Ильза Айхингер - Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла

• Название: Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла
• Автор: Ильза Айхингер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1971

В австрийской литературе новелла не эрзац большой прозы и не проявление беспомощности; она имеет классическую родословную. «Бедный музыкант» Фр. Грильпарцера — родоначальник того повествовательного искусства, которое, не обладая большим дыханием, необходимым для социального романа, в силах раскрыть в индивидуальном «случае» внеиндивидуальное содержание.

В этом смысле рассказы, собранные в настоящей книге, могут дать русскому читателю представление о том духовном климате, который преобладал среди писателей Австрии середины XX века.

---

— Ну, друг — это слишком сильно сказано. Я его сто лет не видел. А еще что нового?

— Больше ничего, — сказала я и взглянула на него. К моему несчастью, всякий может при желании читать у меня в глазах. То, что вычитал Рихард, должно было напугать его — и действительно он испугался.

Он отвел взгляд и спокойно-приятным голосом глубоко порядочного человека спросил:

— А где это пропадает Вольфганг? Надеюсь, жалоб нет?

— Жалоб нет, — ответила я и чуть не засмеялась ему в лицо. С какой радостью я ответила бы: «Дорогой, не трудись напоминать мне, что Вольфганг — твое оружие. Я и без того помню, до какой степени я у тебя в руках». Но ничего этого я не сказала. Рихард беспощадно покарал бы меня за такой ответ, меня и Вольфганга, хотя Вольфганг ни в чем не виноват. А Стелла, в конце концов, не моя дочь. Да ей уже и не поможешь; что ни делай, как ни старайся, ей уже ничем нельзя помочь. Будем надеяться, что в самом непродолжительном времени она вернется в тот маленький город, откуда приехала, и я никогда больше ее не увижу, никогда.

С чувством омерзения и внезапной усталости я легла. Немного погодя рука Рихарда коснулась моего плеча, и я ощутила его свежее, здоровое дыхание. Он рассказал мне, что видел кольцо, которое как нельзя лучше подойдет к моему вечернему платью. Я не пошевельнулась, но он не отнял руку, и так мы оба молчали, покуда не заснули.

В эту ночь мне приснилось, будто меня засыпало в бомбоубежище и я задыхаюсь под грузом рухнувших обгорелых стен.

Следующая неделя промелькнула незаметно. К нам пришли маляры красить окна и двери. Рихард ухватился за этот предлог и приходил домой только ночевать, за что я была ему очень признательна. Да и для Стеллы лучше было не видеть его некоторое время.

Как на грех, именно эта неделя выдалась холодная и дождливая, и мы отчаянно мерзли без двойных рам. Неуютная сырость заполняла весь дом от подвала до чердака, а я по пятам ходила за Анеттой, чтобы уберечь ее от липких после покраски окон и дверей. Впрочем, все мои усилия не спасли ее зеленую вельветовую юбочку от широких белых полос, которые нельзя было вывести ни скипидаром, ни другим средством.

Мне вообще как-то загадочно не везет с пятнами. Еще ни разу в жизни мне не удалось свести хотя бы одно пятнышко. Если женщина утверждает, что умеет выводить пятна, это вызывает у меня глубочайшее недоверие. Одно из двух: либо она сочиняет, либо что-то здесь не так. Наши платья исправно сдаются в химчистку, откуда я получаю их в чистом виде, но зато они начинают светиться насквозь, как решето. Вероятно, там соскабливают пятна бритвенными лезвиями или стирают наждачной бумагой. Будем считать, что зеленая юбочка Анетты тоже погибла, после чистки ее навряд ли можно будет надеть.

Впрочем, бог с ней, с юбкой, если подумать о том, что творилось тогда в нашем доме. Анетта схлопотала по мягкому месту и зареванная сидела на кухне, сгорбившись и натянув на колени нижнюю юбчонку. Наконец Вольфганг сжалился над ней и увел погулять. Все это произошло в первый же день малярной напасти. Остальные дни не принесли ничего нового.

Потом уже, когда мы облегченно вздохнули, выяснилось, что маляры перепутали все рамы и ни одно окно теперь нельзя закрыть. Мы с Вольфгангом проработали полдня, чтобы восстановить порядок, а вечером добрались до постелей, едва живые от усталости.

Все это время Стелла не уделяла нам никакого внимания. По утрам она, как и прежде, уходила на занятия, днем лежала у себя и смотрела в стену.

Работа, пусть тяжелая и неприятная, пришлась очень кстати. У меня попросту не было времени заниматься Стеллой. Я прекрасно понимала ее состояние, но представления не имела о том, что же будет дальше. Рассчитывать на помощь Рихарда, разумеется, не приходилось. Для него Стелла больше не существовала. Он уладил все, что ему надлежало уладить, и умыл руки как чрезвычайно занятый человек, отвлекать которого было бы по меньшей мере грешно.

В воскресенье, когда дождь наконец прекратился, мы всей семьей поехали на машине за город. Стелла от моего приглашения отказалась, сославшись на невыполненные задания. Я еще порадовалась, что целый день ее не увижу. Сидя рядом с Рихардом, я мало-помалу отходила от напряжения последних дней и на несколько часов начисто забыла про Стеллу. Рихард был обворожительно весел и изо всех сил старался, чтобы я не скучала. В этом отношении он неподражаем, и даже подозрение, что он старается не без задней мысли, не могло меня смутить, настолько я была утомлена и измучена.

Мы были счастливой семьей, и я не желала замечать, что Вольфганг, сидящий сзади, почему-то притих и не отзывается, как обычно, на веселую болтовню Анетты.

Вечером я даже не зашла к Стелле, считая, что она и сама могла бы заглянуть в кухню и хотя бы пожелать мне покойной ночи. При мысли о том, что мне опять придется ежедневно с ней встречаться, у меня руки опускались от злости и нетерпения.

Я начала понимать Рихарда, который категорически избегает встреч с людьми слабыми или несчастными.

Утром в понедельник — я только что позавтракала — зазвонил телефон. Неохотно оторвавшись от созерцания голубого неба над кроной липы, я вышла в переднюю.

Поначалу я ничего не поняла, но незнакомый мужской голос еще раз повторил все очень четко, внятно и медленно. Я оделась и поехала в травматологическую клинику. Покуда они оперировали Стеллу, я сидела в маленькой приемной для посетителей и ждала. Мне уже сказали, что надежды почти нет, что она едва ли придет в сознание.

Борясь с мучительным оцепенением, я разглядывала узоры на полу.

На тумбочке стояла комнатная липа, я начала считать ее редкие листья сердечком. Стелла, Стелла, думала я, шесть, семь, восемь и опять: Стелла. Деревцо качнулось и поехало мне навстречу, потом на меня со страшной скоростью ринулся пол. Кто-то вытер мне разбитое лицо.

— Вам следовало бы проверить сердце у врача, — сказала сестра.

Я громко рассмеялась. Она осуждающе взглянула на меня и воткнула иглу мне в руку.

— Нечего смеяться, — сказала она.

Я испуганно смолкла, до тех пор я не сознавала, что смеюсь. У меня здоровое сердце, очень сильное и здоровое, кому это знать, как не мне. Я поднялась и спросила про Стеллу. Сестра еще ничего не знала, она была от скорой помощи и не имела никакого отношения к операционной.

— Это ваша дочь? — спросила она чуть мягче, явно готовая простить мне неуместный смех.

— Нет, — отвечала я, и она тотчас раскаялась в своей снисходительности.

— А ну, лягте, — сердито приказала она, — и имейте в виду, что все это служит нам во благо, даже если мы этого не сознаем.

Я повиновалась. Сестра, конечно, была права, а если даже и нет, я вряд ли могла бы сейчас сколько-нибудь убедительно возразить ей. Она расстегнула воротник моей блузки. Когда она отвернулась, я снова его застегнула. Это движение вернуло мне силу и выдержку.

— Мне уже лучше, — робко сказала я.

Она недоверчиво на меня посмотрела и ушла, пригрозив, что зайдет меня проведать через несколько минут. Я села и продолжала ждать.

Когда пришел врач, я сразу по его лицу увидела, что Стелла умерла. Ее и на стол-то положили для порядка. Я, собственно, ничего другого не ожидала, зная, какая основательность отличает все поступки Стеллы.

— Вызвать вам такси? — спросил этот высокий незнакомый человек в белом халате. Я кивнула, и он велел одной из сестер позвонить. Еще он сказал, что лучше мне не смотреть на Стеллу, пока я в таком состоянии. Но я настаивала, и, пожав плечами, он проводил меня к ней.

Трудно, невозможно было поверить, что этот чужой, белый сверток и есть та самая Стелла, которая всего лишь два часа назад, живая и здоровая, вышла из моего дома. Я коснулась рукой ее щеки, щека была уже совсем холодная, даже холодней, чем мои пальцы. Тем временем подали такси. Мне вручили Стеллину сумочку, и я уехала домой.

Теперь, собственно, следовало позвонить Рихарду, но неясное чувство стыда удержало меня. Не потому, что я думала, будто его надо щадить, а потому, что считала подлостью по отношению к Стелле говорить о ней с Рихардом.

Три или четыре раза я выходила в переднюю, снимала трубку и клала ее на место. Потом я очутилась у окна без единой мысли в голове, я стояла, курила и невидящими глазами смотрела в сад.

После дождливой недели рассиялся ослепительно ясный день. Капли трепетали на молодой листве, свежий, чистый воздух струился в окно.

Стеллы нет — и я испытывала великое облегчение. Мне уже никогда не придется ломать голову над тем, что бы ей сказать. Я уже никогда не увижу ее бледное, искаженное болью лицо. Стеллы нет — и я могла возвратиться в свою прежнюю жизнь с Вольфгангом, садом и привычным, каждодневным порядком. Облегчение было столь велико, что я тихонько засмеялась.

К обеду вернулся Вольфганг. Я рассказала ему, что случилось, и он спросил с полной — как мне показалось — невозмутимостью: