Владимир Елистратов - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Владимир Елистратов
• Жанр: Юмористическая проза

---

Зазвонил мобильник.

— Опять эти трубачи-горнисты… Извини, Вова. Ало! Шалом, животные!.. Как?! Опять деньги не перевели?! Если через час денег не будет, я из вас буду делать фаршированную щуку по-содомски. Усё. Вот такая, Вова, жизнь. Извини, работа. Приходи в 10–30 на этот… как его… на ихний нацистский опохмел. Придешь?

— Приду.

В 10–30 я поднялся на палубу на фрюшоппен. Рабинович пил пиво и ел сосиски.

— Шалом, Вова! Шо, готоу героически метать сардэли?

— Да не очень…

— Давай, давай… На халяву, как говорит мой племянник Моня Кац, и жид насвинячился. Извини, конечно, что выражаюся… У немчуры сардэль шо надо. Уж шо-шо, а сардэлю фриц мастерит с толком. Это тебе не амэриканская соевая нэкрофилятина… Ты, Вова, когда-нибудь был в Штатах?

— Нет, не был.

— Зра. Хорошая страна. Я ведь после Москвы долго в Штатах жил. Я же ж, можно сказать, кровный янки. ГрАжданство у мена ихнее и усё такое. Хорошая страна. Можно сказать, лучшая в мире. Жрут они, конечно, хуже шакалов, это да… Набьет моську чыпсамы и рад. Писки-кола, кака-кола… Кошмар! С мозгами у них тоже… дэгэнэратиуный штиль. Это снова да. Но у целом страна замечательная! Небоскребы, Лас-Вегас и тах далее. Хотя, Вова, у последнее время американец стал мельчать. Не тот пошёл американец… Нет, не тот. Шо-то усё боится, дергается…

Раздался звонок.

— Да! Уже шаломкалися… Ароша, не юли… Ароша, будь честным мальчиком. Говори четко и ясно. Так… Так… Не смох… Так… Не сделал. Так… Значит, сшытай, что ты уже у анатомическом тэатре с номерком на задней ноге. Лежишь голый и грустный. Да. Заутра тэбе будет смертельные кю бэз вазелина. (Извини, Вова). Будь здороу. Видишь, Вова, какая сплошная грусть печального расстройства… Не дают доесть сардэлю. Давай, Вова, приходи обедать.

На обеде Рабинович с аппетитом ел спагетти и с неменьшим аппетитом говорил:

— Я ведь, Вова, если хочешь знать, корэнной узбек. У меня усё дэтство прошло у Бухаре. Ты, Вова, бывал у Бухаре?

— Бывал. Красиво там…

— А то! Самое, можно сказать, лучшее мэсто на зэмле. Купола — синее неба, Вова. Это ж… У грудях щЕмит. А дымок кизячный… А?.. Это ж… Я рыдаю, Вова…

Абрам смахнул слезу с левого уса:

— Но узбек теперь пошел не тот, мельчает узбек…

Зазвонил телефон.

— Да. И шо? И смэта не составлена?.. Нет, я буду ругаться. Я буду нэ только ругаться, но и лягаться, и кусаться… Ты меня спрашиваешь? Шо я тэбэ сделаю, Гриша? Я отвечу, тэбэ, Гриша! Я тэбэ сделаю массаж простаты кипятильником (Извини, Вова!)…

В 3-45 за поеданием штруделя я узнал, что Рабинович служил на китайской границе, что Амур — лучшая река в мире, но пограничник нынче мельчает. Вместе с Амуром. И что китаец тоже пошел не тот.

Во время «tea time» Абрам рассказал, что учился он в Питере и что белые ночи в городе на Неве — «это як Песня Песней». Но что питерец в наши дни испортился и протух. Не тот пошел питерец.

На коктейле и за ужином я прослушал удивительную трехчасовую лекцию под названием «Еврей пошел не тот». Пересказывать эту лекцию я не буду, потому что не хочу обвинений в антисемитизме. Заканчивалась, тем не менее, рабиновичевская лекция словами: «Шо бы вы усе, несчастные гоп, бэз нас, пархатых, делали? Русь без еврея — як день Победы без Кобзона». Потом мы долго целовались, плакали и пили коньяк за дружбу народов.

Потом, где-то ближе к полуночи, я узнал, что «русак, падла, измельчал» и что, тем не менее, через десять лет «Россия уих этих заокеанских еврокитайцев сделает, як „Челси“ „Шинник“».

А перед самой полуночью одновременно зазвонил и неутомимый Абрамычев мобильник и глухо молчавший до полуночи мой. Рабиновичу звонила его Симочка, а мне — моя Лолочка. Жены. Как сговорились.

Пересказывать содержание наших разговоров не буду, потому что не хочу обвинений в слащавом сентиментализме. Помню только, что Абрам употреблял выражения «мой клубничный тухесёныш», «целую в розовые пяточки моего сердитого мопсика», «Симочка-зюзик, у него мягкий пузик» и еще что-то в том же духе. Я в основном выражался короткими фразами («так точно», «есть», «будет сделано» и «не извольте сумлеваться»).

После этого мы долго сидели молча. А когда пробило полночь, Абрам Рабинович сказал:

— Ты, Вова, наконец-то, понял своей умной головой, хто на этом свете таки не мельчает?

— Понял.

— Вот и я понял. Ладно. Пошли-таки харю мять. Поздно уже… Завтра у шесть трыдцать приходи на «раннюю птичку». Я тэбэ расскажу, як я у чернотухесной Анголе варганил нефтепровод. Это же ж нужны Донцова с Вергилием, чтобы написать усю эту «Негриаду». Придешь на «птичку»?

— Приду.

А куда деваться? Интересно послушать-то. Да еще на халяву.

Трбан

Чартерный перелет Москва-Бали занял девятнадцать часов. Плюс шесть часов задержки. Мука смертная. Да ещё две посадки.

Первая — в Карачи (Пакистан). Вторая — в Патайе. В знаменитом тайландском Триппербурге. Итого: три раза взлетали, три раза садились. Орлята учатся летать.

Правда, посадки были отличные, как всегда. С аплодисментами. Наши летчики, что ни говори, лучшие в мире и сажают виртуозно. Не хуже чекистов. Шутка.

И вот наконец Бали. Уря!

Из прохладного кондиционированного аэропорта — в густое, вязкое болото балийского зноя. Не идёшь, а плывёшь, как жаба в киселе. На жабу сразу гостеприимно вешают венок из лотосов:

— Уэлкам ту Бали!

— Сенькю, — астматически хрипит жаба и, жадно хватая ртом раскаленный воздушный кисель, медленно загребает его передними и задними лапами. Измученным брассом плывет к автобусу. Жабе плохо. Она больше суток летела на райский чудо-остров. Жалко жабу. Но не очень.

Что такое Бали? Ха!

Бали — это влажные перламутрово-шёлковые лотосы, кажущиеся ненастоящими.

Небо, в которое нельзя смотреть без головокружения. Растительность, бурная, как страсть.

Тысячи обезьян с лицами высокопоставленных взяточников и ловкими пальцами вокзальных щипачей. Они воруют очки, часы. Банан они пожирают сразу, а дешевую сладкую картошку гневно бросают вам в лицо, как слишком маленькую взятку.

Пагоды, похожие на гигантские мутирующие галлюциногенные поганки.

Заторможенные питоны с пластырями на философических мордах, чем-то очень напоминающие охранников в московских офисах.

Огромные, монументальные морские черепахи в стиле ампир.

Балийки, прекрасные и предупредительные, как жены сразу после свадьбы.

Летучие мыши-вампиры. Что-то вроде тещи, подвешенной за ноги. Так сказать, наглядный образ глубинной подсознательной мечты зятя.

Скульптурные композиции, вырезанные из арбузов и дынь. Арбузные ведьмы, дынные карлики.

Сотни фруктов, названия которых невозможно запомнить. Помню только знаменитый дуриан. Его надо есть с прищепкой на носу. Если убрать прищепку — чувствуешь себя стервятником, клюющим божественно сладкую падаль.

Шоферы, спокойно, с зевком идущие друг другу на таран со скоростью 140 на узкой дороге, как окосевшие покрышкины. Потому что балийские покрышкины — индуисты и у них много жизней, в отличие от вас, несчастного, одноразового зайки.

Спектакли на сюжет «Рамаяны», великого древнеиндийского эпоса, где принц Рама — весь в алмазах, блестках, перьях и с нежным брюшком, как Киркоров, а главный злодей удивительно похож на толстенького подвыпившего братка в сауне, который успел уже снять с себя всё, кроме золота и гневно ругает банщика за то, что пиво недостаточно охлаждено.

Массажи с эсэсовским выламыванием конечностей, во время которых вы кряхтите, как младенец на горшке, и зловеще шевелите пальцами ног. И вас немного жалко. Но не очень.

Всё это — Бали. Остров-мечта. Остров-сказка.

На Бали мы отдыхали вместе с моим хорошим приятелем — Олежеком Лупандиным по кличке Лом. Олежек — милейший человек, призёр, кажется, Сибири по вольной борьбе в полутяже. Или по боксу. Или и по тому и по другому разом. Забыл.

Доброе, открытое лицо. Короткая стрижка. Уши растут прямо из шеи. Легкая, трогательная косолапость. Если жмет руку, то так, что отдается в копчике.

Языков Олежек не знает, но на русском говорит со всеми свободно, без малейшего стеснения. Во время разговора улыбается и делает энергичные разминочные движения, как боксер в углу ринга. Такой доброжелательный дружественный танец. Танец приветствия.

Олежек носит с собой скакалку и любит иногда попрыгать где-нибудь в супермаркете. Если Олежек видит зеркало, он обязательно встанет в стойку и сделает пару ударчиков. Бывает, что Олежек во время шопинга вдруг ляжет на тротуар и быстро-быстро отожмётся раз семьдесят. Или подтянется на чем-нибудь. Например, на ветке баобаба. Словом, Олежек — человек непосредственный и хороший.

Но главное его качество — задушевность. С балийцами и балийками Олежек всегда говорит за жизнь. По-русски, конечно.

Заходим мы, например, в лавочку с сувенирами. В лавочке — приветливый продавец, улыбчивый такой, юркий, похожий на мартышку, которую побрили и облили йодом.