Август Стриндберг - Серебряное озеро

• Название: Серебряное озеро
• Автор: Август Стриндберг
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-7516-0320-6

В сборник вошли произведения, отмеченные глубоким нравственно-религиозным чувством, в том числе повесть «Серебряное озеро», исполненная символистских мотивов, и повесть «Подведение дома под крышу» — одно из самых ранних предвестий литературы потока сознания.

---

— Учитель говорил, что русалок не бывает.

— Откуда ему знать.

— Давай лучше послушаем.

Они долго слушали, а после ушли своею дорогой.

Двое новоприбывших дачников решили посидеть на пристани; он смотрел ей в глаза, а в них отражался весь этот розовый закат и зеленые берега. Сей парочке тоже послышался как бы напев стеклянной гармоники, однако в новых тональностях, какие им одним только и грезились, ведь они хотели устроить все на земле по-новому. Но им в голову не пришло искать звуки вовне, они были уверены, что напев звенит в их душах.

Потом явились двое старых дачников, они знали про незадачу и не отказали себе в удовольствии громко сообщить:

— Это — потонувшее пианино хозяина шахты.

Новички, не ведавшие о несчастном случае, сидели на пристани, и дивились, и радовались необыкновенной музыке, пока не подходили старожилы и не объясняли, что тут за хитрость. И тогда они уже не радовались.

Певучий ящик пролежал там все лето; и колюшки обучили своему искусству окуней, которые играли еще ловчее. Пианино сделалось для дачников прямо-таки окуневым садком; лоцманы обнесли его сеткой, а однажды кто-то из сторожей попробовал ловить там треску. Забросил донку со старой гирькой от часов, хотел было подсечь, но услыхал пассаж в икс-миноре — крючок же застрял. Он и тянул, и дергал, и в результате вытащил пяток костяшек с шерстью по концам, трескучих словно кости скелета. Сторож перепугался и швырнул добычу в море, хоть и знал, что это за штуки.

В самую жаркую пору лета вода прогрелась, и вся рыба ушла в глубину, ища прохлады. Тогда музыка опять умолкла. Но вот настали лунные августовские ночи, и дачникам вздумалось устроить регату. В одной из белых лодок сидели хозяин шахты и его жена, а сыновья, сидя на веслах, не спеша катали их туда-сюда. Черная вода вокруг, отливающая поверху серебром и тусклым золотом, — и нежданно-негаданно им послышалась под лодкою музыка.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся хозяин шахты. — Это же наша старая развалюха, пианино! Ха-ха-ха!

И тотчас он осекся, увидев, что жена низко, как пеликаны на картинках, опустила голову на грудь, словно то ли укусить себя хотела, то ли спрятать лицо.

Старое пианино и долгая его история пробудили в ней давние-давние воспоминания о первой столовой, что они обставляли, о первом ребенке, что учился музыке, о горькой тоске длинных вечеров, прогнать которую можно было лишь бурными шквалами звуков, заставлявшими всю квартиру стряхнуть апатию, поднимавшими настроение и даже мебели прибавлявшими нового блеска… Впрочем, эта история сюда не относится.

* * *

Когда настала осень и грянул первый шторм, пришла салака, и тысячи тысяч рыбок шныряли сквозь певучий ящик. Пожалуй, то была прощальная песня — крачки и чайки собрались послушать. Той ночью музыкальный ящик отправился в морское путешествие; вот так все и кончилось.

ВЕЛИКИЙ

DEN STORE Перевод H. Федоровой

На южном берегу Финского залива, на полпути меж Петербургом и пока не достроенным Петергофом, располагался маленький поселок Стрельна. На окраине его, у речушки Стрелки, стоял среди дубов и сосен простой сельский дом, покрашенный в зеленый и красный цвет; ставни были еще закрыты, ведь летнее утро только-только начиналось — всего четыре часа.

Финский залив сверкал в лучах восходящего солнца, и голландский когг, что направлялся в гавань к адмиралтейству, но вышел только на траверз Стрельны, убрал паруса и стал на якорь. На топе грот-мачты был поднят флаг, из-за безветрия обвисший, неподвижный.

Подле красно-зеленого дома росла вековая липа с раздвоенным стволом, а в развилке был устроен дощатый помост с перилами и лесенкой, ведущей в сию беседку.

В этот ранний утренний час там наверху за некрашеным колченогим столом сидел мужчина, писал письма. На столе громоздились горы бумаг, однако ж нашлось место и для стоячих часов без стекол, для компаса, готовальни и большого бронзового колокольчика.

Мужчина сидел без кафтана, в одной рубахе, в спущенных штопаных чулках и в грубых крепких башмаках; голова с виду непомерно большая, но это обман зрения; шея бычья, тело гигантское, неуклюжая рука, водившая пером, перепачкана смолой, перо двигалось по строке неловко, чуть наискось, но проворно. Письма были короткие, деловитые, без введений и заключений, подпись тоже короткая Петр, разорванная надвое, будто под тяжестью руки.

Петров в российской державе наберется не меньше миллиона, но этот Петр был единственный, главнейший, и подпись его всяк узнавал с первого взгляда.

Липа гудела напевом пчел и шмелей, речушка Стрелка журчала-бурлила, точно самовар, а солнечный восход был дивно прекрасен, пробиваясь сквозь листву и бликами играя на незаурядном лице одного из самых незаурядных и непостижимых людей на свете.

Порой эта необычная голова с короткими волосами выглядела чуть ли не кабаньей, а когда пишущий, как мальчишка-школяр, мусолил гусиное перо, обнажались зубы и язык, словно у геральдического льва; порой лицо искажала гримаса страшной боли, боли мученика, распятого, но затем он брал новый лист, начинал новое письмо, и тогда лоб его яснел, рот улыбался, глаза пропадали, и грозный муж смотрел озорником.

Новый лист — письмецо, записочка, явно адресованная даме; и маска тотчас стала сатировской, сложилась в живописные складки и наконец взорвалась громовым хохотом, поистине циническим.

Утренняя корреспонденция закончена, царь написал пять десятков писем, однако не запечатал — сложит их и запечатает сургучом Катя, жена.

Гигант потянулся, с усилием встал и бросил взгляд на залив. В зрительную трубу он видел свой Петербург и свой флот, строящийся Кронштадт с крепостью и, наконец, обнаружил когг.

«Как это он вошел в бухту без салюта? — подумал царь. — Да еще и стал на рейде, прямехонько против моего дома!»

Он позвонил в колокольчик, и сей же час из укрытых за соснами палаток, где жили караульщики и прислуга, прибежал камердинер.

— Живо пять человек в шлюпку, пусть выяснят, что это за посудина! Ты видишь, чей там флаг?

— Голландец это, ваше величество!

— Голландец! Ну так доставь мне шкипера, живого или мертвого, сей минут!.. Быстро! Но сперва подай чаю.

— В доме-то спят, царь-батюшка, милостивец!

— Так разбуди их, дурень! Стучи в ставни, в дверь! Ишь, спят средь бела дня.

Колокольчик зазвонил, явился новый слуга.

— Чаю мне! И водки! Да побольше!

Слуги бегом пустились исполнять приказания, дом разбудили, а царь меж тем нетерпеливо делал какие-то заметки на аспидных досках и на бумаге. Когда ждать стало невмоготу, он спустился с помоста и принялся яростно молотить палкою по всем ставням. Изнутри донесся голос:

— Погоди чуток!

— Ну уж нет, не затем я родился, чтобы ждать. Поспешай, не то дом подпалю!

Он прошел в сад, взглянул на аптечные растения, вырвал кое-где сорняки, полил. Затем наведался на скотный двор, произвел смотр мериносам, которых самолично завез в Россию. В конюшне ему попался сломанный станок для ковки; он взял пилу и рубанок да и починил поломку. Подсыпал овса любимому рысаку — ведь большею частью царь ездил в экипаже или ходил пешком, верховую езду он полагал недостойною моряка, а считал он себя прежде всего моряком. После этого он зашел в токарную мастерскую и некоторое время крутил станок; однако ж вскоре перебрался к столу с принадлежностями для гравировки по меди, что стоял у окна, и штихелем провел на карте несколько недостающих линий. Он уже хотел было направиться в кузницу, но тут женский голос позвал его к липе.

На помосте была его супруга, царица, в капоте. Дородная женщина с большими ногами, лицо толстое, некрасивое, глаза навыкате, будто с трудом втиснуты в орбиты.

— Раненько ты нынче, батюшка, — поздоровалась Екатерина.

— Нешто теперь рано? Шесть уже!

— Пять только!

Царь взглянул на часы.

— Пять? Так пускай будет шесть! — И он перевел стрелку на час вперед.

Жена лишь усмехнулась, чуть свысока, но не раздражающе, ибо знала, как опасно раздражать этого мужчину. А затем подала чай.

— Вот и занятие для тебя, — сказал Петр, указывая на письма.

— Много-то как.

— Коли слишком много, можно и пособить.

Царица не ответила, начала просматривать письма, а это царю нравилось, потому что давало повод затеять спор, поспорить же он был всегда готов, чтобы во всем оставаться деятельным и бодрым.

— Прости, Петруша, — сказала жена, — но справедливо ли требовать от шведского правительства возмещения за голландские корабли?

— Да, справедливо! Все, что я делаю, справедливо!

— Не понимаю я этого. Наши русские по ошибке обстреливают мирные голландские корабли, а ты требуешь от шведов возместить убытки — потому только, что несчастье случилось в шведских водах…