Зоя Кураре - Революция чувств

• Название: Революция чувств
• Автор: Зоя Кураре
• Жанр: Зарубежное современное

События происходят в 2004 году в стране, которую легко узнать по ярким политическим сценариям. Закраина! В избирательной кампании участвуют: Виктор Япанович, Виктор Юбченко, Юлия Тигрюленко.

Закраина разделилась на два враждующих лагеря. Интриги, падение нравов, потеря близких. И будущее, в которое попадает пиарщица Женя Комисар, чтобы узнать, кто станет президентом.

---

– Ба, – забилось в истерике эхо между многоэтажными домами. Многократно повторяя один-единственный слог, оно пыталось донести до адресата ценную информацию, напоминающую сигнал бедствия.

– Ба, ты шо, глухая? – еще громче, чем в первый раз крикнул грубый мужской голос.

Баба Дуся обернулась, узнала Ванечку. Он стоял в арке на противоположной стороне улицы вместе с нетрезвыми дружками и махал ей долговязыми руками. Эти жесты могли означать одно, остановиться. И она остановилась. Вот, он бежит ей на встречу, высокий, худой, небритый, непричесаный.

– Ба, я кричу, кричу тебе.

– Я за хлебом сбегаю, Ванечка, а ты иди домой, вымой руки. Я быстро, ты, наверное, проголодался? – заботливо закудахтала старушка.

– Ба, я сам поем, не маленький. А ты иди в ЖЭК, тебя там товарищ Пузиков ищет. Начальство кричит, где Евдокия!

– Батюшки, что случилось? – испугалась Дуся.

– Да собрание, то ли Юбченко убили, то ли Япановича. Ничего не понял, всех на собрание зовут, паника в рядах коммунальщиков. Вон смотри, сантехники бегут, – подлил масла в огонь Ванечка. Сантехники не бежали, но действительно, шли довольно быстрым шагом в направлении коммунальной конторы. Баба Дуся всплеснула руками.

– Господи, убили, как же так! – слезы так и брызнули из ее старческих глаз. Она достала из кармана не первой свежести носовой платок и громко высморкалась, потом снова заплакала и опять высморкалась.

– Ванечка, вспомни, кого убили, Юбченко или Япановича?

– Ба, а какая разница, человека убили. Политика! Ба, в стране черт знает, что происходит. Молчи на собрании, не высовывайся, – посоветовал внук.

– Ой, буду молчать. Обещаю Ванечка. Страсти – то какие!!!

– Ба, дай тридцать гривен, я хлеб сам куплю, – тоном, неприемлющим возражений, сказал Ванечка.

– Тридцать много, – пришла в сознание бабушка.

– Я хочу молочной колбасы купить, – настаивал внук.

– Так, котлетки есть. Зачем колбаса?

– Бабуля, не жадничай, – сердился на бабушку Ванечка.

Баба Дуся открыла потрепанный кожаный кошелек и обнаружила двадцатку и два червонца, делать нечего. За червонец сегодня хлеба и хорошей колбасы не купишь. А внука кормить надо, вон какой худой, наверное, он хочет девушкам нравиться, мелькнуло в голове заботливой старушки. Надо Ванечку подкормить, такого худого вряд ли кто полюбит.

Иван на бабкины деньги купил у дружков трамадола, чтоб поймать долгожданный кайф.

На оставшуюся мелочь он приобрел в ларьке полбуханки черного хлеба. Евдокия черный хлеб не любила, он напоминал ей голодное, послевоенное время, однако есть сегодня будет черный, потому, что на буханку белого с хрустящей корочкой у Ванечки денег не хватило.

Коммунальная контора не вмещала всех сотрудников под одной крышей. Поэтому, по распоряжению начальника ЖЭКА Николая Кузьмича Пузикова, общее собрание трудового коллектива проводилось возле главного входа в контору, на свежем воздухе. Арендовать актовый зал Дома Культуры «Металлург», как обычно, не было ни времени, ни финансовой возможности. Жить и работать коммунальщикам приходилось с колес, особенно, когда главное колесо истории так и норовило накатить на тебя событийной тяжестью.

Николай Пузиков научился за долгие годы, работая начальником ЖЭКА, уходить от прямых и безжалостных ударов судьбы. С одной стороны жильцы, рассуждал он, у которых ежедневно что-то рвется, протекает, не работает и ломается, с другой его подчиненные, у которых нечем, не с чем, и за мизерную заработную плату. А в эпицентре вечного конфликта он, Николай Кузьмич Пузиков. Если не жильцы скандалят, то подчиненные уклоняются от работы, и так каждый божий день. Начальство в командном репертуаре, словно птица-санитар, ежедневно стучит по тонкому чувственному темечку Пузикова. Долбит, долбит, сил нет. Я не деревянный, а сколько лет терплю, удивлялся начальник ЖЭКА Николай Кузьмич. Он любил без лишней скромности сравнивать себя со столетним задорожным дубом, который крепко стоит на ногах и, несмотря, на почтенный возраст, не падает. А если скандальные горожане на личных приемах начальнику ЖЭКа психику житейскими глупостями попытаются повредить, так Николай Кузьмич водочки выпьет на ночь, и спит младенческим сном, тихо выпуская негативные газики, накопившиеся в его кишечнике за трудовой, напряженный день. Не все спокойно и безоблачно в жизни товарища начальника.

Над коммунальной конторой впервые за эту политичекую осень сгустились темные синие, почти черные тучи, накрапывал мелкий, противный дождь. Собрание трудового коллектива еще не началось. Кузмич ждал, он хотел, чтоб на собрании присутствовало как можно большее количество подчиненных. Пора, скомандовал он себе, когда прозвучал первый аккорд надвигающейся стихии. Гром грянул оглушительно, словно вражеский выстрел, баба Дуся набожно перекрестилась, хотя церквь не посещала с рождения, с коммунистических времен считала себя ярой атеисткой.

– Почто, ироды, человека убили?! – закричала она. В подтверждение ее правоты, гром грянул еще сильнее, чем в первый раз. В небе засверкала ломанная огненная линия, которая, словно змея, мгновенно уползла за гигантские, устрашающие души рядовых коммунальщиков, тучи.

Народ, словно лакмусовая бумажка, мгновенно прореагировал на слова дворника Евдокии. Убили, убили, перешептывались взволнованные сенсационной новостью коммунальщики.

– Кого убили? – поинтересовался ничего не сведущий в политике, вечно пьяный и грязный сантехник по фамилии Косой.

– Так, говорят самого Виктора Япановича, ответила Косому маляр-штукатур Букашкина.

– Говорят, в него киллер стрелял с крыши многоэтажного дома, – выдвинул свою версию плотник Котов.

– Да никто в него не стрелял, а камень в Федоровича на митинге какой-то подросток кинул. Был Премьер Министр, кандидат в президенты, и нет человека. А я за него хотел проголосовать, это же каким снайпером надо быть, чтоб так метко бросить камень? Представляете, он перелетел через вооруженную до зубов охрану и попал прямо в висок человеку, – возмущался всезнающий электрик Сорокин.

– Брехня, не такие это люди, чтоб в них камнями бросались. Ерунда это все. У кандидата в президенты знаете, какая охрана? А может, это свои бросили, для понту. Ну, чтоб вызвать сострадание у нас, у избирателей, – предположил Косой.

– Ты, Косой я вижу, после вчерашнего дня не похмелялся, только в твоей пьяной голове могла родиться такого масштаба глупость, – разозлился Сорокин.

– Я, что дурак? Виктор Япанович при власти. Фамилия у него, вдумайтесь, Я-панович, значит пан, самый главный. А действующая власть главных кандидатов не отстреливает. Оппозиция не так глупа, чтобы участвовать в подобных террористических актах, – настаивал на собственной версии Косой.

– Косой, не нуди, сейчас Кузьмич нам правду растолкует. Начинайте собрание, Николай Кузьмич, – закричала Букашкина, – а то сейчас ливень хлынет.

– Слышишь, баба Дуся, дай червонец, в душе пожар. Завтра отдам, чтоб я сдох, – голосом, в котором слышались предсмертные нотки, произнес Косой.

Баба Дуся насупила брови, сложила губы трубочкой, сделала шаг в сторону от человека, у которого в душе горело, как в мартеновских печах и, не раздумывая, подбросила в его зияющую топку несколько собственных поленьев презрения и обиды за тех, кто не пьет и вынужден терпеть алкоголиков.

– Тебя чужая смерть не трогает. Зачем ты живешь на белом свете? Чтоб воздух коптить перегаром? Ты на себя в зеркало смотрел, пропащая душа? Лучше бы это в тебя камнем кинули, может после этого в твоей пьяной голове просветление наступило бы. Эх, Косой, Косой. Ты сначала долг отдай. Ты у сотрудников деньги занимаешь и никогда не отдаешь.

Баба Дуся что тебе, спонсор? Вот тебе червонец, видел? – Дуся скрутила кукиш и поднесла его демонстративно к красному носу Косого. Сантехник, словно ангел, заморгал большими глазами то ли от природы, то ли от выпитой водки цвета сочной травы, потом совестливо опустил голову и еле слышно произнес:

– Дуся, ну ты чего, Дуся. Я отдам, отдам. Дай червонец, будь человеком.

– Не дам, не сыну своему алкоголику, ни тебе ироду. Вы совесть пропили, жизнь пропили, Закраину пропить хотите?

– А я хотел помянуть Виктора Федоровича. По христианской традиции! – В глазах у Косого заблестели слезы. Одна слезинка театрально скатилась по небритой щеке сантехника, оставляя после себя теплый, влажный след.

Старое женское сердце дрогнуло.

– Держи, ирод, да смотри, поминай Федоровича, как люди это делают, пей не ради того, что бы напиться, – Евдокия отдала Косому последний червонец. Зарплата завтра, подумала она, пусть Косой несправедливо убиенного премьера помянет, какой человек был.

Николай Пузиков ораторскому искусству обучен не был, на собраниях выступать он не любил, однако руководство его обязало – выступать. Делать нечего, приказ, подумал Пузиков.

Кузьмич взобрался на самую высокую ступеньку крыльца коммунальной конторы, пригладил рукой торчащие в стороны редкие волосы на плешивой голове, поправил мятый, в жирных пятнах галстук, громко откашлялся и стал, как ему казалось в правильную ораторскую позу. Ее он позаимствовал на время выступления у памятника вождю мирового пролетариата, чей мраморный образ украшал самую главную улицу Задорожья, которая на карте города значилась, как проспект Ленина.