Патти Смит - Я пасу облака

• Название: Я пасу облака
• Автор: Патти Смит
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-45455-4

Поэт, певица и «крестная мать панк-движения» Патти Смит предстает в книге поэтической прозы «Я пасу облака» в совершенно непривычном образе. Здесь она — маленькая девочка, впервые познающая такой волнующий и пугающий окружающий мир. Она слышит движение трав и листвы деревьев. Она верит в существование других миров. Широко открытыми глазами она смотрит на проносящиеся над ее головой облака и понимает, что все вокруг — не просто так, что все взаимосвязано и она — часть этого волшебного мира. Знаменитая певица, изменившая рок-н-ролл и написавшая несколько великих песен, смогла сохранить в себе частичку детства. В книге «Я пасу облака» она не просто вспоминает это детство, она дарит его частичку читателям.

---

 Томасово поле, Линда Смит Бьянуччи, 2002. Предоставлено автором фото.

Как-то днем меня послали в город одну. Я шла сама не своя от волнения, потому что решила спросить у старого торговца мотылем о полевом народе. Дети побаивались этого старика, но в определенном освещении он выглядел почти святым, вечным. Самый старый старик в самом старом доме — покосившейся хибарке, выкрашенной в черный цвет и ютившейся в глубине заросшего участка. На крутой крыше было написано по трафарету: «НАЖИВКА». Какая бы ни была погода, старик в комбинезоне, белобородый, с длинными белыми волосами, нес вахту, присматривая за миром и за могилой своей жены, похороненной в тени за домом.

Я остановилась перед стариком. Кажется, я даже не задала вопрос вслух. Мой разум ошалело метался, никак не мог сладить с языком. И все же, возможно, одна-две фразы прозвучали. Старик ответил, качнув трубкой, не открывая глаз, даже не шевеля губами:

— Большой труд… Облака пасут…

Больше я не задавала вопросов. Слишком хрупким, слишком важным показался мне его ответ. Я просто дала деру, умчалась, чуть не позабыв сказать «до свидания». На бегу я обернулась и помахала ему, и его глаза — открытые — встретились с моими, и в них сияло то, что можно назвать только величием.

Я не очень поняла, как это — пасти облака, но рассудила: профессия достойная, самая подходящая для меня. И стала высматривать этих пастухов. В любую погоду. Притомившись, задергивала окно и ложилась на кровать, но не засыпала, развлекалась, стараясь придумать пастухам имена, и при свете фонарика рисовала эскизы их плащей и обуви, а также облака, которые они называли своим домом.

И образ пастухов на этом сонном поле все-таки навевал сон. И я бродила среди них в зарослях чертополоха и терновника, и на меня возлагали не такую уж странную обязанность — всего лишь спасать мимолетные мысли, которые, будто клочки шерсти, застревают в гребешке ветра.

Амбарные танцы

Сознание ребенка, словно поцелуй в лоб, открыто и непредвзято. Оно кружится, как балерина на самом верху высокого глазированного торта, сладкого и ядовитого.

Обыденное озадачивает ребенка, в необычайное он углубляется как ни в чем не бывало, пока отсутствие покровов не начинает пугать и сбивать с толку, и тогда он ищет укрытие, жаждет хоть какой-то упорядоченности. Ребенок взглянет мельком, выхватит крупицы информации и смастерит из своих истин немыслимое лоскутное одеяло — истин диких, лохматых, которые с правдой и рядом не лежали.

Колодки для детской обуви, Патти Смит. Предоставлено автором фото.

Беспощадный жар этого труда может порождать нечто дивное, но часто получается лишь прореха в мерцающем сумраке, из которого только предстоит вырваться и выпутаться. Конец каната, скользящий над ареной цирка, как никогда далекой и ослепительной.

Вокруг — стены, и сознание, совершая нечеткие пируэты, улавливает обрывки шифра — где фламандское слово, где вырезанный на кирпиче иероглиф.

Восклицания! Вопросы, откуда мы, где наш предел.

В детстве, отчетливо ощущая, что мы родом вовсе не отсюда, мы заглядываем в самую глубь себя и вытаскиваем на свет чужака, индуса. Мы выходим на открытую равнину, на «золотую равнину».[4] Но чаще набредаем на облако — «есть племя, что живет на облаках».[5] Таковы наши детские мысли.

В конце концов мы уясняем, как все устроено на самом деле. Опознаем себя: пальцы — мамины, ноги — папины. Но сознание — совсем другое дело. Насчет сознания никогда доподлинно не узнаешь.

Ведь сознание кружит точно бешеная собака, точно перекати-поле, точно обод колеса. Сознание — единственная наша часть, способная на трансмутации, и, наверное, только его фортели спасают нас от превращения в исправную машину. Сознание — это картина. А вон там, в уголке, еле намеченна я спираль. Может, вирус, а может, духовная татуировка.

Вытянув руки

крепко зажмурив глаза

ослепительная тошнота

крутит все вокруг

трогает сердца

тоскующие ростки

вы-

ворачиваются

на-

изнанку

До чего же широк мир. До чего высок. А вещество сознания электризуется, пуф! — разлетается по ветру, как семена, как пушинки. О-ду-ван-чик — dandelion, львиный зуб. Лев оскалит зубы — взрыв — и вот желания разносятся во все стороны.

Желания конкретные.

Или просто желание знать.

Ну-ка задуй свечки, загадай желание, и на звезду загадай… Чего только душе угодно. Чтоб было с кем танцевать. Вольную луну. Или, может быть, научиться слышать так, как в детстве. Или музыку — захватывающую, неунывающую, такую же немудрящую и неуловимую, как зов кадрили, пронизывающий летнюю ночь. Расширяются квадраты кадрили, квадраты упоения и смеха. И все танцуют, просто танцуют.

А снаружи манит, как мотылька, как светлячка, непомерная тишь. Зал, обвешанный бусами цветных фонариков, растворяется… можно рискнуть и шагнуть в высокую траву, повинуясь зову — до чего же красивый стон, точно скрипка взяла и расцвела.

Музыка облачных пастухов, выполняющих свою работу. Изгибающих, растягивающих, перетряхивающих воздух. Собирающих то, что должно быть собрано. Выброшенное. Обожаемое. Лоскутки человеческих душ — как только их угораздило оторваться? Их ловят фартуками. Хватают руками в перчатках.

Из всего этого собирается облако. Небеса — это как у людей оперный театр. Набережная, куда тревоги выходят прогуляться. Небо притягивает взгляд праздных. Утешает усталых переливами, обещающими, что жить станет проще.

Те, кто пасет облака, делают свою работу. Без зарплаты, без контракта, но с необычайной слаженной грацией.

Словами не объяснишь. На эту службу поступаешь без задней мысли, без карьерных соображений. Бывает, погрузишься в размышления, тебя кто-то растолкает, очнешься — а тебя уже далеко занесло: покрутило в вихре пыли и вдруг отпустило.

Какой груз с души свалился! Какой журавль в руке! Какое окрыляющее предвкушение, словно назначена фигура кадрили — до-си-до![6] — в которой ты встретишься с вечерним солнцем.

Сэм Шепард в Центральном парке, 2009 год, Патти Смит. Предоставлено автором фото.

Ковбойские истины

Сэму Шепарду

Беспечный, под открытым небом, размышляет о том о сем. Что такое «труд». Что такое «безделье» и что это за небо такое: совсем рядом вздымаются валы, и кажется — запросто можно заарканить облако; пригодится подложить под голову или набить брюхо. Обмакивай куски облака, точно мясо, в свои бобы с подливкой, поваляйся на земле, устрой себе маленькую сиесту. Приволье!

Сегодня день всевластия. Его день рождения. Он вдыхает особый сегодняшний воздух — на редкость сладкий. Он родился, когда догорел костер, когда кружил сарыч. Мать носила его на спине, отец укачивал в люльке, сплетенной из нескладных баллад.

Облака, Патти Смит. Предоставлено автором фото.

Будь осторожен, когда раскрываешь душу.

Будь осторожен, раскрывай, да не всю.

Скиталец-ковбой, он просыпается внезапно, весь — доброжелательность и жажда повидать белый свет. Взваливает на плечи свою ношу. Свой и больше ничей образ жизни, свой особенный финал. Финал блестящий и страшный, как и должно быть. Он со спокойным сердцем принял необычайность своей судьбы, уже сорвал обертку с ее подарка — это свобода, свобода просто зашибись.

Он все раздал, кроме одного. Каплю благодати, единственное лассо оставил себе. «Маленько надо и для себя приберечь», — бормочет он, похохатывая. Если уж плевать небесам в лицо, то с улыбкой.

Стоит себе, щурится на солнце; какая же вокруг красота, так ее и растак, даже горло перехватывает. Он оглядывает местность, ладонь и эту золотую гору хлопот — не завалялся ли где малюсенький момент истины? И вот что он находит.

Самого себя — на службе любви. Он расчищает земли, очищает реку, укрепляет русло. Почти не устает, распираемый безумными надеждами. Ни перед кем не держит ответ, ни перед кем не преклоняется.

Вы не забыты.

Так он сказал.

Его единственная великая истина.

Он вновь совершает

ритуалы юности.

Наводит полный порядок.

Человек как человек, весь в пыли.

Батрак небес.

Индийские рубины

Полу Гетти

Я всю жизнь имею при себе что-то вроде котомки или, на худой конец, лоскут ткани или кожи, завязанный в узел. Мой узелок, мой добрый спутник, раскрывает передо мной целый мир, составленный из его содержимого, — переменчивый, ни на что не похожий, обожаемый.

Необычный узелок всегда был моим утешением, моей приятной ношей. Вот только я обнаружила — глупо привязываться к лежащим в нем памятным вещам. Стоило мне особо выделить какую-то вещь, как либо я ее куда-то задеваю, либо она сама куда-то денется.