Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

• Название: Звездочет поневоле
• Автор: Оксана Бердочкина
• Жанр: Ужасы и Мистика

Роман «Звездочет поневоле» – это книга, повествующая о явственном «процессе» обратного, о явлении дьявола, основой которого послужило прошлое и настоящее. Авторами сего процесса выступают два мира, разделяющие пространство вселенной, что бьются за сильную душу главного героя – свидетеля от Бога. Подобная игра сродни шахматному бою, результат которого, как наказание философа – не изведан до поры. Сам же герой, казалось бы, жертва сложившихся обстоятельств, но балансирующий между неудобными ему мирами, являющийся наиважнейшим участником всего таинственного замысла.

Философичная истерика мыслей, выраженная в справедливых затмениях «свидетеля», как неделимые частицы между нелегкими диалогами «остальных» служит ключом к мистическому происхождению. Заточение перед действиями и волей, как оказывается, далеко не свободных современных людей.

---

Эхо юных голосов поднималось все выше и выше. Дерзко захлопнулась входная дверь, прутья лестничной клетки слегка содрогнулись. Такой далекий от правды, не мог себя успокоить, а ведь когда-то она являлась ему – едва он успевал ее распять. Она услужливо подавала ему руку, послушно оголяя себя, а после объятий все то общее, что соединяло их, выливалось на упругий пергамент. Теперь уж салон опустел, и лица забылись. В пустой квартире есть сломанный чайник, коллекция непрочитанных книг, старинный фарфор, хранящийся в ореховых горках. Его колени дернулись, ощущая видение летних бабочек, он вспомнил, что в гостиной еще резвится запачканный шелк старых кушеток, вместе с его тронутой памятью. И в лучах летней фабулы он узрел пробуждение забытых гостей – юные девичьи лица, гордые станы потерявшихся женщин неспешными слайдами поражали его безумное затмение, а уж позже красивые юноши оставляли свое, не решаясь на возможность грядущего заблуждения.

Да нет же, так не кончают мыслители века, подобный конец и не для простолюдинов, все, кто его знал, сказали, что он уехал встречать свою старость в рисовый край, теперь в его окнах отраженье востока, теперь он пьет толковое кофе и мудро плачет о генетической родине. В Москве гудела вечерняя летняя пробка, художники собрали мольберты, исчезая в переулках Земляного города, в то время как продавцы советских алюминиевых значков спрятались в навесе каштановых деревьев, неспешно выкладывая под окнами государственной библиотеки свои старые литературные издания. Пришло время оранжевого заката. Сладкие запахи летели вдоль Якиманской набережной, на мгновение весь округ пропах русским шоколадом. Ветер загонял вкусы в переулки Остоженки, настигая приезжие пары, но все это обратилось во вчерашний день, когда жара болезнью сходила, а сегодня бил полдень, серебряный полдень с чувством дождя и пыли.

Внезапно он остановился и, потерявшись во времени, настороженно замолк, отдавая себя замкнутой тишине. Внизу этажи, их порядка семи, счастливый этаж, но не для тех, кто все потерял. Может, вернуться в квартиру и, наконец, подумать о великом? В маленькой кастрюльке приготовить кипяток и, услужливо покоряясь неудобному предпочтению, ждать добрых вестей издалека? Снять подранный смокинг с тела своего, разбить несколько яиц над раскаленной сковородой, интуитивно расписаться на прошлогодней газете, а дальше не забыть бы вымыть руки и шею и, удобно расположившись напротив молчаливого телефона, вслушиваться в конструкцию своего одиночества, пытаясь определить длительность жизни того, что зовется твоим теперешним окружением. Кто знает, когда страницы заметок перестают быть пустыми. Но твой телефон звонит раз в неделю. И тот добрый звонок, есть проверка фотографа – старого друга, человека, с которого все началось. «Бледные бабочки на ярком». Помнишь? Постановка первых жизненных решений, и все это на скорую руку, тогда все было без предрассудков. Однако, все это не более чем развлечение твоих театральных фантазий, намного серьезней была работа. Твоя должность в одном из издательств, из категории не только как исполнитель. Там приходилось кричать и нередко после часами расчесывать шею, пальцем елозить в своей голове, ответственно нервничать. Ой, как нужны были деньги. Вечерело. Присев, разглядывал чужие ноги из-за пыльных оконных рам. Мечтал, отдаляясь от реальности, дегустируя кефир с хлебом, заранее вычитал из рубля двадцать две копейки. Желал закрутить что-то свое, знал, что обязательно выйдет. И надо же, вышло, ушла нелегкая юность, пробив философией лба особенную для себя дорогу. Иными словами – переменилось, взошло, обернулось, так что не высказаться по-простому, ибо пришло кушевальное время.

– Так вы говорите, звездочет поневоле? Да вы… это я усваиваю! Я говорю, цедите разговор. Естественно, о чем речь, к пятнице друг мой, к пятнице. И чтобы в четыре колонки. Завтра прилетает «Вешайтесь Все», как всегда, все внезапно! Приземлится раньше, чем самолет, сами понимаете, когда тут подготовишься. Привезет материал и подарки, пока разберется, что к чему, разделит на сладкие половинки. Ну да, время… Мммммммм… А я, знаете, уже не реагирую на все эти блудливые слухи. Вот все говорят: «Слухами земля полнится», а я думаю так: «слух не гадость», ведь гадости больше. Ловите, друг мой? Мы-то знались тесно, но кто же знал! Да, я ошибался. …Ммммм… Верно… Ну, как общаемся? Нет, конечно, я и телефона-то не знаю, говорят, ту квартиру сдал, на другой прячется; да и как бы это все выглядело, хотя знаете, сожалею, ведь умел же так талантливо находить новые веяния. Да и вообще, собственные вещи из ряда уникум. А нет, все поменял, никому ничего не оставил. Да если уж честно, если бы так был бы нужен, нашли бы. Точно, нашли бы! Да, ладно-ладно, мы-то знаем, как закрываются подобные дела. Ну, давай… Позванивай, дружище.

В коридорном проеме одного ключевого пространства стоял Сахарный человек, и он настолько сладкий, что когда я пишу о нем, мне хочется запить его горечью скошенного тростника. Боль, умеющая перерождаться, как пущенные со зла слова, теряющие по дороге силу своего проклятья, едва успев обогнуть весь земной шар. Нечто подобное и служило ему талантом. «Тик-так» – тонко звенят его наручные часы. И они, должно быть, очень спешат, ибо в этом вся сила его правой руки. Однажды он одолжил мне их, в залог я оставила ему свое неопределенное время, а когда приходила голодная невозможность, я доставала часы из комода и тайно слушала ход его жизни, прижимая заветный корпус к своему падшему уху. Этим утром он проснулся с чувством странствия и беспокойства, озираясь, узрел сквозь шоколадные жалюзи своего окна рассвет Сан-Франциско, и это на редкость чудно в старом московском районе. После долго курил, извлекая частицы пота с высокого лба. Еще ночью на его балконе стояла исламская женщина. Поглощаясь тьмой, она что-то шептала ему, надламывая запрет паранджи, оголяла живот, не приобретая танца. Сахарный глядел на женщину сквозь стекло балконной двери, точно зная, что это видение придумано специально для него, что она никогда бы не осмелилась на подобное, если бы не важнейшее обстоятельство. Ее глаза медленно преображались из черных в голубые, из влажных, полных слез, в сердитые и гордые. Она говорит ему, уставая от своих собственных слов: «Я уже давно не могу спать без мучений, ибо близкие мне – в книге мертвых». Он видит фонарные знаки, они влетают в старые темные окна, и на его потолке проезжает отблеск машинных габаритов. Он желает тронуть ее, но не может отпереть балконную дверь. В ответ женщина открывает лицо, вытаскивая пряди волос из под черных одеяний, а дальше прильнет к стеклу, чтобы рассказать ему о смысле своего явления. «Грядущее время…», – прошептала незнакомка, – «Каждый наступавший, и каждый рожденный от наступавшего в любом из последних трех поколений в расплату получит свой особенный столп». Он видит реальность, залитую прозрачной водой, множество неудачных зданий и все в пучине покоряющей волны. Он спрашивает ее: «Зачем?», но в ответ женщина опускает лицо, избегая возможности ответа, вода превращается в чернила, он волнуется, перебирая цепким пинцетом свои ядовитые страхи. Женщина нервно дышит исподлобья, зажав внутри скрытную эмоцию, словно переживает неподходящее мгновенье, а после с гордостью промолвит: «И это все человек…». Внезапно сказанное в дальнейшем перекроет затяжной сигнал, напоминающий свисток депрессивного советского чайника, развернутая перед ним картина замрет, позади него зажжется свет, кто-то пустит сигарный дым, выкрикнув: «Стоп, снято!». Он немного опомнится, во вздохе вспомнит карту нереального консалтинга, с надписью: «Политика – шлюха, одалживает за пирожок». И неожиданно вычислит для себя, что, оказывается, еще пока спит.

Уже вечером его фигура слегка покосилась, он долго думал, почему именно он, у них же есть кандидаты, которые могли бы заменить «У» без блефа, заменить. Он всегда нападал из-за спины, правда, прежде поворачивал противника к себе лицом. За это Шугу остерегались, одновременно питали искреннее на редкость уважение. И так бы все и было, если бы не возникшие сложности с проведением грандиозного праздника. Интересная дата, стоит подумать о неожиданном варианте. «Мы скажем, что сострадание нужно в первую очередь не тем, кому сострадают, а тем, от кого оно должно исходить. И в этом нет распродажи публичного на фоне утраченного смысла. Скорее, инсталляция беспредельной функции, несущей чувствительность и милосердие… в конце без смайлика. Таким образом, зададим вопрос, а зачем вообще стиль, если в нем нет цели, разума, сердца? И какую роль он играет, если не подчеркивает твоих же на сегодняшний день мыслей? Насколько это дорого иметь свое личное на все ощущение? Кто может и не может себе этого позволить? Наши совместные переживания, восприятия… И все-таки мне бы хотелось привлечь больше публичных людей».