Майкл Бейджент - Мессианское наследие

• Название: Мессианское наследие
• Автор: Майкл Бейджент
• Издательство: М.: Изд-во Эксмо, 2005. — 512 с.: ил.
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-14032-8

«Мессианское наследие» — захватывающее расследование того, какую роль в мировой истории играет тайное общество «Приорат Сиона», известное также как «Стражи Святого Грааля». Авторы раскрывают перед читателем многие секреты деятельности религиозных орденов, существующих за солидным и внешне благополучным фасадом европейских институтов власти, экономики и культуры. Массированная дезинформация и заговор мировых закулисных сил, влияние приоров на политику западных государств и связь древних ересей с современной геополитической ситуацией — все эти вопросы, которые затрагивают авторы, делают данную книгу не только актуальным документальным триллером, но и настоящим исследованием в области сакральных знаний.

Книга продолжает тему, затронутую в «Святой Крови и Святом Граале» — бестселлере, принесшем авторам мировую известность и позволившем не менее популярному сейчас Дэну Брауну написать «Код да Винчи». Авторы сообщают новые подробности сделанных ими ранее сенсационных открытий и делятся любопытными размышлениями о событиях недавней истории, проводя интересные параллели между поведенческой тактикой религиозных фигур Средневековья и диктаторов XX века — Гитлером и Сталиным. По информативности и увлекательности «Мессианское наследие» не уступает «Святой Крови и Святому Граалю», а местами даже превосходит ее.

---

Ситуация еще более усложнялась под влиянием другого фактора, который поначалу оставался незамеченным и актуализировался по мере распространения специальных знаний. Когда наука, социология и психология консолидировали свои позиции, они бросили вызов четвертому из основных составляющих, столпов Западной цивилизации — времени и пространству, закону причинно-следственных связей и личности. Под сомнение были взяты обычные, традиционные концепции времени и пространства. Так, например, психология дестабилизировала внешние измерения, настаивая на приоритетной роли внутреннего измерения времени и пространства. Время более не ограничивалось календарем и часами, а пространство — линейкой и картой. И то, и другое обрело свой собственный внутренний континуум. Вследствие этого внешние измерения стали восприниматься не как абсолютные истины, а всего лишь как компаративные величины, имеющие относительную Ценность и являющиеся лишь плодами человеческого разума. А вскоре и сама достоверность таких факторов оказалась под сомнением в результате появления теории относительности Эйнштейна. Согласно ей, время и пространство оказывались зыбкими и текучими, как ртуть, неопределенными и предельно относительными.

Та же участь ожидала и закон причинно-следственных связей. Психология установила невозможность количественной оценки и упрощения мотивации человеческих поступков, настаивая на амбивалентности поведения человека, которое ускользает от логически выверенных законов причин и следствий. В научное мышление начали все глубже проникать неопределенность, непредсказуемость, элемент случайности, непредусмотренные мутации и видоизменения и то, что подпадает под популярное определение «квантового скачка».

А если время и пространство — явления совершенно относительные, это означает, что временная и пространственная основа, на которой зиждется принцип причинно-следственных связей, оказывается полностью нейтрализованной. Эта новая идея нестабильности причинно-следственных связей находит свое выражение в других, более практических сферах. Так, например, мораль в значительной мере базируется на концепции наказания и вознаграждения. Принцип наказания и вознаграждения, в свою очередь, основан на том же законе причинно-следственных связей. И если этот закон причинно-следственных связей не является чем-то незыблемым, основанные на нем законы, предусматривающие наказания и вознаграждения, становятся более гибкими. Наказание более не является неизбежным следствием преступления, а вознаграждение — результатом добродетели. Напротив, возникает надежда, что можно уклониться от заслуженного наказания и получить незаслуженную награду.

Если время, пространство и закон причин и следствий прежде составляли три важнейших столпа западной мысли, то четвертым из них была личность. Со времен Аристотеля характер человека мыслился как более или менее стабильная величина, а сам человек — как уникальная, неповторимая личность. Теперь же, после всех этих ужасов войны, индивидуальность со всем своим уникальным характером неожиданно сталкивалась с шокирующим осознанием собственной незащищенности, если не сказать — утратой собственного «я». Социология начала рассматривать личность не как нечто уникальное, а как случайное сочетание факторов, обусловленных средой и зависящих от окружения и наследственности. Наука представила массу доводов в пользу этой гипотезы. Психология, постулировав существование коллективного бессознательного, нанесла coup de grace[131] личности в том ее понимании, которое бытовало прежде. Сны, воспринимавшиеся раньше как нечто загадочное, исходящее из внешнего источника и периферийное по отношению к личности, были объявлены выражением личностного «я» в состоянии бодрствования. Безумие перестало быть случайным явлением или даже заболеванием в обычном смысле этого слова и было объявлено чем-то таким, что потенциально несет в себе каждый человек. Нас все более и более настойчиво заставляли признать, что в каждом из нас сосуществуют много отдельных «я», много побудительных импульсов, множество внутренних измерений, далеко не все из которых можно согласовать друг с другом. И если мы вообще существуем, мы представляем собой нечто совершенно иное, чем считаем или воображаем себе. И в результате расширения познаний мы все более и более становимся загадкой для самих себя.

Поскольку время, пространство, причинно-следственные связи и личность более уже невозможно рассматривать в качестве стабильных и незыблемых объектов бытия, то же самое можно сказать и о мире, в котором мы живем. Возникла полная невозможность верить во что бы то ни было. Жизнь оказалась начисто лишенной смысла, став абсолютно случайным феноменом, и ее следовало прожить без всякой конкретной цели. Повсюду слышалась сентенция, вскоре превратившаяся в стереотипное: «Все относительно».

Замечательный австрийский романист Роберт Музиль описывает наш век как время, характеризующееся «релятивизмом перспективы, граничащей с эпистемологической паникой». Эта фраза чрезвычайно точна. Запад действительно живет в состоянии постоянной паники, обусловленной познанием и смыслом — этими двумя основными принципами, которыми занимается особое ответвление философии — эпистемология. За шумным фасадом эпохи чарльстона и беззаботных распутниц брезжило чувство всеобщего отчаяния, откровенный страх перед потерей смысла бытия, ненадежностью любой науки, невозможностью с полной определенностью выразить словами, что и в какой мере нам известно о жизни. Смысл и познание сделались столь же относительными, изменчивыми и непостоянными, как и все прочее в этом мире.

12 СУРРОГАТЫ ВЕРЫ: СОВЕТСКАЯ РОССИЯ И НАЦИСТСКАЯ ГЕРМАНИЯ

Именно это чувство неопределенности перспектив и глубокого отчаяния более всего способствует пробуждению религиозных настроений. В таком вакууме наиболее эффективно противостоять этим вызовам может религия, предлагающая людям новое чувство осмысленности и целостности жизни. Эпоха после Первой мировой войны буквально взывала к истолкователям смысла бытия. Люди отчаянно жаждали понять, «ради чего все это» и «что все это означает». Однако традиционная иерархическая религия даже не предприняла серьезных попыток ни противостать этой проблеме, ни ответить на потребности времени. Она по-прежнему продолжала делать вид, будто ничего не произошло, и стремилась действовать точно так же, как и за много веков до этого, выступая в роли общественного, политического и культурного института, а отнюдь не интерпретатора, способного вскрыть новый смысл происходящего. Таким образом, к середине 1920-х гг. старая иерархическая религия была в значительной мере скомпрометирована и стала восприниматься как сила, неадекватная для заполнения пустоты, возникшей в общественной жизни Запада.

В результате неспособности традиционных религий предложить эффективное решение кризиса смысла жизни, общество, что вполне понятно и объяснимо, занялось поисками новых истин. В результате возникли два новых принципа, претендующих на статус всеобъемлющей религии. По сути дела, эти учения в 1930-е годы действительно стали религиями или, по меньшей мере, суррогатами религий.

РЕЛИГИЯ ЛЕНИНА — СТАЛИНА

Первой из двух новых эрзац-религий был социализм, в конкретной форме марксизма-ленинизма, воплощением которого стали Советский Союз и коммунистическая партия. Марксистское учение возникло за три четверти века до этого, а социализм — еще раньше. Но по горячим следам русской революции марксизм быстро обрел статус веры, и на Западе его активно поддерживали интеллектуалы и идеалисты, ибо он отвечал на их запросы. Именно поэтому многие из них в Испании шли на смерть за марксизм. Что же касается Англии, то там многие марксисты стали шпионами.

Учение марксизма-ленинизма официально отвергает все религии. Тем не менее между марксизмом-ленинизмом и традиционными иерархическими религиями существуют и формальные, и функциональные параллели, которые давно общепризнаны и слишком очевидны, чтобы обсуждать их здесь более подробно. В то же время не все и не в полной мере сознают, что несла в себе советская марксистская идеология, которая, будучи сознательно продуманной политической линией, не просто приняла внешние формы и функции религии, но фактически была ею. В конце концов, Ленин был чрезвычайно искусным манипулятором, обладавшим тонким пониманием душевных потребностей человека. Он признавал необходимость адаптации своей системы к религиозным нуждам человека, отзываясь об этом с нескрываемым цинизмом.

В этом отношении, как, впрочем, и во многих других, нетрудно показать, что идеология Ленина в гораздо большей степени была обязана Бакунину, чем Марксу. По своей организационной структуре, методам и практике вербовки новых членов, требованию абсолютной лояльности от рядовых партийцев и своей откровенно мессианской устремленности революционная партия Ленина прямо восходит к организации, созданной Бакуниным, что, кстати сказать, признает и сам Ленин в своих записных книжках. Но для Бакунина революция представляла собой нечто гораздо большее, чем общественно-политический феномен. По своему характеру она была явлением космического, богословского и религиозного плана. Посвятив более двадцати лет выработке собственной идеологии в русле масонства, Бакунин создал метафизические и философские координаты для своих общественно-политических идей. По сути, Бакунин был самозваным сталинистом до Сталина. По отзыву одного комментатора, он [Бакунин. — Пер.] считал Сатану «духовным лидером революционеров, подлинным творцом человеческой свободы». Сатана, по его мнению, был не только главарем мятежников во всемирном масштабе, но и главным борцом за свободу, против тиранического Бога иудаизма и христианства. Существующие институты церкви и государства на самом деле представляли собой орудия карающего иудеохристианского Бога, и, по мнению Бакунина, противостоять Ему — это моральный и богословский долг каждого. И хотя сам Ленин никогда не терпел подобных космологических концепций, не подлежит никакому сомнению, что он признавал их утилитарную пользу. Бакунин и Ленин, по мнению одного исследователя, «оба были апокалипсическими зилотами, тогда как их соперники-марксисты… по сравнению с ними были — если продолжить ту же аналогию — скорее фарисеями». Соответственным образом в руках Ленина большевизм стремился стать чем-то более значительным, чем политическая партия или политическое движение. Он, большевизм, претендовал ни много ни мало на роль особой секулярной религии, способной указать людям смысл жизни. Стремясь к этой цели, большевистская идеология не замедлила усвоить все подобающие атрибуты религиозного культа.