Лидия Сычёва - Время Бояна

• Название: Время Бояна
• Автор: Лидия Сычёва
• Издательство: БУКИ ВЕДИ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-4253-0172-7

От автора.

В 2002 году в Челябинске вышла моя книга «Тайна поэта», посвященная жизни и творчеству Валентина Сорокина. Мне казалось, что я закрыла тему, и добавить что-то принципиально новое к этому исследованию будет сложно.

Но с того времени написано и опубликовано несколько книг о Валентине Сорокине — «Беречь Россию не устану…» Юрия Прокушева, «Красивая мудрость слова» Николая Захарова, «Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин. 15 тайн русского сопротивления» Александра Байгушева; вышел в свет очерк Анатолия Белозёрцева «Журавлиная высь» (в сборнике «Священного призвания огонь»). В литературной периодике то и дело вспыхивала полемика по поводу творческой и общественной деятельности поэта. У Валентина Сорокина выходили новые книги, его стихи публиковались в «Литературной газете», газете «Завтра», «Нашем современнике», «Московском литераторе», «Приокских зорях», «Подъеме», «Слове», «Литературном меридиане» и многих других изданиях. Жизнь шла своим чередом и получала отражение в очерках и эссе, интервью и статьях, прямо или косвенно посвященных творчеству поэта. Мои новые работы по данной теме были напечатаны в журналах «Москва», «РФ сегодня», «Поэзия», «Молодая гвардия», «Полдень», «МОЛОКО», газетах «Танкоград», «Литературная Россия», на сайтах АПН, «Русская народная линия».

Так родилась книга «Время Бояна». Надеюсь, она будет интересна всем, кто любит русскую поэзию и художественное слово.

---

Пусть главное останется в сердце

Литературному институту — 75 лет!

…Вспоминаются мелочи и курьезы. Ну, например: творческий семинар — на третьем или четвёртом курсе. Нас — жалкая кучечка. Кто-то не приехал, кто-то проспал, а кто и рукой махнул: «Что мне там делать!..» «Дневники», которых Киреев обычно соединял с нами, к этому времени окончательно потеряли интерес к писаниям заочников (верховодил среди них Данила Давыдов), и не тратили время на бесплодные дискуссии — было ясно, что наши литературные дороги разошлись навсегда. Мастер задумчиво обводит аудиторию взглядом, потом погружается в список. Наконец говорит мне (я была старостой семинара):

— Лида, я вижу, у нас сегодня гости?

— Какие? — на всякий случай оглядываюсь. Нет, все наши.

— Да вот же, — настаивает Киреев, — молодой человек к нам присоединился.

Народ начинает хохотать: «неопознанный объект» — Игорь Зайцев. К сессии он выкрасил волосы в ярко-золотистый цвет.

— Руслан Тимофеевич, — говорю я, — это наш Зайцев из Нижнего Новгорода. Наш, родной. Он никакой не гость, а законный участник учебного процесса.

Зайцев мрачно кивает головой.

Киреев прищуривается, поправляет очки и устремляет внимательный взор на «гостя». Размышляет:

— Игорь, Вы так изменили свой имидж, я Вас даже не узнал… Скажите, — мастер оживляется, лицо его озарено улыбкой надежды, — эти внешние перемены как-то повлияли на Ваше творчество?!

Весёлые у нас были семинары, что и говорить. Света Руденко, жительница города Луганска, в самый последний момент, вместе с преподавателем, вбегает на лекцию. Запыхалась, шепчет: «Ребята, я прямо с поезда, даже в общежитие на заходила… Как Москва, как жизнь? Вы меня извините, но я не поняла: Пушкин на месте? А то у вас тут столько перемен!» «Что ты имеешь в виду?» «Памятник Пушкину стоит ещё? Выскочила из метро — верчу головой туда-сюда — ничего не вижу. Ну, думаю всё — и до Пушкина добрались!..»

Той же Свете надо было досрочно сдать экзамен преподавателю К. Она осталась после лекции, договорилась с ним о времени и месте. Света хорошо училась — помогало то, что Луганский филфак она окончила с красным дипломом. Рассказывает: «Стою, караулю К. у главного корпуса. Выходит. Я к нему: экзамен Вам сегодня досрочно сдаю, помните? Он на меня дико глянул, и как кинулся в кусты, которые возле памятника Герцену растут! Я — за ним, по грязи, по лужам. Кричу: куда же Вы? А он через кусты как лось продрался, шмыгнул в калитку, прыгнул в троллейбус и был таков! Что бы это значило?!» — недоумевала Света. «Наверно, он твоих знаний боится», — подкалывал её уфимец Юра Горюхин.

Была на курсе троица — «гиганты мысли». Ольга Тузова, Людмила Вязьмитинова и Андрей Шашков — эти гении интеллекта знали, казалось, всё. Они и на лекциях вместе сидели, и разговоры вели недоступные для массового студенческого сознания. Мы, простые смертные, относились к ним с глубочайшим уважением — в безвыходной ситуации наши знайки и списать дадут, и милосердно подскажут.

Но встречались и другие крайности. Как-то в один день поставили нам два экзамена. Философию профессору Зимину сдавали мы на первом этаже, а экзамен по русской критике С. М. Казначеев принимал наверху, в зале. Студентка В. прибежала в самый разгар процесса — часов в 12. Видит — внизу толпа. «Как принимает?» «Нормально, в настроении сегодня». «Я иду, пустите, мне побыстрей надо!» Влетает в аудиторию, тащит билет. Ей достались позитивисты — Конт и Спенсер. «Меня, честно скажу, вопрос насторожил, — рассказывала нам потом В. — Странные фамилии для экзамена по русской критике. Ну, думаю, нельзя же объять необъятного — наверное, не дочитала, что-то пропустила. Села, чувствую — в голове полный вакуум. Прошу наших: дайте списать! И мне Рома пихает под столом огромную книженцию — страниц в семьсот — „Справочник по философии“. Я говорю: зачем мне это? А он: другой нету. И тут до меня начинает доходить… Ужас… Сердце даже в пятки упало… Я у Ромы спрашиваю: это какой экзамен? Он: что? Экзамен, говорю, по какому предмету? Рома глаза выпучил и говорит: по философии.

Что делать? Я, как честный человек, встаю, подхожу к преподавателю и признаюсь: извините, но я перепутала аудитории, мне нужно на экзамен по русской критике… А он стал хвататься за сердце и кричать, что таких случаев в его жизни ещё не было! И, что, мол, как я могла перепутать экзамены, если их принимают разные люди. Ну не могла же я ему сказать: я Вас первый раз в жизни вижу! Стала мямлить — нашло затмение, знаете, когда много учишься, бывает такое… И он вроде успокоился, но „неуд“ всё равно поставил».

Прогуливали мы, конечно, по разным причинам. Однажды месяц занятий в институте совпал у меня с напряженным периодом на работе, и многими лекциями пришлось пожертвовать. Русскую литературу первой половины XIX века читал у нас Александр Павлович Чудаков. Преподавателя в лицо я впервые увидела на экзамене, и ничего хорошего подобное небрежение не сулило. Но против ожидания, Чудаков отнёсся ко мне весьма сердечно: «Ставлю „автоматом“ пятерку — очень понравилась Ваша контрольная работа по Гоголю. Израильского литературоведа, исследователя „Мертвых душ“, Вы раскритиковали по делу, аргументировано. Молодец!»

Из аудитории я вывалилась, не веря своему счастью. «Сколько?» «„Пять“ поставил за контрольную, устно вообще ничего не спросил…» «Везёт же людям!» «Сама не ожидала!» «Давай работу, я письменно ничего не сдала, сейчас титульный лист поменяем и — вперед!» «Да он меня запомнил, наверное, и контрольную — тоже». «Давай-давай, перепишем, добавим, что он, всех читает, думаешь?!» Ну, пожалуйста, берите, не жалко (это сейчас интересно: кого критиковала? о чём писала?!).

Через несколько лет принес мне товарищ роман «Ложится мгла на старые ступени». С горячими рекомендациями — хорошая, добрая книга. Я читала Чудакова-писателя, и думала о Чудакове-преподавателе. Интересный, в общем-то, был человек, трагическая фигура.

…Вот так: от смешного — к грустному. Мы учились, менялись на доске расписания занятий и экзаменов, и здесь же, рядом, появлялись некрологи. Скорбные извещения о тех, кого мы знали живыми. Умер Николай Стефанович Буханцов — он вёл у нашей группы семинары по современной литературе. Говорил: «Есть такое пророчество, что скоро, в начале XXI века, в России появится мощный писатель. Скорее всего, это будет женщина». Девичья половина группы начинала хихикать, мужики хмурились. «Да-да, — вздыхал Буханцов. — Вот вы не верите, думаете: что это он придумывает?! А вдруг этот писатель выйдет из нашего семинара? Учитесь, ребятки, набирайтесь ума».

Он был корректен, тактичен в оценках, я слушала его, и мне чудилось, что у него больное сердце, которое напоминает о себе каждый миг, каждую минуту.

Умер Владимир Иванович Славецкий. Многие его лекции женская половина курса посещала не для прослушивания, а для просмотра — так он был красив, артистичен. Умер студент-дневник из семинара Киреева — хороший, добрый малый, который почему-то писал мрачную прозу про тюрьмы и отсидки. Его звали Саша, Саша Костюк. Однажды я его увидела за прилавком в небольшом магазинчике возле Литинститута. «Ты чего тут?» «Устроился подрабатывать». «О, здорово! Успехов!» «Пока!» — он улыбнулся так чисто, доверчиво, и я вдруг поняла — я же его совсем не знаю, какой парень светлый… Больше мы не встретились.

Саша Костюк приехал учиться из Казахстана, Света Руденко — с Украины, Игорь Трохачевский — из Риги. Здесь, в Литинституте, все ещё сохранялся Советский Союз — ребят из бывших республик учили бесплатно. А они рассказывали нам про прелести «самостийности», и про то, как в Прибалтике «прессуют» русских. Красивый у нас был, курс, талантливый. Только подниматься нам было тяжело — на писателей в середине 90-х «общественное мнение» смотрело, как на придурков. То ли дело — бандит-бизнесмен, юрист-экономист…

На лекциях мы часто сидели вместе с Натальей Алексютиной, прозаиком из Питера. В моей тетради сохранилась запись, сделанная её рукой: «До чего дошла русская литература! До 1917 года нормальные писатели ездили по заграницам, набирались ума. А сейчас? Литинститут — все наши заграницы».

Мы учились на втором курсе, когда у руководства института возникла идея — провести поэтический вечер, на котором могли бы выступить слушатели ВЛК и мы, заочники. Простое, вроде бы, дело — поэты поднимаются на сцену, читают одно-два стихотворения. Но лиинститутские стены «намоленные», не дают лгать — сразу видно, кто есть кто. Из влкашников запомнился мне Евгений Семичев — стихи его были «разинские», раздольные, и выступал он, кстати, в красной рубашке. А из наших ребят лучше всех читал Михаил Бондарев, калужанин. В стихах его чувствовалась сила, основательность. Будто он вышел на поединок и от произнесенных слов зависит — выживет ли он, погибнет…