Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

• Название: Иван-чай-сутра
• Автор: Олег Ермаков
• Жанр: Современная проза

Авторский вариант романа. Журнальная версия была опубликована в журнале «Нева».

---

Конечно, КСР-63 была рукодельной картой; они чертили ее на основе административной карты, копируя по квадратам с увеличением, нанося основные элементы рельефа, а пустые места заполняли после полевых съемок без специальных приборов: дальномера, кипрегеля, мензулы и т. д. Дальномеры у них были телесные: руки и ноги. Так что и карта в каком-то смысле была телесна. Они вычислили среднюю длину шага — 75 см, установили длину указательного пальца, раскинутых рук. Указательный палец вытянутой руки, согнутый под прямым углом к ладони, был угломером: визируя на конец пальца и на сгиб, хрусталик глаза выстраивал угол, равный 100. Кроме того, измерять можно было и большие углы — сильно растянутой кистью, где расстояние от большого пальца до мизинца равно 220, 5. Шаг и «пальцы веером» были их эталонами. Опытным путем они выяснили, на каком расстоянии видима надпись на футболке Егора «THE WHO» (50 м), на каком расстоянии надпись превращается в пятно (100 м), на каком расстоянии видна линия глаз (150 м), цвет: малиновая футболка, выгоревшие брезентовые штаны (300 м), на каком расстоянии его фигура превращается в тень, силуэт (500 м). Дальше ошибки определения расстояний достигали 50 %. Была им известна и формула топогеодезистов для рекогносцировочных работ: дальность горизонта =113 квадратный корень из h км, где h — высота наблюдателя (в км). Из этой формулы выходило, что горизонт лежит от наблюдателя среднего роста примерно в четырех с половиной километрах. При этом, конечно, следует учитывать нюансы: пестроту или одноцветность фона, погоду. При тумане расстояния увеличиваются, в яркий морозный день сокращаются. Вода также съедает расстояния. Можно было вычислять расстояние и до известных предметов с помощью линейки. У них был список средних величин некоторых объектов, вот он:

1. Лес — 20 м

2. Телеграфный столб — 6 м

3. Железнодорожный вагон — 4,25 м

4. Одноэтажный дом без крыши — 4 м

5. с крышей — 8 м

6. Автомобиль — 2 м

Они начинали рекогносцировку снимаемого участка: намечали точки и линии по дорогам, просекам, проводам. Точки — по различным ориентирам: деревьям, перекресткам, камням, обрывам. Ориентировали планшет — кусок картона с плотным листом бумаги и компасом, устанавливали масштаб шагов — пары шагов: 75 см + 75 см = 150 см, или 1,5 м. Затем они обходили участок по намеченным линиям. Точки поворота были станциями. Длину ходовой линии они измеряли не только шагами, но и следующим образом. Например, намеченной точкой был столб. Егор брал линейку, наводил ее на столб. Допустим, у него получалось 12 мм. Расстояние от глаз до линейки было равно 60 см, между глаз — 6 см. Получались два примерно равнобедренных треугольника. Из них составлялась пропорция. Определяемое расстояние равнялось 300 м. Средняя погрешность подобных измерений составляет 10 % определяемой величины. Ошибка в бумажных умствованиях в 1 мм оборачивается десятками метров на живой земле. Алекса это обстоятельство не особенно-то волновало. А Плескачевский свирепел. Всеми расчетами занимался исключительно он, Алекс был математическим тупицей, когда на уроках алгебры или геометрии учительница вызывала его к доске, по классу судорожными волнами прокатывались смешки, а у самого приговоренного к пытке начинали запотевать стекла очков. Алекс боялся цифр, за что и был прозван Егором Анцифером. Алекс и сам удивлялся, почему носит фамилию Буркотов, а не Анциферов, ведь говорят же, что имя — судьба. Цифрофобия такая же неприятная вещь, как, допустим, боязнь закрытых пространств или, наоборот, открытых. Так что Алекс взирал на друга с почтением, как сухопутная крыса на яхтсмена, или лучше сказать — всегда стартующего в космос цифр и благополучно приземляющегося астронавта, — вот кто им был по правде, Егор, а вовсе не Алекс.

* * *

Уже учась в Питере, Егор решил, что, пожалуй, Анцифер и прав: масштаб КСР-63 можно увеличить даже и до размеров стены в комнате, сотворить такую грандиозную фреску. Ведь картография это тоже искусство. Вот и Британское картографическое общество определяет картографию как искусство, а потом уже как науку и технологию изготовления карт, и их изучение как научных документов и произведений искусства. Леонардо да Винчи, Дюрер приложили свою руку к картографии. В Эрмитаже есть карта СССР из уральских самоцветов. И в его приезд на летние каникулы они начали новый проект КСР-63 в масштабе 1:10000, то есть в сантиметре сто метров (Алекс был младше на год и в армию еще не угодил, работал грузчиком на базе учебных пособий). Егор привез старый высотомер Макарова. Он говорил, что была возможность разжиться и другими инструментами, но это ни к чему. Егор был полон новых идей.

«Карта никогда не является нейтральной!» — заявил он у костра на западном склоне Муравьиной. Свою новость он подкрепил именем американского картографа Джона Брайена Харли. Имена и идеи сыпались из него, как из рога изобилия. Алекс внимал ему с удивлением.

«Картографы никогда не были независимыми художниками, — продолжал Егор под треск дубовых запашистых сучьев (дым Муравьиной всегда был ароматен). — Политика, рынок, бюрократия, — говорил он, постукивая веточкой по ноге. — Стороны света — геополитика чистейшей… черт, грязнейшей воды! Восток придумали английские и французские ориенталисты, потому что плотно приступили к его захвату. Противоположность всегда притягательна и ждет покорения. С этой же целью они изобрели и Восточную Европу. Восток — это полное варварство, а Восточная Европа — полуварварство. Вроде полубеременности! Правда, кто ее оплодотворил, неясно, хан или мусью? А для нас Восток — это однозначно чайхана Насреддина, Синдбад и Махмуд-поджигай. Ну а для араба это место, где встает солнце, а запад — харб, мир войны… — Он заглянул в походную кружку, черную внутри от крепкой заварки и перевел глаза на Алекса. — Кравчий! Чего ты ждешь? Я от вина промок и мне уже не страшно пламя ада!» Бутылка «Изабеллы» с тихим вздохом выплюнула пробку, и к аромату дубовых сучьев примешался дух виноградной лозы. Алекс заметил, что, значит, неспроста они назвали восточную гору Пирамидой. И Егор предложил выпить за наитие.

«И ты знаешь, — продолжал Плескачевский, осушив кружку и закусывая поджаренным хлебом, — это, наверно, самое ценное в нашей карте. Подробности — это ерунда. Космический спутник „THE WHO“ на моей футболке может прочитать, если мы растянем ее на Пирамиде. Я у одного туриста, Малахова, видел карту-пятисотметровку доброминских лесов. Там отмечено все. Ну и что? В этой карте нет никакого духа, пятого измерения. А в картах древних он был. Хотя под рукой у них было меньше условных знаков, уж никак не триста пятьдесят да еще четыреста сокращенных пояснительных надписей, как у любого современного топографа. И они ничего не смыслили в генерализации. Но разглядываешь какую-нибудь простенькую схему шаманского путешествия и чувствуешь силу. Короче, нам надо делать ментальную карту. Карту внутреннего пространства».

Это было что-то диковинное. Но американцы, оказывается, давно уже этим занимались, Егор снова сыпал именами постмодернистов-картографов. Алекс его не совсем понимал. Внутреннее пространство? Чье оно? Самих картографов или Местности? Егор, отпустивший волосы в Питере и похожий на семинариста, дьячка или анархиста, вещал, размахивая руками, что следует погрузиться в прапамять Местности, проникнуться ее временем, стать ее частью, и тогда ее пространство просто совпадет с их пространством. Он раздражался: «Анцифер! Здесь нет никаких цифр. Ты вообще читаешь книги? Или только смотришь телевизор?» Сам он глотал в Питере Юнга, Элиаде, Хайдеггера да вот географов-постмодернистов и запросто рассуждал уже не о каких-то географических линиях, а о мировой линии, космопространстве Ницше, цитируя славословия последнего Энгадену, месту, где немец мог не сдерживать слез, месту, без которого он вовсе отказывался жить, и восторгался его культом кочевника (здесь сердце Алекса екнуло) и манией вечного скольжения в образе некоего зверя моря, превозносил ослепительные пространства Заратустры (вот сокровенная карта Энгадена и тех мест, где бывал Ницше), и его ненависть к городу. Егор явно чувствовал себя каким-то пророком. Да что-то в нем и было такое. Слова улетали вместе с алыми искрами ввысь, волосы вспыхивали и не сгорали, лобастое лицо было красным; затертая замшевая куртка, впрочем, делала его похожим на траппера Дикого Запада, не хватало только ковбойской шляпы; он жестикулировал, словно дирижируя невидимым ансамблем, озирался, вслушиваясь, смотрел в небо. Да, да, он и был местным пророком. Теперь Алексу это совершенно ясно. Вряд ли Местность слышала более вдохновенного оратора.

Хотя, как знать… Ведь случайному человеку, заглянувшему сюда, и о Егоре ничего не будет известно.