Марк Алданов - Мейерлинг и кронпринц Рудольф

• Название: Мейерлинг и кронпринц Рудольф
• Автор: Марк Алданов
• Жанр: История
• Год: 1936

---

К тому же графиня Лариш никак не могла рассчитывать стать женой наследника австрийского престола. Ее мать была артистка Генриетта Мендель — дочь лакея великого герцога Гессенского. Император Франц Иосиф, вероятно, скорее провозгласил бы Австрию социалистической республикой, чем согласился бы на брак кронпринца с внучкой лакея. Графиня Лариш, выросшая при дворе, не могла, разумеется, этого не знать.

После смерти Рудольфа было установлено, что он давал графине деньги. Это тоже могло бы быть объяснением; но уж очень небольшие назывались суммы: «несколько раз от 500 до 3000 гульденов». Едва ли «роковая женщина» могла тогда в таких деньгах нуждаться. Сама она не отрицала получения денег от Рудольфа, но уверяла, что все отдавала баронессе Вечера! Графиня Лариш была фантазеркой и с истиной вообще не церемонилась. Во второй и последней своей книге «Секреты королевского дома» (в значительной степени опровергающей первую: «Мое прошлое») она без особых церемоний рассказала и о том, что австрийский двор, узнав о ее намерении издать мемуары с «разоблачениями», откупил у нее рукопись; деньги она взяла, но мемуары все-таки издала, так как «ее не защитили от клеветы». Воспоминания графини и по происхождению, и по содержанию относятся к очень определенному разряду тайн мадридского двора. Сама она объявила себя мученицей какого-то непонятного политического заговора. Сообщая в своей книге, что императрица Елизавета хотела выдать ее замуж за герцога Норфолькского, которому принадлежало ожерелье Марии Стюарт, графиня добавляет: «Вместо ожерелья шотландской королевы на мою долю выпал терновый венец...»

Сделка с воспоминаниями состоялась, однако, много позднее. В ту пору, в конце восьмидесятых годов прошлого века, графиня Мария Лариш еще была, по словам одного ее современника, украшением венского общества, «eine Zierde der Wiener Gesellschaft», и едва ли могла нуждаться в незначительных денежных суммах. Повторяю, мне совершенно непонятно, по каким именно побуждениям она действовала. «У тебя душа, пропитанная мюнхенским пивом!» («Deine Munchener Bierseele») — как-то сказала графине Лариш императрица Елизавета, раздраженная тем, что ее племянница стала подтрунивать над Генрихом Гейне. Со всем тем, вполне возможно, что «роковая женщина» действовала не вследствие демонического характера и даже не по злобе, а по легкомыслию, по природной и благоприобретенной склонности к интригам или просто «для смеха». Быть может, по таким же побуждениям действовали авторы анонимных писем, повлекших за собой гибель Пушкина. Роль плана, умысла, даже сознания вообще чрезвычайно преувеличивается в человеческих действиях, особенно в скверных.

Другая, главная героиня мейерлингской драмы была неизмеримо привлекательнее графини Лариш. Она как бы подобрана автором кинематографического сценария для контраста с «роковой женщиной». На ее давно забытой могиле в Гейлигенкрейце выгравирована надпись: «Здесь лежит Мэри, баронесса фон Вечера, родившаяся 19 марта 1871 года, скончавшаяся 30 января 1889 года. — «Как цветок, выходит человек и вянет». Книга Иова, XIV, 2».

VII

Роман Поля Бурже, или Мирбо, пьеса Бернштейна («Первый способ»), или Фран де Круассе. Герой (разумеется, отрицательный): «международный финансист», «акула», «коршун», «хищник», неопределенной национальности, неясного происхождения, обычно барон (уж такой специальный титул для финансистов), ворочающий огромными деньгами, хорошо еще, если не правящий миром. Наряду с ним: потомки древних родов, слабовольные, бесхарактерные, бестолковые, тоже отрицательные, но не без легкого величия, оставшегося от предков-крестоносцев. Все это, конечно, встречается — хоть в жизни встречается много реже, чем в литературе. Однако международные финансисты бывают всякие; иные будто созданы жизнью назло литературному штампу.

Отец Марии Вечера, венгр румынского происхождения, барон, без предков-крестоносцев, долго служил драгоманом в Константинополе. Мать, рожденная Бальтацци, была дочерью грека, уроженца острова Хиоса. Отец этого грека был банкиром в Смирне и перешел в австрийское подданство. Сам грек поселился в Париже и вошел в высшие французские банковые круги. Все это типичные признаки международной семьи, с' акулой во главе — по формуляру, лучших «ястребов»» и лучших «восточных банкиров», можно сказать, не бывает. В действительности, это были весьма безобидные, бестолковые, беспомощные люди, от которых рукой подать до персонажей Чехова.

Жили они в конце восьмидесятых годов в Вене потому, что надо же было где-нибудь жить. Габсбургская столица подходила таким людям, пожалуй, еще лучше, чем Париж. Сам барон Вечера, впрочем, жил в Каире, где оказался австрийским делегатом в комиссии Оттоманского долга. Он умер года за полтора до мейерлингской драмы. Баронесса, бывшая в разводе с мужем, поселилась с дочерьми, сыновьями и братьями в Австрии. Это была легкомысленная, очень добрая женщина, страстно любившая детей, ничего для них и для себя не жалевшая, весьма беззаботно проживавшая последние крохи состояния, которое никогда особенно крупным не было: «международная» Любовь Андреевна Раневская, с Пратером вместо Вишневого сада, в обстановке светской Вены, почти (однако не совсем) примыкавшей к придворному обществу.

Жили они роскошно, снимали в столице большой дом («Вечера-Паласт»), и у них кормился не один потомок крестоносцев, причем никаких злых умыслов а ла Мирбо они против графов и князей не питали — просто были очень хлебосольны и гостеприимны. Братья Бальтацци имели репутацию спортсменов, владели скаковыми конюшнями; один из них выиграл однажды дерби, — это в спортивном кругу означает гораздо больше, чем, например, Нобелевская премия среди писателей и ученых. Вероятно, в самом высшем венском обществе к ним относились не без иронии, — чего стоили хотя бы их греческо-троянские имена: одного брата звали Аристид, другого Гектор; не хватало только Агамемнона. Но знали их все; семья Бальтацци-Вечера была известна даже императору и императрице, хоть в Бурге они приняты не были. По-видимому, состояния, оставленного смирнским банкиром, могло хватить еще на год или на два: «Возьмите, вот вам... Серебра нет... Все равно, вот вам золотой...» Разумеется, при этих Раневских и Гаевых международной Вены состояли всевозможные Вари, Яши, Фирсы, Епиходовы, Шарлотты Ивановны и Симеоновы-Пищики всех национальностей, даже австрийской. Так, была у них «старая преданная служанка» Агнесса — лучше всякого Фирса.

Две дочери баронессы были очень милые барышни, тоже вполне из русской литературы. Мария Вечера была немного Наташа Ростова, немного тургеневская Елена и даже немного «мы увидим все небо в алмазах...» Она отличалась необыкновенной красотой. Где-то на курорте ее заметил сам принц Уэльский, будущий король Эдуард VII, ценитель, как известно, компетентный, и спросил, кто такая эта красавица. Люди, ее знавшие, говорили, что она то бывала без причины и без меры весела, «bis zur Frivolität», то плакала целыми днями, жалуясь, что жизнь уходит, что она старится и нет никого! Ей было семнадцать лет.

VIII

Военная карьера кронпринца Рудольфа подвигалась с достаточной быстротой. В 1882 году, 24 лет от роду, он получил чины фельдмаршала и вице-адмирала, был назначен командующим 25-й дивизией, стоявшей в Вене. По-видимому, «народнические» настроения у него несколько ослабели, а настроения эпикурейские снова усилились. Если верна хоть половина слухов, ходивших о кутежах и увлечениях кронпринца, то и тогда нужно было бы признать, что вел он в спои последние годы жизнь весьма бурную. Назывались два серьезных его романа, один со знатной русской дамой, другой с венской манекенщицей, «элегантной пробирмамзелью», которой он будто бы в минуту подавленного настроения предложил совместное самоубийство! Эгон фон Веллерсгаузен, по-видимому хорошо осведомленный в этих делах Рудольфа, упоминает еще о каких-то двух австрийских княгинях. К службе эрцгерцог охладел, зато охоте уделял очень много времени

Обычными его товарищами по развлечениям состояли принц Кобургский и граф Гойос, насколько могу судить, люди типа толстовского Анатоля Курагина. В довершение сходства был у них ямщик Братфиш, весьма напоминавший, по описаниям, Балагу «Войны и мира»: «Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля и служивший им своими тройками... Не раз он по городу катал их с цыганами и «дамочками», как называл Балага. Не одну лошадь он загнал под ними, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно заслужила бы Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью, и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду... «Настоящие господа!» — думал он. Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они». С очень небольшой поправкой на эпоху и нравы это, по-видимому, вполне может быть отнесено к обществу Рудольфа и к Братфишу, — только он у цыган не плясал, а свистел: славился на всю Вену этим своим искусством.