Эрве Шаландар - Меня спасла слеза. Реальная история о хрупкости жизни и о том, что любовь способна творить чудеса

• Название: Меня спасла слеза. Реальная история о хрупкости жизни и о том, что любовь способна творить чудеса
• Автор: Эрве Шаландар
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-62995-4

Реальная история, всколыхнувшая всю Францию: Анжель впала в кому, но все слышала и чувствовала. Врачи уже готовы были отключить ее от аппаратов, но дочь заметила слезу в уголке глаза. Это ее спасло. Она выздоровела и вернулась к полноценной жизни. Медики долго не могли определить причину того, что случилось с Анжель. Как потом выяснилось, это был результат слишком бурной реакции иммунной системы на банальную простуду.

Эта потрясающе эмоциональная и удивительно светлая книга заставляет задуматься о хрупкости жизни, о силе духа, о том, что любовь близких способна творить чудеса. Об Анжель Либи был снят документальный фильм.

---

Женщины наконец ушли, но завтра вернутся.

Они правы: это не жизнь. Музыка, процедуры, посетители, личные разговоры медсестер, мои тревоги, мои сумасшедшие мысли, бегущие по большой восьмерке, которые я не могу теперь остановить.

Наступает день, когда неожиданно, из ниоткуда возник ужасный сюрприз. Словно чаша страданий никогда не бывает полной, я ощущаю страшную боль в одном соске.

Как будто его у меня вырывают.

Я снова издаю крик в пустоту.

Еще один отчаянный и бесполезный крик.

Это новая пытка? За что?

Я испытываю ее снова, несколько часов или дней спустя. Меня калечат живую. Течет ли у меня кровь?

На этот раз в моей палате минимум два человека.

Непосредственно перед этим нападением я слышу, как один мужчина говорит другому:

— Вы знаете, как проверить, жив человек или умер? Вы берете сосок, вот так, вы его сжимаете и резко дергаете.

Страшная боль.

После этого мужчина продолжает тоном профессора:

— Вы видели? Никакой реакции. Никакой! Ни единого движения кожи, лицо даже не дрогнуло. Ни-че-го. А я вам гарантирую, что эту боль нельзя не почувствовать. Правда, способ старый, но такие приемы стоит знать.

Я не слышу того, что отвечает коллега этого выдающегося специалиста. Но я сожалею о том, что этот знаток старинных рецептов не слышит моего собственного ответа.

Хотя теперь мне все ясно. Я еще глубже погрузилась в ужас. Все считают, что я без сознания. Меня считают мертвой.

Я вспоминаю те романы, в которых с каждой страницей положение героя становится все труднее. Мышеловка постепенно закрывается — до того момента, пока, как кажется, выхода уже не остается. Все, герой попался, надежды больше нет. Он умрет. Зло торжествует. Неотвратимое должно произойти, и все же… Читатель переживает, но в глубине души он отлично знает, что такой конец невозможен. Он отлично знает, что есть хитрость, что из ниоткуда появится неожиданный спаситель и вытащит героя из небытия. И в следующей главе, как и предполагалось, происходит невероятное.

Если меня считают мертвой, почему бы им не воспользоваться тем, что мое тело еще теплое, и не забрать почку или сердце? Разумеется, без анестезии.

Могу ли я рассчитывать на подобный хеппи-энд?

Я могу с теми же основаниями сомневаться в этом, несмотря на то что моя история при всей своей внешней неординарности — не роман. Она совершенно реальная, и во мне нет ничего от героини. Что же касается автора этого тревожного эпизода моей жизни, то если он существует там, наверху, я все еще жду, когда он заявит о себе.

Я представляю себя в гробу. Не в моем теле, как сейчас, и не в стволе дерева, как это часто бывает в последнее время, а в настоящем деревянном ящике. Между четырьмя досками, которые и есть наше последнее пристанище.

Я попросила, чтобы меня кремировали, Рэю это хорошо известно. Я говорю себе, что была права. По крайней мере, я не буду пытаться царапать крышку, когда окажусь в могиле… Ну что я такое болтаю! Я же не могу даже пошевелиться. И мне не придется переживать этот кошмар, потому что перед кремацией меня придется отключить от аппаратов. А если меня отключат, я определенно умру, так как теперь способна только думать. И мои мысли становятся все более и более путаными.

Вот еще одна мысль, которая, пожалуй, может успокоить. Перед тем как меня отключить, врачи должны предупредить мою семью. И я уверена, что ни мой муж Рэй, ни моя дочь Кати не смогут согласиться с этим. Никогда. Это немыслимо. Во всяком случае, не так быстро. Спустя несколько лет, когда в конце концов станет ясно, что я навсегда останусь только неподвижным телом, они могут поддаться на уговоры, почему нет? Но сейчас это невозможно. Не так рано, прошло всего несколько дней. Я хорошо их знаю, они моя плоть. Они никогда не позволят убедить себя покинуть меня.

И вот я уже немного успокоилась. Ненадолго. Новая мысль тревожит меня. Я предупредила Рэя о желании быть кремированной, и я также сказала ему, что хочу отдать свои органы для пересадки. Идея казалась прекрасной: взять у смерти, чтобы отдать жизни. Но если сейчас меня считают мертвой, почему бы им не воспользоваться тем, что мое тело еще теплое, и не забрать почку или сердце? Разумеется, без анестезии. Я вспоминаю: забор органов производят у пациентов после смерти мозга. А что врачи думают о моем мозге? Для них я без сознания, так как они убедились в том, что я больше не реагирую на боль, даже самую сильную. По их мнению, мой мозг больше не работает, потому что я мертва.

Я ловлю каждое движение персонала больницы. Когда я не уверена в том, что подошедшие ко мне люди — друзья или родственники, меня охватывает страх. Я опасаюсь почувствовать лезвие скальпеля на коже. Мое сердце бешено стучит.

Мне бы так хотелось спрятаться в себе самой, но я остаюсь отчаянно неподвижной, застывшей. Отданной на волю судьбы.

Глава 9. Мне выбирают гроб

Рэй и Кати отошли от моей кровати. Я их больше не слышу, я их больше не чувствую. Но знаю, что они недалеко. Их голоса еще доносятся до меня, слабо, с перерывами. Они в углу палаты или в коридоре. Разговаривают с врачом. Они ждут, что их утешат, дадут капельку надежды. Но они получат совершенно противоположное.

То, о чем я сейчас расскажу, я не слышала из тюрьмы моего тела. К счастью! Эта боль стала бы последней. Она бы меня доконала. Движение ножниц, которое перерезало бы пуповину с жизнью.

Пятница, конец дня. Всего четыре дня спустя после моего приезда в больницу. Рэй и Кати разговаривают с врачом-реаниматологом. Это он устроил мне «сосковый тест». Врач по привычке окружен своими «придворными». Для него все ясно. Уже.

Мои муж и дочь не сводят с него глаз.

И с губ реаниматолога срываются холодные слова:

— Нужно подумать о том, чтобы отключить ее.

Медсестры шокированы. Они бледнеют, у них потерянный вид. У Рэя и Кати такое ощущение, словно из их вен вытекла вся кровь.

Рэю удается сказать:

— Прошу прощения?

— Надежды больше нет. В организме ничего не функционирует, кроме сердца.

Никто не реагирует. Никто не задается вопросами. Никто не удивляется: почему он так категоричен и почему так скор на решения? Откуда этот окончательный вердикт, когда ничего не сделано, не предприняты никакие попытки? Почему не дать время появиться надежде? Укрепиться? Надежда — это слабый огонек свечи, которому угрожает ветер. Ее нужно трепетно защищать сложенными домиком ладонями, хранить ее, как сокровище. Но тут на нее будто дунули со всей силой, чтобы не осталось никакой неопределенности! Дунули так, будто требовалось разжечь горячие угли или кучу холодного пепла, лишь бы не мучиться с ночником. К дьяволу сложности, к дьяволу «может быть»! Все так просто, когда уже решено, как должно быть.

Мои муж и дочь пешком приходят домой, проделав путь в четыре километра. Они совершенно забыли, что приехали в больницу на автомобиле и что «Рено» так и остался стоять на парковке.

Мой муж и моя дочь ошеломлены.

Иногда эмоциональная нагрузка настолько велика, что способность размышлять оказывается словно под анестезией. Врач — это тот, кто знает. Он сказал, значит, это правда, значит, так и есть на самом деле. Это не обсуждается, как королевский указ, как божественное откровение. Приговор готов, остается только пережить его.

Реаниматолог все-таки проявляет капельку человечности. Он отводит Рэя в сторону и доверительно говорит с ним. Врач дает моему мужу совет как другу, горя которого страшатся:

— Знаете ли, вам следовало бы предпринять некоторые шаги. Легче сделать это до, а не после.

— Шаги? Вы хотите сказать… Для похорон?

Врач кивает, как ему кажется, с понимающим видом. Потом он уходит в сопровождении молчащих придворных.

Рэй и Кати едва осмеливаются бросить последний взгляд на мое похожее на статую тело, прежде чем принять решение. Они механически идут по коридорам, спускаются по лестнице. Они молчат. Что они могут сказать друг другу? Их способности к размышлению спят.

Они выходят из больницы, идут по улицам и набережным Страсбурга. Жизнь за пределами больницы прекрасна. Горожане смешиваются с туристами на террасах кафе. По реке плывут корабли со счастливыми фотографами, которые охотятся за голубями и красными геранями на фоне голубого неба. Мои муж и дочь пешком пересекают центр города, даже не замечая этого, не чувствуя радости лета. Они приходят в нашу квартиру в Шильтигейме, проделав путь в четыре километра. Они совершенно забыли, что приехали в больницу на автомобиле и что «Рено» так и остался стоять на парковке.

На другой день — в субботу утром — Рэй вооружается страшной отвагой.

— Я должен сделать это сейчас. Я не могу оставить это Кати.

Он направляется к главной улице нашего города. Там одна за другой следуют вывески похоронных контор. До этого дня он не отдавал себе отчета в том, что их так много. Рэй осторожно идет вперед.