гуттаперчевого стражника, как и бесчисленных прочих своих сказочных отпрысков: лепидоптеролога и герпетолога, Маргариту и «Фриду», Байарса и Ботеро, тихого акустического гитариста и громких гаучо и — самое главное — щенка, поедающего мандарины.

Не отвлечённое, не избирательное, но настороженное и раздражительное воображение=зрение Меклиной вбирает в себя всё, как вышеупомянутый щенок, как пылесос в детских руках. [Горе мне о горе повторяет мама].

Бесмысленная полнота бытия, вынужденный вуайеризм эмиграции, библиотечное разбухание, чужой язык в пересохшем от курения рту, подавляющий оптимизм калифорнийских пейзажей. Проза жизни.

Полина Барскова

Часть I

Полные тарелки, пустой ресторан

День рожденья отца.

Закупоренные в затхлой квартире отец и мать почти никуда не выходят. Но иногда мать справляется у Ирены по поводу нужных снадобий и, узнав, что льняное семя — это linseed, а мумиё — amberat, устремляется в «органический магазин».

Ирена звонит в ресторан и резервирует стол. Пусть увидят, что кроме тесных кухонных стен и заставленных стеллажей есть что-то еще.

Одетая в ловкий спортивный костюм, передвигается Ирена уверенно, энергично, легко, а разогнавшиеся автомобили, завидя ее животище, отчаянно тормозят за версту, как будто страшась навредить.

Ирена по-мужски высокомерна и высока, а муж у нее невысокого роста и прост. До ужина в изысканном ресторане им надо объехать несколько адресов, чтобы забрать у доброхотов добротные, но безыскусные пеленальник, колыбель, автокресло.

Такая у Ирены идея — в мире слишком много ненужных вещей. Зачем покупать, когда можно взять использованное, но исправное у прежних владельцев.

Они заходят в заявленный в объявлении дом.

А там Кэти Люс — люминисцентная, сценичной внешности, светлоокая девушка — окружила себя деревянными рейками и, деревянно согнувшись, залезла вовнутрь остова детской кроватки, демонстрируя принципы сборки (демонстрация, дерево, детство). Краснеюще-скрюченно там находясь, с неудобством глядела снизу вверх на согбенных гостей (которые, нагибаясь, делали вид, что им интересно); тем временем ее годовалая негодница дочь (голова, гости, негодование Люс) надевала себе на голову простыню.

Легконогая, легкая на подъем, но тяжелая в общении Люс была балериной — это Ирена разузнала потом и перестала переживать по поводу своей полноты.

Следующим был мистер Ламарк@wahoo.com. Ненасытный сынок блондина Марка Ламарка, китаец, сидя на стульчике и выронив ложку, вопросительно что-то пищал, пока его педантичный папаша (второй отец, практично одетый в сланцы и модную майку, стирал) подносил под нос уже зачумлённой Ирене с умученным мужем — помимо сиденьица для авто — то ванну, то одеяло, периодически вскрикивая «сынуля, ты погоди!»

Третьей дароносицей — и дом, и душа нараспашку — была Шарлотта Рой, рослая (что стало понятно при встрече), низкоголосая (в трубке) темнокожая женщина с белым клыком, выступавшим из-под верхней губы (крепко сбитое тело, тестостерон, телефон). Сама себе и муж, и жена, она жила, вероятно, одна; на стене пустела рамка без фото, а на полу играла спрыгнувшая с фотокарточки черно-белая мулаточка дочь. Шарлотта отдала им пеленальник, «Пентиум пять» и компьютерный стол.

Иная предметная поросль вырастала кучной горой в родительском госжилье.

Мать передавала дочерям свои вещи.

Дождавшись в «Армии Спасенья» уценки, а затем купив (или даже стянув) и пару раз натянув на себя, она теряла к ним интерес. И отправлялась куркулья курортная шляпа младшенькой дочке, а неудобная, не расстегивающаяся между ног комбинашка, из-за которой в уборной все нужно снимать — ее старшей сестре. Через какое-то время и аляповатая шляпа, и ненужная, сложная в обращении комбинация возвращались к материалистичному матриарху этого слегка клептоматичного клана, которая была рада-радешенька обновленным обноскам, уже забыв родословную оных вещей.

Мать звонила Ирене и, заодно уточнив перевод природоведческих питательных слов на английский язык (ирга, медуница, рябина, лещина), отчитывалась о своем методе близости к миру, с головой, кошельком и ногами выдавая себя:

— Приобрели — раз! — почти даром стульчик со спинкой и дыркой; теперь, слушай, два! — за три доллара стульчик сидячий для кормежек на кухне, как без него обойдешься; три! — с большой скидкой стульчик для каканья по малому и большому; а четвертый — само совершенство, прямо со склада: складной стул для выездов на пленэр!

Родители начали собирать детские вещи за десять лет до зачатия Маргалит.

Как будто в этом был смысл. Как будто подобное поступенное побирательство (сначала одежка до года, потом до трех, затем до пяти) магически приближало, понукало рождение внуков — хотя возможно, что дожив, дотянув до пенсионного пеньюарного возраста, они просто не знали, чем им заняться. Чем растормошить, расцветить свою жизнь.

Приобретения были показаны в прошлый визит (слово «визит» с неизбежным, с приподнятой бровью, вопросом, ибо родители, открещиваясь от идущей через туннель электрички, требовали их привозить, а затем на машине отвозить обратно домой).

Мать завела для Ирены висячий «мобиль»: под мармеладносладостный марш приторные вислоухие кролики бежали по кругу. Мать держала пушистиков в воздухе (диета из трав и семян превратила ее в веселый скелет) и умилялась:

— Ну что, подойдет?

Отец уложил экипированного кукленка-альпиниста на коврик, нацепил на него ледоруб, комбинезон и рюкзак и рассказал, как со всем этим нужно играть. Затем вытащил из своей сумки англо-русский словарь и вынул оттуда свернутый вдвое листок:

— Возьми аккуратно. Это письмо.

— И кому это ты написал? — спросила, ожидая подвоха, Ирена.

Отец пояснил:

— Я взял в библиотеке книгу «Рожденье ребенка». И там был совет: сочинить послание неродившемуся малышу.

Моя маленькая Маргалит!

Я ужасно рад, что мне наконец предоставился шанс ожидать твоего появленья на свет. Твоего прихода в наш мир — мир, который мог бы быть лучше в сто раз!