Ильза Айхингер - Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла

• Название: Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла
• Автор: Ильза Айхингер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1971

В австрийской литературе новелла не эрзац большой прозы и не проявление беспомощности; она имеет классическую родословную. «Бедный музыкант» Фр. Грильпарцера — родоначальник того повествовательного искусства, которое, не обладая большим дыханием, необходимым для социального романа, в силах раскрыть в индивидуальном «случае» внеиндивидуальное содержание.

В этом смысле рассказы, собранные в настоящей книге, могут дать русскому читателю представление о том духовном климате, который преобладал среди писателей Австрии середины XX века.

---

Когда никто его не слышит, Лукингер вдруг возьмет да скажет ей: «А из тебя бы шикарная дама вышла. Принарядить бы тебя по-городскому — все бы оборачиваться стали».

Насчет принарядиться Ферди ничего и слышать не хочет: «Нечего на тряпки тратиться! — только и знает он ворчать. — Крыша над головой нам нужна, она немалых денег стоит».

А разве она тратится на тряпки? Бог ты мой, две какие-то юбки! Маленькая картонка и та пустая стоит. Разве он имеет понятие о том, чего девушке на выданье надо?

Лукингер — вот тот нашептывает ей: «Юбочку в обтяжку, чтоб вся фигурка играла. И штанишки с кружевами. И туфельки на высоких каблуках! Это было бы дело!» И еще прищелкнет языком.

Лукингер прекрасно знает, что Катарина и Фердинанд Лойбенедер помолвлены. Но он редко когда говорит об этом. Да и то так, что его и не поймешь, право.

«Замуж надо выходить, конечно, за человека старательного и бережливого, — бывало, скажет он. — Но жизнь ведь тоже знать надо. А это совсем не одно и то же».

Ферди высказывается гораздо ясней, когда речь заходит о Лукингере:

— Этот только и умеет, что пыль в глаза пускать! Он скорей с голоду подохнет, чем работать пойдет.

— Но он же торговлей промышляет, — пытается выгородить Лукингера Катарина, — и что ты к нему придираешься?

— Торговлей, говоришь? А чем он торгует, хотел бы я знать?

— И он всегда аккуратно платит за себя, чего о других нельзя сказать, — возражает ему девушка.

Намек этот относится к товарищам Фердинанда по работе, к тем, кто ночлежничает в этом трактире, и у него уже готов ответ:

— Ясно, сперва они Лукингеру все проигрывают, а потом им за вино платить нечем.

— Не садились бы играть, раз не умеют, — продолжает Катарина защищать гостя, который ее балует комплиментами.

— Об игре ты бы лучше не говорила, — ставит Фердинанд Катарину на место. — В картах ты все равно ничего не смыслишь. Этого никто не переиграет, скажу я тебе. Когда он и дармоед этот, Адамек, садятся за карточный стол, третьему крышка.

— Но ты-то ему никогда не проигрываешь? — сердито вставляет Катарина.

— Еще бы! — самодовольно ухмыляясь, отвечает Фердинанд. — Это потому, что я пассую, даже когда у меня все козыри на руках. Я-то знаю что к чему, меня они не обведут.

— Это верно, — парирует Катарина. — Тебя никто не обведет, особливо когда дело идет о деньгах.

Однако, по правде сказать, Фердинанд не так уж уверен в своем превосходстве над Лукингером, как он это сейчас пытается изобразить. В пристройке, где он ночует, порой заходит разговор об этом Лукингере. Все его знают: и завзятые игроки, и те, что из-под полы торгуют всяким сомнительным товаром, и те, что ночами шатаются по темным улочкам. Лукингер всюду поспевает, везде верховодит. Видели его с богато одетыми женщинами и в компании людей, которые быстро разбогатели, но и в компании таких, о которых все знают — подонки.

А один из ночлежников, тот, что уже лет шесть в этой пристройке ночует и никак оттуда не съедет — должно быть, уже в привычку вошла такая цыганская жизнь, — сказал однажды о Лукингере:

«Он знает, какими кривыми путями люди после войны деньги добывали. Сам, так сказать, видел, как люди вверх поднимались. А когда много про все эти вещи знаешь, тоже можно прокормиться».

Но больше всего тревожат Фердинанда рассказы о победах Лукингера над женщинами. Но разве он может сказать Катарине об этом? Или предостеречь ее? Еще не хватало! Ей-то он никогда не покажет, что она имеет над ним власть и что он боится потерять ее!

3

Чем, собственно, господин Лукингер живет — этого Катарина, трактирная судомойка и служанка, и, правда, не знала. Одет он был всегда хорошо, разве что чересчур уж по самой последней моде, а это мало подходило к такому пригородному заведению, в каком служила Кати. Некоторые посетители обращались к Лукингеру со сдержанной и даже чуть боязливой вежливостью, хотя за глаза обзывали его «мануфактурщиком» или просто «кобелем».

Торговлей он промышлял, это было точно известно, и к ярмарке, что устраивалась весной и осенью на берегу Дуная, снабжал многих балаганщиков мануфактурой. Он и раньше был связан с торговлей текстильным товаром. Даже учился этому делу. А потом бросил, потому что, как однажды обмолвился, на этом и гульдена не заработаешь.

Ну а так как толк в мануфактуре он знал, у него всегда на руках имелся отрез-другой для продажи.

— А это тоже кое-что дает, — добавлял он ухмыляясь.

Поговаривали, будто у него был ход к контрабандному товару, который, несмотря на самый строгий контроль, всевозможными путями, в том числе и по Дунаю, попадал в страну. Но о подобных возможностях Катарина Китцбергер даже не подозревала. Она только чувствовала, что молодой человек, как говорится, «положил на нее глаз», частенько думала о нем, а Фердинанду старалась виду не подавать.

Об остальных посетителях, которые время от времени подъезжали к ней, Кати и не вспоминала. У тех что? Мотоцикл или какой-нибудь другой спорт на уме, и их ухаживание, хотя они и слыли городскими парнями, было таким же пресным и скучным, как Фердинандова любовь.

Порой Катарина присматривалась к тому, как Лукингер и Адамек играли в карты, а когда она подходила ближе, то слышала, как бывалый дунайский матрос рассказывал Мануфактурщику о будапештских борделях. Ей бы не следовало такое слушать, но, после того как старик выпивал свою порцию рома, он рассказывал так цветисто, что было бы жаль — да простит ей господь подобное прегрешение — упустить то или иное красочное словечко.

Лукингер только ухмылялся при этом, а заметив, что Катарина прислушивается, делал вид, будто упрекает Адамека:

— Да потише ты!

Адамек, притворяясь, что только теперь заметил Катарину, восклицал с нарочитым испугом:

— Батюшки мои, а я и не заметил, что мы тут с тобой не одни!

Но когда девушка отходила подальше, он язвил:

— Попалась рыбка, только поспевай сачок подводить. Должно быть, Фердинанд с ней только «Отче наш» и читает. Но вот что я тебе скажу: девку в работу брать надо, а то она уплывет и от тебя и от этого Фердинанда.

— Сама просится, чтоб ее опозорили, голову потеряла, — задумчиво произнес Лукингер. — Да на кой она мне? От него она уплывет, а у меня на шее повиснет.

Позднее, когда у Адамека уже осоловели глаза, Лукингер вдруг резко приказал засыпавшему за столом старику:

— Давай, тащи еще один пузырек!

Но Адамек поежился и даже состроил недовольную физиономию.

— Что у меня склад, по-твоему? — возразил он.

— Литр рома для тебя заказан напротив, у бакалейщика, — добавил Лукингер.

Но старый матрос только простонал:

— Один литр рома! Это что ж, задаром получается. Я-то годами дрожал от страха, чтобы они ничего не нашли, а теперь отдавай за один-единственный литр рома?

— Это не первый литр, который я тебе ставлю, — строго ответил Лукингер. — Ты ко мне с этим не лезь. — Приметив, что старик еле-еле на ногах держится, он тут же добавил: — И сегодня еще с тобой выпьем.

Адамек заказал еще «сто грамм», но, прежде чем выпить, ненадолго вышел. Вернулся он весь посеревший, руки дрожат, что-то сунул Лукингеру в руку и поскорей — за стакан. Дрожь тут же прекратилась. Однако в этот вечер он не порозовел, как обычно, от выпитого стаканчика. Опьянение, словно тяжелый кошмар, навалилось на старика. Он сидел, весь скрючившись, закатывал глаза и в конце концов уронил голову на стол, да так и остался лежать среди лужиц разлитого вина.

— Что это с ним? — испуганно спросила Катарина. — Он болен, да?

— Какое там! — отвечал Лукингер. — Неужели вы и в самом деле не понимаете, фрейлейн Кати?

Девушка не на шутку испугалась. Старый Адамек всегда уверял, что пьет стаканчик-другой только так, чтобы согреться.

— Эй, ты! — прикрикнул на пьяницу Лукингер. — Вставай, а то тебя Кветочин заберет. (Так звали официального представителя Попечительства по делам алкоголиков. И всех, у кого было рыльце в пушку, бросало в дрожь при одном упоминании его имени.) Адамек, тяжело поднявшись, побрел к дверям.

— Давай, давай, поторапливайся, а то он тебя и впрямь заберет, — покрикивал на пьяницу Лукингер.

«Неужели, — думала Катарина, глядя ему вслед, — это тот самый приветливый старичок, который первым заглядывает по утрам в трактир и который так славно рассказывает о своих плаваниях по Дунаю? Тот самый, что так весело расписывал свои будапештские приключения в мирные времена?»

Бедная Катарина! Она и не подозревала, что за два крейцера Адамек расскажет вам любые небылицы, а за «сто грамм» рома наврет такого, что уши вянут, а в публичных домах, которые он так красочно расписывал, все выглядит далеко не так романтично. Там не люди, а звери и пьяный разгул.

— Пойдем прогуляемся! — нашептывает ей тем временем Лукингер. — Ночь, луна…