Аркадий Первенцев - Матросы

• Название: Матросы
• Автор: Аркадий Первенцев
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Новый большой роман Аркадия Первенцева «Матросы» — многоплановое произведение, над которым автор работал с 1952 года. Действие романа развертывается в наши дни в городе-герое Севастополе, на боевых кораблях Черноморского флота, в одном из кубанских колхозов. Это роман о формировании высокого сознания, чувства личной и коллективной ответственности у советских воинов за порученное дело — охрану морских рубежей страны, о борьбе за боевое совершенствование флота, о верной дружбе и настоящей любви, о трудовом героизме советских людей, их радостях и тревогах. Колоритных, запоминающихся читателю героев книги — военных моряков, рабочих, восстанавливающих Севастополь, строящих корабли, кубанских колхозников, — показанных автором взволнованно и страстно, одухотворяет великое и благородное чувство любви к своей социалистической Родине.

Роман «Матросы» рассчитан на широкий круг читателей.

---

— Безвозвратной ссудой, Михаил Тимофеевич, — нараспев ответила женщина, покачиваясь на скрипевшем стуле.

— Сколько и какой?

— Муки прошу, деньгами тоже прошу. Заявление у этого вашего молодого, кучерявенького. Может, какие там точки или запятые не на месте поставила… Извините…

— Разберемся, посоветуемся на правлении.

— Спасибо, заранее спасибо. Еще прошу, Михаил Тимофеевич, — затараторила женщина, озорновато поглядывая на Петра, — коней дать или машину на воскресенье.

— Для чего?

— Тоже спрашиваете! — женщина застенчиво засмеялась. — Нужно в город… Женские дела…

— К доктору, что ли, опять?

— Ну зачем вы пытаете, Михаил Тимофеевич? Разные дела-то бывают.

— Коней не будет, — отрезал Камышев.

— Как так не будет?

— Очень просто. Горький опыт! Как воскресенье, так подавай тебе транспорт.

— А зачем он мне в будний день!

— Да доктора в воскресенье не принимают! — в сердцах прикрикнул Камышев. — Ведь врешь, ясное дело врешь.

Женщина сердито поджала губы, обратилась К Петру:

— Вот они нас как привечают.

Петр покрутил в руках бескозырку, делая вид, что внимательно перечитывает надпись на околыше.

Камышев взял бабенку под локоть, приподнял со стула и миролюбиво вывел из кабинета.

— Замечаете, какая непоследовательность? Возмутился, от души возмутился и сразу осадил назад… — Латышев неодобрительно прислушался к затухающему спору за дверями. — У него у самого еще живучи настроения собственника… в колхозном масштабе. Его легко уговорит вот такая взбалмошная бабенка. Конечно, легче всего завоевывать дешевый авторитет, меняя на него интересы государства…

Вернулся смущенный Камышев. Занял место за столом.

— Успокоил? — спросил его Латышев.

— Успокоил.

— Чем? — спросил Латышев.

— Обещал.

— Напрасно.

— Знаю.

— А потакаешь.

— Колхоз — большая крыша. Пришла непогода — есть где спрятаться.

— Она же перекупщица, какая для нее непогода? Ты же знаешь. Ей бы только на базар…

— У всех базар в голове, Латышев, — проговорил Камышев, — так уж испокон веков крестьянский ум устроен. Пока идет перестройка, снисходить нужно.

— Ненормально же это.

— Почему ненормально? Колхозник честно выполняет хлебозаготовки, мясопоставки, масло сдает, яйца, шерсть, о цене не думает.

— А излишки, Михаил Тимофеевич? Базар да базар. Только и слышишь.

— В терны густые заберемся — сами не продеремся. Раз государство колхозные рынки держит, значит, базар нужен. Нет в нем зазора. Наше дело — двигать колхозную жизнь. Сделать всех колхозников зажиточными. Без базара как сделаешь?

— Мы еще продолжим этот разговор.

— Я, милый мой человек, партийной учебы не пропускаю, меня не легко в гололедку расковать. А потом — у меня факты!

— Какие факты?

— Десятое заявление поступило за неделю, бабы на шелководство просятся, на коконы, а кукурузу не хотят рушить.

— И что же?

— Отгадай загадку.

— Ты же сам мудрец, Михаил Тимофеевич.

— Что тут мудрить, все ясней ясного. — Камышев вытащил из папки бумагу и передал ее Архипенко.

— На третейское разбирательство? — Петр улыбнулся.

— Погляди…

Петр узнал почерк Маруси. Чувствуя, что краснеет с затылка, он вслух прочитал бумагу. Матрена Кабакова тоже просила перевести ее с полеводства «на коконы».

— Какой же вывод, Михаил Тимофеевич? — спросил Латышев.

— Не понял разве?

— Понял буквально, — Латышев сам перечитал заявление, поднял на Камышева холодные глаза.

— Каждое заявление колхозников как басня, — пояснил Камышев, — оно коротко, просто и содержит смысл, не выраженный словами… Ты же знаешь, что всех работающих на коконах мы отовариваем на трудодни шелками, точно так же, как за свеклу — сахарным песком и хлопчаткой. Вот у Матрены и созрела мысль: добыть дочке шелковое платье натурой с трудодня. А дочка — невеста! Как ты думаешь, Петр?

— Бьете вы, как из зенитного автомата, — пробурчал тот, не ожидавший такого вопроса.

— Я, милый ты человек, бью по видимой цели, а?

— Пожалуй, по видимой…

— Ты не смущайся, старшина, — ласково заметил Камышев. — У нас свой порядок. Нас в райкоме похвалили за формирование новых семей. Тебя здесь два года не было? Ну вот, за это время сформировали пятьдесят шесть новых семейств. Точно, Латышев?

— С Хорьковым — пятьдесят семь, — поправил Латышев.

— Хорьков сам сформировался, не напоминай! Каких лошадей мне запалил, хищник! — Камышев положил руки на плечи Петру и поглядел на него своими действительно фанатичными глазами. — Каждой новой семье — дом… Мать не бросишь? Хорошо! Чем другим поможем. А я — посаженным отцом… Были мы с твоим отцом дружки-приятели. Верь Камышеву, верь мне, как отцу, худо тебе не сделаю…

Петр и Латышев вышли из правления вместе. Улица с запыленными акациями была безлюдна, лишь изредка показывалась на ней машина или повозка. Где-то в переулке перекликались женщины: казалось, они бранятся.

— Вы куда? — спросил Латышев.

— Туда, в ту сторону, — Петр неопределенно махнул рукой. Ему хотелось повидать сегодня Марусю.

— Мне по пути.

По-прежнему называя Петра на «вы», Латышев спросил, окончательно ли Петр решил вернуться в станицу.

— Окончательно.

— Рассчитываете работать в артели?

— А где же еще?

— Ну, работать можно, где угодно. В райкоме место подберут. — Латышев указал на элеватор: — Можно и туда пойти, директором. Не клят и не мят, а деньги живые.

— Я не думаю о деньгах.

Латышев окинул Петра снисходительным взглядом.

— Не мешает и об этом подумать. Сейчас у вас на военной службе таких вопросов не возникает. А вот как отпустят на свои харчи, задумаетесь.

— Тогда будет видно.

— Я по-дружески. Не обижайтесь. Камышев, как я понял, намечает вас в бригадиры-животноводы. С материальной стороны в лучшем случае в месяц выйдет пятьсот. Если и зерно перевести на рыночную стоимость.

— Мне хватит.

— Смотрите. Самое главное — ясно видеть поставленную перед собой цель. Если видишь цель, пусть даже отдаленную, в конце концов обязательно в яблочко попадешь.

— Если глаз верный.

— Сигнальщик должен иметь верный глаз, не так ли?

— Безусловно.

— Вы, как я слышал, за технику ратуете. Понятно. На кораблях только ее и видишь. Все приказы техника выполняет. Но техника, есть техника, а главное — люди. Вначале, после войны, техники не было, а дело шло. Люди с лопатами в поле выходили, на коровах пахали, руками жали. В сундуках зерно на элеваторы возили: тары не было. Тракторы по винтикам собирали. На утильсырье фактически работали, а темпы набирали… А иной раз и машин нагонишь, а выйдет пустяк.

— Бывает и так, — уклончиво сказал Петр, толком не понимая, с какой целью Латышев завел эту беседу.

— Вы к Кабаковым? — догадался Латышев.

— Думаю зайти.

— Что же, счастливо. От меня им привет.

С юности знакомая улица теперь утратила для Петра свое очарование. Дорога с кривыми колеями по ступку, с высохшими лужами, хатенки саманные или турлучные, под камышом, дворы, почти все разгороженные… Только высокие разноцветные мальвы и яркие кусты желтой гвоздики в палисадниках как-то скрашивали невеселый вид.

В одной из этих хат, в одном из этих дворов жили Кабаковы. Забор еще кое-как сохранился, и то хорошо. В ворота давным-давно не въезжали, да, видимо, и не открывали их, корову выгоняли через калитку. Петр медленно прошел к хате. Его охватили воспоминания, нахлынувшие из недалекого прошлого.

Появись Маруся — и все решилось бы сразу, тут и стены помогли бы. Застигнутая врасплох Матрена Ильинична гостеприимно засуетилась, извинялась, что дочки нет. Таить нечего, материнские чувства обуяли ее, и она не могла, да и не старалась скрыть своей радости от дорогого гостя. Давно уже, не только в мыслях, считала она Петра своим, готовила ему из последних крох невесту.

Петр сидел на знакомой, отмытой до желтизны сосновой лавке и наслаждался отдыхом в этой прохладной чистой комнате с земляным, недавно вымазанным полом, с наведенными на нем глиною узорами. Студеное молоко приятно холодило десны. Пахло свежим хлебом, прикрытым на столе холстинным рушником, и мятой, развешанной пучками в бывшем святом углу; теперь там висели портреты Ленина и Сталина.

— Может быть, сбегать за Марусей? — предложила Матрена Ильинична; она то и дело выскакивала за порог. — Только не знаю точно, где она: или в комсомоле, или у Татарченковых. Обещала к ним… Сбегать?

— Куда вы побежите!.. К Татарченко через всю станицу, а комсомол сейчас в поле, как на фронте. Лучше расскажите, не трудно ли корову держать. Как с кормами?