Лидия Сычёва - Время Бояна

• Название: Время Бояна
• Автор: Лидия Сычёва
• Издательство: БУКИ ВЕДИ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-4253-0172-7

От автора.

В 2002 году в Челябинске вышла моя книга «Тайна поэта», посвященная жизни и творчеству Валентина Сорокина. Мне казалось, что я закрыла тему, и добавить что-то принципиально новое к этому исследованию будет сложно.

Но с того времени написано и опубликовано несколько книг о Валентине Сорокине — «Беречь Россию не устану…» Юрия Прокушева, «Красивая мудрость слова» Николая Захарова, «Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин. 15 тайн русского сопротивления» Александра Байгушева; вышел в свет очерк Анатолия Белозёрцева «Журавлиная высь» (в сборнике «Священного призвания огонь»). В литературной периодике то и дело вспыхивала полемика по поводу творческой и общественной деятельности поэта. У Валентина Сорокина выходили новые книги, его стихи публиковались в «Литературной газете», газете «Завтра», «Нашем современнике», «Московском литераторе», «Приокских зорях», «Подъеме», «Слове», «Литературном меридиане» и многих других изданиях. Жизнь шла своим чередом и получала отражение в очерках и эссе, интервью и статьях, прямо или косвенно посвященных творчеству поэта. Мои новые работы по данной теме были напечатаны в журналах «Москва», «РФ сегодня», «Поэзия», «Молодая гвардия», «Полдень», «МОЛОКО», газетах «Танкоград», «Литературная Россия», на сайтах АПН, «Русская народная линия».

Так родилась книга «Время Бояна». Надеюсь, она будет интересна всем, кто любит русскую поэзию и художественное слово.

---

— Думаю, что Василий Федоров мог и без него обойтись.

— А чем они губят поэтов? В первобытной артиллерии был такой прием. С горы делают канаву и огромный каменный шар спускают по этому желобу, и он летит, уже ничто не остановит его от падения. И вот они как каменного болвана берут поэта, впрягают его в канаву, и всё. Будь только мистиком или только футуристом…

— …Или тихим лириком, или громким поэтом.

— Это же специально ярлыки клеили.

— Юрий Кузнецов пишет о Пушкине, что он «знал о народе понаслышке, от няни»…

— Он говорит о мифичности Пушкина. А «Евгений Онегин»? Там даже есть, что варят и что на обед подают. Народная и понятная вещь. Высота поведения, письма и никакого тумана. Представьте, если бы Пушкин нам говорил: «Мои „Цыгане“ (или „Полтава“) это так сложно, надо долго учиться, чтобы понять, что я хотел выразить». Искусство надо понимать, но не надо перед этим долго учиться. Оно и рассчитано на то, чтобы тебя учить плакать, смеяться, переживать, мужать. Библию человек неграмотный понимает, а Библия сложнее гораздо наших стихов, баллад и поэм.

Вот эти истины у нас настолько перемешаны, что ни логики нет, ни радости, и многие поэты подверглись этому ордынскому лжесмысловому набегу. Почему я так волнуюсь, когда говорю о Юрии Кузнецове? Первые книги он у нас издавал, в «Современнике». Лжекритики и лжехвалители просто уничтожили в нем очень крупного русского национального поэта. Должен быть взмах мощный у русского национального поэта, зов мощный, клич мощный…

— …У сильного крыло большое / И взмах тяжелого орла…

— Да. Кроме зова, трагизм огромный, и гнев огромный должен быть, не говоря уже о любви. Это всё — и степь, и горы, и небо — всё в объятьях поэта, и всё клубится, кричит, плачет, смеется, танцует — всё! А когда слово накрыто порою почти равнодушием, или иронизмом грубоватым, вроде «Зеленая птица хлеба не ест, / А рвет твои белые груди», так читать-то не хочется! И потому я вернусь к его творчеству, и если Бог даст мне силы, я напишу красивый очерк, и скажу о нем вот что. Пришли хоронить его русские люди. С траурным мраком, печалью и светом. И вот наш воспитанник, Игорь Тюленев, пишет стихи на смерть. Ну, сказал бы, что ты мой учитель, что мне горько от потери. А он пишет: «Враги пришли, чтоб убедиться…» Да разве Юра имел таких врагов? У него не было их. Он вёл себя весьма дипломатично… Ну, допустим, на моих глазах умер бы Бродский, я бы тоже заплакал. Я, например, жалею, что он умер, пусть бы сто лет жил.

Поэты, нормальные, настоящие поэты, всегда перед всем миром как бы виноваты, даже если они якают и утверждают лишь себя. А если кто-то несправедливо кого-то покритиковал, а у того беда, поэт, особенно выпивший, будет рвать на себе рубаху и извиняться. Я настолько разочарован стихами Игоря Тюленева… Это нас просто оскорбило. Он пишет, мол, враги пришли убедиться, что поэт умер, то есть они вроде бы порадоваться пришли. Я думаю: какой же ты православный человек, и какой же ты русский поэт?! И как же ты, холопски и хамски критикуя вражду к Юрию Кузнецова кого-то, сам относишься к учителю?! С каким высокомерием! Это как же надо не уважать своего наставника, и как не помнить православные обычаи! Когда человека хоронят, то на поминках и даже у гроба благодарят всех, кто пришел проститься. Даже завоеватели и то прощают врагов-героев, а ты своих друзей-поэтов, которые пришли к старшему поэту, к своему другу, или даже к своему оппоненту, ты обзываешь их чуть ли не головорезами. Что же ты можешь сам после этого сказать пронзительного, православного и беззащитного в поэзии? Ты не скажешь, потому что ты немолодой, тебе 50 лет. Всё, поздно тебе становиться тем, кто плачет, читая молитвы, читая стихи, или беря меч, идет за Россию сразиться. Ты опоздал.

Это еще раз я к тому говорю, что когда разрушен домишко в какой-нибудь деревне, или стихией разорен, то много находится охотников разворовывать последнее, что там уцелело, и много находится третьестепенных мастеров восстанавливать, видя возможность схалтурить. Так и в нынешней литературной ситуации третьестепенные дают и назначают посты и звания первостепенным, до которых они не только не дорастут, но и просто никогда не дотянутся. Меня, например, это не огорчает, а только удивляет: как их много, этих мякинных обжористых воробьев.

Нина Краснова публикует свои стихи на смерть Юрия Кузнецова. Она все время как чужая курица в огороде. Куда не пойдешь, всё равно она где-то торчит под забором и какую-то ягодку склевывает. Теперь орёт: очень жалею, мол, что не отдалась Кузнецову при жизни. Так может он и рад, что это не произошло. Самонадеянность какая! Она считает, что если он занимается мифами, то он ей будет рад! Нельзя так себя соцреализово переоценивать…

Да, сказал же поэт Владимир Костров, дескать, жизнь такова, какова она есть, и больше не какова, а сатирик Рафаил Шпук спародировал:

Люблю я в гостях и дома поесть,
Глянешь — кругом жратва:
И жизнь такова, какова она есть,
Сядешь утром и — ква,
                                 ква,
                                      ква,
                                           ква!..

ИСКУССТВО НЕ ТЕРПИТ ДВУЛИЧИЯ

— И все же, вот эта тяга к мифу, к символу, может быть, именно она порождает разные течения, направления в литературе?

— Возьмите футуризм, акмеизм, имажинизм, символизм — из каждого направления вышел большой поэт. Из народного храмового мистицизма вышел Клюев. И честно говоря, если бы меньше в нем было бы этих «наплывов» — он был бы чище. Я уважаю его судьбу, плачу над его трагедией, но всё время, когда его читаю, то какая-то мокрота неприятная на его бороде чудится. Недаром Есенин сказал: «…И Клюев, ладожский дьячок, / Его стихи, как телогрейка, / Но я их вслух вчера прочел, / И в клетке сдохла канарейка». Вот мы говорим о мифоизации взгляда поэта. Давайте к Лермонтову обратимся.

В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»

Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.

Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»

Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелковой узды.

Вышла младая потом голова;
В косу вплелася морская трава.

А глагол какой употребил: «Вплелася!» Почти мосальский, как в княжестве Мосальском говорят, или на Урале моём, в Мосольграде…

Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг дрожат.

Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.

Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.

К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет;

Посмотрите, какой естественный переход в сказку, и потом в реальность!

«Эй вы! Сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…

Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»

Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.

Видит: лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом;

Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит;

Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.

Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…

Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!

Какое слияние сказки — с мифом, мифа — с реальной жизнью. Насколько же это божественный деспот — Лермонтов! Так говорить! Как он описывает её уход из прежнего образа: «Пена струями сбегает с чела, / Очи одела смертельная мгла».

А когда я читаю, скажем, такие вот строчки Юрия Кузнецова: «Я рванусь на восток и на запад, / Буду взглядом подругу искать. / Но останутся пальцы царапать / И останутся губы кричать». Ну и что? У тебя танки есть, что ты рвешься на восток и на запад? Ты же о любимой говоришь-то! То есть мы видим несоответствие масштабов — разговаривать с любимой надо любя, а не командным голосом. Абсолютное несоответствие детализации: Тамерлан и роза…

— Но у поэтов, которые жили в советское время, помимо ухода в туман мифоизации, была и другая опасность — уход в «правильную», догматическую советскость.