Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона

• Название: Любовь Психеи и Купидона
• Автор: Жан де Лафонтен
• Издательство: Издательство "Наука"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1964

Писательской славой Жан де Лафонтен — поэт, драматург, член Французской академии — прежде всего обязан своим знаменитым «Басням» и озорным «Сказкам и рассказам в стихах». Мастерству Лафонтена свойственны смелая игра воображения, остроумие, фривольность выражения, творческая раскованность. Данью галантной литературе стало прозаическое произведение Лафонтена — повесть «Любовь Психеи и Купидона». Сказочная история о прекрасной девушке Психее и капризном взбалмошном боге любви Купидоне — оригинальная творческая переработка известной сказки Апулея об Амуре и Психее из его романа «Золотой осел».

Прозаическая часть повести переведена А.А.Смирновым, стихи переведены Н.Я.Рыковой.

---

Психея удовлетворилась этими рассуждениями или сделала вид, что удовлетворилась.

Тем временем она придумывала тысячи забав и развлечений. Цветники были опустошены, лужайки вытоптаны: все это сделали нимфы, которые нередко затевали танцы или потешные бои, разделясь на два лагеря, различавшиеся между собой, подобно рыцарским орденам, цветочными бантами. Враждующие стороны набрасывались на все, что Флора предоставляла в их распоряжение, после чего победительницы сооружали трофей и плясали вокруг него, увенчанные гвоздикой и розами.

Иной раз Психея развлекалась перекличкою соловьев или наблюдала с берега поединки лебедей, турниры и состязания рыб. Самое большое удовольствие доставляло ей ловить этих животных на приманку, а затем снова отпускать их в воду. Нимфы следовали ее примеру. Каждый вечер они заключали между собой пари, кто больше поймает рыб. Самая удачливая рыбачка получала от нашей героини (какой-нибудь фант, самая неловкая присуждалась к штрафу: например, составить букет или гирлянду из цветов для каждой из своих подруг. Эти зрелища завершались закатом солнца.

Оно за играми следило,
Но, пряча днем горящий лик,
Его являло им в тот миг,
Когда под вечер заходило.

Но каким являл себя царственный владыка Феб! Увенчанный золотисто-пурпурной диадемой, он представал во всей пышности и великолепии, на какие способен повелитель небесных светил.

Дворец также был местом развлечений, порою сводившихся к простым играм, но нередко превращавшихся и в более затейливые забавы. Психея была теперь уже не девочка. Ей рассказывали о любовных похождениях богов и о том, какие облики принимали они, побуждаемые этой — и благотворной и роковой — страстью. Всеведение фей позволило им выполнить на гобеленах даже гибель Трои, хотя последняя в то время еще не пала. Психея заставила их объяснить ей смысл вышивок. Таковы чудеса, творимые волшебством.

Людям тех времен еще не было известно отменное искусство, именуемое комедией: оно тогда не переживало еще даже своего младенчества. Тем не менее красавице были показаны наиболее совершенные его образцы, как например творения Менандра[30] и Софокла. Судите сами, обошлось ли при этом дело без машин, музыки, прекрасных одеяний, балетов древних и новых авторов.

Психея не довольствовалась вымыслом: к нему пришлось добавить историю, показав ей, как принято любить у различных народов, как выглядят красавицы у скифов и у индусов. Ее познакомили с тем, что гласят на сей счет архивы всего мира по части как прошлого, так и будущего. Нимфы утаили от Психеи лишь ее собственную историю, хотя она настойчиво упрашивала их рассказать ей о ее приключениях. Словом, хотя Психея ни на час не покидала дворца, перед ее глазами прошли любовные похождения всех четырех стран света.

Что еще к этому добавить? Ее посвятили во все тайны поэзии. Эта совратительница сердец пленила сердце нашей героини, заразив его болезнью, которую врачи зовут глюкоморией. Этот недуг извратил все ее чувства, и она перестала быть самой собой. Она разговаривала, оставшись одна,

Как делать все, кто влюблены,
В романах и стихах должны.

Она мечтала, сидя у источников, жаловалась скалам, просила совета у диких пещер, которые муж приглашал ее посетить. В природе не было ни одного предмета, которому она не поведала бы о своей любви. «Увы! — говорила она деревьям. — Я могу начертать на вашей коре только свое имя, ибо я не знаю имени того, кого люблю». После деревьев она обращалась к ручейкам, ставшим главными поверенными ее чувств благодаря приключению, которое я вам рассказал. Решив, что встреча с ними принесла ей счастье, она не упускала случая остановиться у каждого из них в надежде застать на его берегах своего спящего мужа, после чего «чудовищу» не было бы уже нужды от нее таиться.

Увлекаемая подобной мыслью, она держала к ручейкам примерно такие речи, причем в стихах, как это делаю и я:

Скажите мне, ручьи, где он, любимый мой.
Наметьте верный путь своей струею ясной.
Быть может, даже здесь он дремлет под скалой,
Вкушая сладкий сон под ропот сладкогласный.
Но тщетно хочет вам рассказ поведать свой
Психея бедная, ее мольбы напрасны.
Ведь он, кому — увы! — противен луч дневной,
Ответить вам не даст на голос мой несчастный.
Он улетает прочь, пока не брезжит свет.
Но разве знаю я, крылат он или нет?
А слово «улететь», быть может, и не верно.
Мне ничего о нем не прожурчит ручей.
Мы, если встретимся, то лишь во тьме пещерной.
И то, что я люблю, — не для моих очей.

Можете не сомневаться, что душевные страдания, о которых говорила Психея, доставляли ей известное удовольствие, и вот тому доказательство: забыв о времени, она предавалась им немало — не будем говорить «часов», а скажем «солнц». Словом, то, чего ей недоставало, лишь умножало радости, которые ей доставляла любовь, и она была бы в тысячу раз счастливее, если бы, вняв советам своего супруга, признала, что благо заключается в том, чтобы не достигать вершины счастья, ибо, достигнув ее, поневоле приходится затем — спускаться, поскольку у Фортуны нет обычая останавливать свое колесо. Она женщина, как и Психея, то есть существо, неспособное долго оставаться в одном и том же положении, что и докажет ниже наша героиня.

Ее муж, чувствуя приближение роковой минуты, перестал появляться перед ней в состоянии обычной своей веселости. Это внушало юной супруге опасение, не охладел ли он к ней. Чтобы убедиться, как обстоит дело, — нам всегда хочется знать все, в том числе даже самые неприятные вещи, — она спросила супруга:

— Откуда проистекает печаль, которую я с недавних пор ощущаю во всех твоих речах? Ты имеешь все — и все-таки вздыхаешь. Что же ты делал бы на моем месте? Не стал ли бы ты сам себе противен? Право же, я начинаю опасаться — не того, что стала менее красива, а того, что, как ты выражаешься, стала принадлежать тебе еще больше, чем раньше. Возможно ли, чтобы после стольких любовных клятв и стольких нежностей я могла утратить твою любовь? Если меня постигла такая беда, я не хочу больше жить на свете.

Как только она произнесла эти слова, «чудовище» испустило вздох — то ли потому, что оно было тронуто ее словами, то ли потому, что предчувствовало все, что должно было произойти. После этого оно заплакало — и как нежно! — а затем, словно ища утешения, склонилось на грудь своей юной супруги, которая, со своей стороны, желая, чтобы ее слезы смешались со слезами мужа, слегка опустила голову, вследствие чего их уста слились, и, не находя сил оторваться друг от друга, любовники замерли в долгом молчании.

Все эти обстоятельства подробно изложены в рукописи, о которой я упомянул выше. Должен признаться: всякий раз, когда я перечитываю это место, я испытываю волнение.

— И в самом деле! — воскликнул Геласт. — Кто не пожалел бы этих бедняжек? Утратить дар речи! Надо думать, их уста действительно встретились себе на беду! Это впрямь достойно жалости!

— Можете смеяться, сколько хотите, — заметил Полифил, — но мне жаль любовников, к чьим ласкам примешиваются беспокойство и неуверенность. Неужели вы назовете счастливыми двух человек, которые вот так же обнимаются в осажденном городе или на корабле, уносимом бурей?

— Конечно, назову, — возразил Геласт, — ибо во всем том, что вы рассказываете, до опасности еще очень далеко. Но, как видно, вы очень хотите, чтобы эта пара была счастлива, и питаете к ней большую жалость, раз не торопитесь вывести ее из печального положения, в котором оставили: ведь они же умрут, если вы не вернете им дар речи!

— Вернем же им его, — заключил Полифил.

Немного опомнившись, Психея первым делом провела рукою по глазам супруга, чтобы убедиться, действительно ли они влажны: она сомневалась, не притворяется ли он. Найдя, что глаза его в надлежащем состоянии, то есть увлажнены слезами, она раскаялась в своей недоверчивости и стала корить себя за то, что усомнилась в столь правдивом свидетельстве страсти, более доказательном, нежели все словесные уверения, как например клятвы и тому подобное. Это побудило ее искать причину грусти мужа в какой-то причуде характера, в чем-то таком, что не имело к Психее никакого отношения. Что же касается самой нашей красавицы, то после стольких перенесенных ею испытаний, могущество ее прелестей казалось ей таким неколебимым, а «чудовище» так сильно в нее влюбленным, что она могла не опасаться какой-либо перемены в их отношениях.

Муж ее, напротив, предпочел бы, чтобы она все-таки питала кое-какие сомнения, ибо это было единственное средство образумить Психею и обуздать ее любопытство. Частью всерьез, частью в шутку он высказал ей немало соображений по этому поводу, на что Психея отвечала весьма разумно, тем не менее муж продолжал негодовать на слишком любопытных женщин.