Одельша Агишев - Юность гения

• Название: Юность гения
• Автор: Одельша Агишев
• Издательство: Госкино СССР
• Жанр: Сценарии
• Год: 1982

---

— Папа! Папочка! Папа! — захлебывался слезами четырнадцатилетний Махмуд и бросался к Хусейну. — Ну пожалуйста, сделай что-нибудь!

— Приготовь пиалу! — Хусейн лихорадочно взбалтывал в небольшом кожаном бурдюке какую-то жидкость.

Вбежали двое испуганных слуг.

— Дайте горячей воды, быстро! — крикнул им Хусейн. — Махмуд, помоги мне.

Он наполнил пиалу настоем из бурдюка, склонился к отцу.

— Приподними ему голову, — командовал Хусейн. — Выше, выше, не бойся.

Край пиалы стукнул по стиснутым зубам. Махмуд, всхлипывая, изо всех сил помогал брату. Отец слабо глотнул раз, другой. Тоненькая струйка побежала по заострившемуся, небритому подбородку.

— Ну еще чуть-чуть, капельку, — приговаривал Хусейн. — Вот так.

Они бережно опустили отца на подушку. Он затихал. Запрокинулось лицо, безвольно повисла рука, и бессильный хрип исходил от умирающего тела.

Махмуд в ужасе попятился от постели.

— Ну где вода? Воду, скорее воду! — Хусейн бросился к своему сундучку, выхватил еще какие-то коренья, мешочки с сушеными травами. — Махмуд!

Махмуд застыл, не в силах оторвать взгляда от умирающего отца.

— Ты слышишь? Да помоги же мне, остолоп! — Хусейн сильно рванул брата за рукав, встряхнув все его тело. — Скорее!

Очнувшийся от оцепенения Махмуд кинулся за ним.

Над Бухарой плыла ночь. Полный белый месяц серебрил листья, лениво, редко перелаивались собаки.

Тускло, слабо светилось лишь оконце в доме Ибн-Сино.

Отец медленно открыл глаза, тихо улыбнулся.

Мерцала лампадка. Младший сын спал одетым, сидя на полу и уткнувшись головой в низкий столик, на котором валялись пучки сухих трав, мешочки с порошками, коренья, семена, стояли готовые настои. Старший что-то сосредоточенно толок в медной ступке, готовя очередной состав. Почувствовав взгляд, он поднял голову.

Отец и сын долго смотрели друг на друга.

— Ну что, господин ученый факих, — тихо проговорил отец, — вам опять удалось удержать меня на краю ямы?

— Это не я, отец, — ответил Хусейн.

— А кто же?

— На этот раз Гиппократ. Я разгадал его рецепт.

Отец медленно покачал головой.

— Нет. Ни Гиппократ, ни любой другой врач в мире не смог бы сделать того, что сегодня сделал ты… Я был там, понимаешь? Там. А ты протянул руку и — вернул меня.

Месяц уходил за городскую стену. Смутно белели плоские саманные крыши. Где-то далеко, за воротами Чильдухтарон запел первый петух.

Оконце в доме Сино все не гасло.

— Ну вот, — глотнув из пиалы, произнес отец. — Теперь мне совсем хорошо.

Он приподнялся на подушках, сел удобнее, пристально взглянул на Хусейна.

— Ну… так что ты хотел мне сказать?

В самой глубине его оживших, внимательных глаз блестела усмешка.

— Понимаете, отец, — неловко глядя вбок и запинаясь, проговорил Хусейн. — Дело в том, что есть одна девушка…

— Айана?

— Как? — вскинулся Хусейн. — Вызнаете о ней?

Старший Сино усмехнулся в усы.

— Какой бы я был отец, если бы совсем ничего не знал… Знаю и заранее люблю се, как дочь.

— Отец… — проговорил Хусейн и, склонившись, поцеловал его руку.

Отец тронул его лицо:

— Была бы жива мать, сосватала бы ее тебе по всем правилам. Не дожила, хлопотунья моя. — Он помолчал отрешенно, вздохнул. — Я попросил одного нашего родственника сходить к родителям Айаны. Конечно, я и сам пойду, как только поднимусь на ноги, но пора уже сейчас начинать разговор, я так думаю. — Он снова повеселел. — А то, не дай бог, еще упустим девушку. А, господин факих?

— Не дай бог, — всерьез затревожился Хусейн.

Два всадника в добротных, отороченных муаром халатах вынырнули из темноты и остановили коней.

— Кажется, здесь, — проговорил один из них.

— Смотри, вроде не спят, — отозвался другой.

Первый спешился и властно застучал в калитку. Залаяли окрестные собаки.

Во дворе послышались шаги, калитка распахнулась, выглянул Хусейн.

— Нам нужен Хусейн ибн-Сино, — сказал первый из всадников.

— Это я.

— Мы от повелителя, — сообщил второй. — Он просит вас прибыть во дворец.

— Меня? Во дворец? — удивился Хусейн. — А для чего?

— Он ждет, — сказал первый.

По длинным, устланным драгоценными коврами переходам его вел везир, сухой, быстрый старичок с вьющейся бородкой и острыми, пронзительными глазками.

— Совершенно доверительно должен вас предупредить: у повелителя помрачение…

— Что? — не понял Хусейн.

— Ну, некоторый упадок духа. Он третий день не ест, не выходит и никого не хочет видеть. Сегодня он почему-то вспомнил о вас. Но будьте осторожны, и такие дни он гневен, как лев! Поэтому никаких просьб, жалоб, вообще никаких дел! Постарайтесь его развеселить… — Везир втолкнул его и высокие резные двери и плотно прикрыл их.

— Кто там? — услышал Хусейн глухой раздраженный голос и в углу огромного зала, у окна увидел одинокую фигуру правителя. Эмир кормил голубей, слетевшихся на галерею.

— А, это ты….

Эмир неторопливо подошел к столику в углу, где стоял объемистый пузатый кувшин.

— Я потревожил тебя, разбудил?

— Нет, государь. Я не спал.

— Ну и прекрасно, я тоже. — Эмир наполнил прозрачные стеклянные кубки, один из них протянул Хусейну: — Пей.

Темно-красное, вишневого букета вино казалось в кубке густым, переливающимся.

— Ну, что же ты? — чуть усмехнулся эмир. — Повелитель Бухары подносит тебе вино своей рукой.

Хусейн сделал глоток.

— Ну как, нравится?

— Да, государь, — у Хусейна заблестели глаза. — Такой аромат!

— А я его совершенно не чувствую, — эмир поднес кубок к лицу, сморщился. — Что мусалас, что… желчь, никакой разницы.

Он с отвращением поставил кубок. Нездоровая, темная волна то ли хмеля, то ли просто недомогания проползла по его лицу. Он отвернулся. Хусейн пристально проследил за ним, тоже отставил свой кубок в сторону.

— Ваше величество, — осторожно позвал он.

— Да.

— Позвольте мне осмотреть вас.

— Осмотреть? Зачем?

— Мне кажется, вы нездоровы.

— К чертям, к чертям! — отмахнулся эмир. — Лекарей у меня и без тебя хватает. Лучше пей! Где твой кубок? — Ои наполнил кубок Хусейна до краев. — Только прежде скажи что-нибудь.

— Ну что ж, скажу. — Хусейн был серьезен.

Ты видишь, друг мой, те тряпицы?
Их озорной взвивает ветер.
Ты скажешь: «То влюбленный бродит,
Кляня в тоске весь белый свет».
Нет, то привратник полководца
Нам издали руками машет,
Он говорит: «Не подходите!
Вы видите, приема нет».

Эмир засмеялся.

— Как? Как? «Приема нет»? — Он поднял кубок. — Недурно. Пей.

Они глотнули из кубков. Эмир вдруг снова сморщился, выронил кубок. Хрустнуло стекло на ковре, на халат плеснуло кроваво-красное вино. Эмир помрачнел как туча.

— А знаешь… ведь это худшая из примет, — проговорил эмир.

Хусейн наклонился, быстро собрал осколки.

— Ваше величество, — начал Хусейн. — Могу я просить вас…

— Проси, — не сразу отозвался эмир.

— Вышлите человека в наш дом.

— Зачем?

— Чтобы успокоить домашних и принести сюда одну вещь.

— Изволь, — рассеянно кивнул эмир. — А что это за вещь?

— Мой ящик с лекарствами, — спокойно произнес семнадцатилетний Хусейн и, на мгновение опередив нахмурившегося эмира, добавил: — Я понимаю, что приема нет, но на этот раз хотел бы обойти привратника.

Эмир помолчал и скупо усмехнулся.

Во время осмотра на эмира снова накатила черная меланхолия. Он полулежал, откинувшись на пышные, огромные подушки, угрюмо молчал, прикрыв глаза, потом тяжко вздохнул:

— Ну что, нашел что-нибудь?

— Пока нет, государь, — сосредоточенно следя за пульсом, отозвался Хусейн.

Эмир кивнул, не открывая глаз:

— И не найдешь.

— Почему, государь?

— Потому что болезнь не здесь.

— А где же?

— Там, — эмир приподнял усталые веки и ткнул рукой в сторону окна. — Там… Осмотри лучше больного по имени род людской. Осмотри и излечи, если можешь. Выправь горбы уродам, сделай предателей верными, лицемеров — святыми.

Он говорил просто, горько.

Хусейн, осматривавший веки, мочки уха. пальцы эмира, поднял глаза:

— Ваше величество беспокоят государственные дела?

— Нет, — качнул головой эмир. — Почти не беспокоят. Потому что мне иногда кажется, что ими управляю уже пс я, а кто-то совсем другой.

— Кто же?

— Не знаю. Ну например, Махмуд Газневи…

— Я часто слышу это имя. В толпе, на базаре, в мечети. Кто это?

Эмир скривил губы в ненависти и презрении:

— Чернь. Выскочка. Сын раба нашей семьи. Двадцать лет назад он умер бы за честь подать мне стремя, а сейчас судит и решает от имени великого халифа.