Николай Веревочкин - Городской леший, или Ероха без подвоха

• Название: Городской леший, или Ероха без подвоха
• Автор: Николай Веревочкин
• Издательство: «Дружба Народов», № 4 за 2008 г.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Сказочная повесть. Цивилизация губит природу. Бесчинствуют браконьеры. Может быть, природу спасет искусство? Наивно, но ведь это сказка. Художник Мамонтов превращается в лешего и объявляет городу войну: охота на охотников круглый год без лицензии, за каждое срубленное дерево — сожженный автомобиль. «Если человек из города приезжает в лес и убивает животных, почему бы лешему не спуститься в город, чтобы поохотиться на автомобили?.. В городе действует подполье леших. Охотятся загоном».

---

Все в этом мире случайно. Кроме неизбежной смерти, конечно.

Познакомила их ветка клена.

Зимним вечером торопился Мамонтов на открытие своей первой выставки. Не персональной, конечно. Выставлялась лишь одна его работа — «Снегопад в родном городе».

Опаздывал и перешел сначала на скорый шаг, а потом и на бег. Пересекая по диагонали сквер двадцати восьми гвардейцев, он обогнал девушку.

Девушка как девушка. Только шапка на ней такая же, как у него, — ондатровая.

Пробежал мимо, слегка задев локтем ее плечо. На бегу извинился.

Девушка небольшого роста, но храбрая: не только не боялась ходить одна по полуосвещенной аллее, но даже на хруст снега не оглянулась. Идет, пританцовывает. Что интересно, — в валенках. Довольно странно выглядела сибирская обувь в южном городе. Сразу видно — человек без комплексов. Пробежал бы мимо нее Мамонтов, через десять шагов забыл — и никакого влияния на его судьбу она бы не оказала. Как и он на ее.

Но вдруг девушка бросается за ним в погоню. Догоняет. Подпрыгивает. Срывает с головы шапку и убегает.

Какая наглость! Какое коварство — быть такой маленькой, беззащитной и при этом такой злодейкой!

Естественно, Мамонтов бросился преследовать ее. Он — шаг, она — три.

Догнал. Схватил за плечо. А она как завизжит:

— Спасите!

— Ты чего орешь, дура? Хочешь, чтобы милиция прибежала? Тебе же хуже.

— Спасите! Насилуют!

— Размечталась. Нужна ты мне. Отдай шапку.

Снег скрипит. С двух сторон бегут милиционеры и с ходу, лихо закручивают руки Мамонтову за спину.

— Да не меня держите — ее, — пытается он объясниться. — Это она с меня шапку сорвала. Спидоносица! Ловите, пока не убежала!

— Ничего, в отделении разберемся. Идемте, потерпевшая, с нами.

Пигалица семенит рядом, тараторит возмущенно: иду, мол, никого не трогаю, а этот догоняет, срывает с меня шапку…

Надо же: красивая девчушка, сама невинность, а уже такая испорченная.

Врет, как стихи читает. С выражением. Лицемерка!

Но вот они входят в световой круг под фонарем, и один из милиционеров спрашивает ее в большом недоумении:

— А что, девушка, вы сразу две шапки носите?

И крепко берет ее за руку повыше локтя.

Действительно: одна шапка у нее на голове, а другая — за спиной. На резинке висит, болтается.

Мода в те годы у женщин была — мужские шапки носить. А чтобы они на голове держались, к ним вместо завязок пришивались резинки.

Второй милиционер свистит в удивлении, отпускает Мамонтова и берет бандитку за другую руку.

— Шапошников, — говорит, — доводилось ловить. А чтобы шапошницу — так это в первый раз. В отделении разберемся, гражданка. А вы, потерпевший, следуйте за нами.

Тут до Мамонтова доходит тайная суть происшествия. Снимает он с головы бандитки свою шапку и надевает на себя, а шапку девушки нахлобучивает на нее.

— Извините, — говорит он ей, краснея, — плохо о вас подумал. Наговорил всякой чепухи. Как я сразу не догадался! Ветка клена! Вот кто с вас шапку сбил, когда я пробегал мимо. Я еще от нее вправо уклонился.

Милиционеры, что не так редко, как кажется, случается с людьми их профессии, оказались с чувством юмора.

— Слушай, — говорит один другому, — сдадим обоих. Оптом. Два шапошника — лучше, чем один.

— Да, — отвечает другой, снимая шапку и скребя затылок, — рассказали бы — не поверил. Идемте, граждане, хочу посмотреть я на эту ветку.

Посмотрели. Сошлось. Все ветки как ветки — в снегу, а она одна голая. Провели под ней девушку — хлесть, и шапки нет.

Следственный эксперимент называется.

— Алеандр, Алеандр, — протянул руку Мамонтов стражам порядка.

Те в ответ:

— Марат.

— Булат.

Мамонтов по инерции руку девушке протягивает.

— Алена, — отвечает она.

Маленькая, маленькая, а рукопожатие, как у лесоруба.

— Раз такое дело, — говорит Мамонтов, — приглашаю всех на выставку. Отсюда недалеко.

В те годы, не как сейчас, художники считались вполне приличными людьми. Сословие это пользовалось в народе, в том числе и милицейских массах, уважением. Может быть, и не вполне заслуженным. Стражи порядка, сославшись на долг службы, с благодарностью отклонили приглашение, а Алена — девушка простая, только что из лесной деревушки, напротив, приняла с восторгом.

Стоя у картины Мамонтова, они и прониклись друг к другу взаимной симпатией.

— Вы такой талантливый, Алеандр, — шептала Алена, — такой талантливый, что просто повесить рядом некого.

Мамонтов краснел от удовольствия и думал: как ей идут валенки! Делают ее такой мягкой, уютной, такой домашней. Как сочетаются с пестрым, пушистым свитером домашней вязки. А эта ондатровая шапка с ушами вразлет, которую она не доверила гардеробщице, придает ее лицу что-то мальчишеское, задиристое. Идет, а они, как крылышки у синички. Обязательно надо написать ее. В рост. Обязательно — в валенках и шапке.

У других полотен толпился народ. Шумными стайками, как воробьи с ветки на ветку, от картины к картине перепархивали знатоки.

Работа Мамонтова была вывешена в плохо освещенном закутке, можно сказать, в аппендиксе, куда никто особенно не заглядывал. Стояли, стояли они в одиночестве, и как-то так само собой получилось, что рука девушки из лесной деревушки оказалась в руке начинающего художника.

— Не понимаю тебя, Мама…

— Встань вполоборота. Спиной ко мне. Так. И посмотри на меня чуть исподлобья, колдовским взглядом.

— Колдовским? Это как?

— Так, будто очаровать меня хочешь. Заманить в чащу и погубить.

— Это зачем?

— Колдунью с тебя хочу написать. Ведьму из Раздолья.

— Я не понимаю тебя, Мама, родился в городе, а ведешь себя — деревня деревней. При твоем таланте, при таких возможностях я бы давно лауреатом была. Скажи мне, почему ты до сих пор не лауреат?

— Зачем? Что я от этого — писать лучше буду?

— Не раздражай меня своей глупостью. Зачем, зачем… Ты хотя бы вместо зарядки шевели иногда мозгами.

— Вот, вот. Так и смотри.

— Ну, кому нужны эти лешие, колдуньи, кикиморы? Кто тебе за них лауреата даст?

Человеку, рожденному в большом провинциальном городе, и в голову не придет завоевывать его. Что его завоевывать, если он с рождения твой? Горожанин относится к своему городу слегка снисходительно, легкомысленно. Он полагает: его предназначение и признание где-то там — в Москве, мировых столицах, иных мирах. А здесь так, временное прозябание.

И только человек из глуши к большому городу относится с почтительной серьезностью. Именно за счет этой серьезности он легко обгоняет легкомысленных сверстников, детей этого города.

Алена, приехавшая поступать в университет с двумя заметками, напечатанными в районной газете, к четвертому курсу уже знала секрет успеха. Да, конечно, чтобы стать известным журналистом, нужно иметь какие-то задатки, способности. Но не более того. Главное — попасть в большую газету. А для этого нужно овладеть искусством заводить друзей. Исключительно из людей влиятельных, добившихся положения в обществе. Самая сильная сторона профессии журналиста как раз и состояла в том, что это занятие позволяло легко проникать в кабинеты к влиятельным людям, недоступным простым смертным. Беда в том, что этот секрет знали и все ее сокурсники.

С нужными людьми легко сходиться. Они исповедуют то же тайное учение о дружбе. Главное показать, что ты можешь быть им полезным.

Оглянись, Мамонтов. Талант только оскорбляет. Преуспевают усердные подлизы. Горемыка, обремененный талантом и скверным характером, поднимается наверх, как грузчик с пианино, — по черной лестнице. Ступенька за ступенькой. Кряхтя и отдуваясь. А преуспевающий счастливчик — легкий, обаятельный, услужливый, с маленьким рюкзачком способностей за спиной — фьють! — уже давно там. Взлетел на лифте. Весь секрет успеха — вовремя воспользоваться лифтом. Зачем тащиться по лестнице, когда есть лифт?

— Нет, Мамонтов, пора тебя выводить из дремучего леса, — задумчиво говорит Алена после долгих размышлений. — Видно, придется мне мозгами пошевелить за тебя.

Мамонтов, как парящий орел, раскидывает в стороны испачканные краской руки-крылья и летит к своей юной жене, чтобы запечатлеть на ее пухлых губах продолжительный поцелуй. Набраться вдохновения от своей музы-натурщицы. Какая разница, о чем она будет шевелить мозгами, главное — заботится о нем. Любит. Поцелуй все длится, длится, и Мамонтов внезапно забывает, что руки его испачканы краской.

Через неделю она ворвалась в мастерскую, как свежий ветер в полуденный лес.

— Мама, я для тебя заказ нашла. Целуй.

Мамонтов снова превращается в орла, распростершего крылья. Губы Алены пахнут шампанским.

— Погоди! Дай рассказать, — отбивается она. — Представляешь: нужно написать галерею портретов передовиков производства. «Сто молодых новаторов республики».