Николай Веревочкин - Человек без имени

• Название: Человек без имени
• Автор: Николай Веревочкин
• Издательство: «Дружба Народов», № 11 за 2006 г.
• Жанр: Современная проза

Главный герой повести — человек не только без имени, но и без фамилии, без прошлого. Бомж, потерявший память, путающий реальность и сон, утративший дом, семью, имя — но не талант. Судьба приводит его в дом профессионального художника Мирофана Удищева, наделенного всем, кроме таланта и совести. В чем смысл жизни — в безоглядном окрыляющем творчестве, не приносящем никакого дохода, или таком же безоглядном стремлении к наживе — любой ценой, даже ценой эксплуатации чужого таланта? Время или люди виноваты в торжестве бездарности и подлости, окружающем нас? Такие вопросы ставит Николай Веревочкин в своем произведении.

История, рассказанная автором, грустна, жестока, но … вполне реальна в наши дни.

---

— Сглаз что ли? — испугался Полуоборотов смутных взглядов коллег и поспешно выпил свой коньяк, не дожидаясь остальных. Выпил и сразу же налил.

— А хрен его знает, сглаз не сглаз. Только стоило ему посмотреть на картину — и все: краски блекнут, осыпаются, и такой тощищей от нее веет, хоть стреляйся.

А хуже всего, если этот непьющий Бесталдыкин к кому-то в мастерскую заглядывал. У хозяина сразу все опускалось и талант пропадал. Как не было. Человек вдруг задумывался: чем это я занимаюсь, кому нужна эта мазня и что это за профессия такая — художник? Ну и — кто в запой, кто в петлю.

— Так это не легенда? — уточнил Дусторханов, нежно поглаживая израненные ягодицы.

— Быль, быль, — мрачно заверил его Дзе. — Жил в Ненуженске такой Бесталдыкин. Только дело не в Бесталдыкине. Жил он себе, жил, да и помер на радость всем. Не к ночи покойник будет помянут. А Непьющий художник никогда не умирает. Бессмертен он. С тех пор живет, когда первый наскальный рисунок был сделан. Рядом, сволочь, стоял. Попробовал — не получилось. Вот он и приревновал к таланту, в зависти и злобе тюкнул по башке первохудожника каменным топором. Соплеменники, должно быть, осерчали — удушили гада. Возможно, и скушали на поминках. С тех пор он и кочует по душам. Зависть не убьешь. Это, понимаешь, как злой дух. Он же, гад, — перейдя на шепот, обвел коллег Дзе жгучим, подозревающим взглядом, — в любого из нас может вселиться.

Этот Бесталдыкин в молодости славным парнем был. Картины направо-налево раздаривал. А если у кого что-то стоящее получалось, радовался, как своему.

Но случилось ему однажды пейзажик один увидеть. Лучший его дружок накрасил. Вместе на пленэре были. Этюдники рядом стояли. Один и тот же вид писали. И на тебе… Долго смотрел Бесталдыкин на этот пейзажик. Все пытался понять, что в нем. И мазок видит, и манеру, а чувствует — не понимает, как это сделано. Недоступно это ему. Под крыльями носа, вот здесь, складочка у него появилась. Завистливая такая складочка. Глаза помутнели. Раньше чистые были, прозрачные. И вдруг без выражения стали. Совсем пустые.

Вскоре он и пить бросил.

В мастерской закрылся. Полгода не выходил. Чего он там делал — никто не знает. Только, спустя полгода, все холсты изрезал, рамы переломал, а на стенах масляными красками нехорошие слова написал.

С тех пор кисти забросил. Стал, сволочь, по выставкам и мастерским ходить. Как увидит что-нибудь стоящее, так и уставится своими рысьими глазами. Час стоит, два, а потом злорадно так улыбнется одной стороной рта и молча прочь уходит, не прощаясь. Черный, желчный, брезгливый. Всю душу зависть ему спалила. Черной завистью он картины и портил.

Заразная вещь, скажу я вам, эта зависть. Вот сидим мы за столом, выпиваем, а того и не знаем, что в кого-то из нас уже вселился Непьющий художник.

Все с тревожным интересом посмотрели на Полуоборотова. Бедняга вжал голову в плечи, сильно засмущался, хихикнул, и, побледнев, судорожно схватил бутылку, попытавшись опорожнить ее из горла. Совместными усилиями отняв напиток, художники потеряли интерес к Полуоборотову и обратили хмельные взоры на Дзе.

— Но главное не в том, что Непьющий художник хорошие картины портит. Хороших картин, слава богу, не так уж много. Беда в другом: стоит ему на какую-нибудь дрянь посмотреть — все от нее в восторг приходят. Картина в драку идет. По баснословной цене. Он же, сука, не отдельную картину, а настоящее искусство ставит целью загубить. Для этого нет лучше способа, чем дерьмо шедевром считать. Стоит себе в сторонке и ехидно так улыбается.

Вот и выходит, что очень многие не то что не боятся Непьющего художника, но всячески приваживают его, заманивают на выставки и в мастерские. Многим не прославиться без того, чтобы он их мазню не одобрил завистливым глазом.

Художники перестали жевать, потупили глаза и задумались.

На ледниково-голубых волнах круглого, отделанного мрамором бассейна, дико деформируясь, плясали их укутанные простынями отражения, потолок, дыбились и опадали, змеясь, отделанные деревом и ракушечником стены, прыгали, дробясь, огоньки светильников. Странные утробные звуки засасываемого вместе с водой воздуха тревожили тишину.

Редактор «Дребездени» по-детски всхрапнул и сказал с душевным злорадством:

— Да, друзья мои, искусство вступает в эпоху глобального деграданса. Его путь — эскалация извращений.

Профессор Мутантов густо покраснел: камешки летели в его огород.

— Человек — Великий мастурбатор, — сказал он с томной иронией изнуренного долгими размышлениями ученого. — Под мастурбацией, в отличие от известного сюрреалиста, я имею в виду любое искусственно вызванное наслаждение: вино, сигареты, наркотики, виртуальную реальность, все виды развлечения и искусства. Стремление к легко достижимому кайфу превращает человека в мерзкую лабораторную крысу, озабоченную лишь возбуждением центров наслаждения. Особый вид душевной мастурбации — непомерное потребление дешевого суррогата искусства. Целые страны, континенты в урочный час оргазмируют над мыльными операми. Ничего более страшного, постыдного, пошлого я не знаю.

Мы превратились в планету мастурбаторов.

Чтобы воспринять настоящее искусство, требуется какое-то усилие, поскольку его сфера — неизведанное. Конечно, все, что непонятно, можно назвать извращением…

— Только не надо говорить, что «Черный квадрат» — великое произведение искусства. Здесь нет снобов, — вскипел горячий Дзе, неизвестно на что обидевшийся. — Про «Черный квадрат» вы внучке расскажите. Она поверит.

Профессор Мутантов смиренно и желчно улыбнулся, готовясь к долгому поединку. Но в это время Удищев, заботясь о впечатлении, которое должны произвести на Дусторханова отобранные для пленэра художники, решительно предотвратил словесное мордобитие.

— Хрен с ним, с квадратом, — подвел он черту дискуссии. — Хотел бы я знать, мужики, ваше мнение об одной картинке. Забавная, на мой взгляд, получилась картинка. Правда, смотреть ее надо при дневном свете. Но где его возьмешь ночью, дневной свет? Надеюсь, среди нас нет Непьющего художника?

Художники с недоверием покосились на Мутантова и потянулись библейской вереницей по лабиринтам удищевской виллы вслед за хозяином.

В мастерской было непривычно пусто и прибрано. Все эскизы, готовые полотна и натянутые на подрамники холсты повернуты к стенам. Ничто не отвлекало внимания от единственной картины на мольберте.

Тройная радуга над горами и храмом.

Как окно, прорубленное из затхлого замкнутого пространства в светлый мир.

Сильное, очень сильное впечатление.

Почти шок.

Впечатление первой грозы.

Впечатление первого снега.

Внезапного прозрения.

Удищев покосился на протрезвевшие лица коллег. Сквозь легкую растерянность он увидел чувство, которое невозможно скрыть в первые секунды, — зависть.

Выражение лиц удовлетворило хозяина. Он мог бы и не слушать слова. Но, справившись с первым впечатлением и приведя в порядок лица, художники заговорили.

— Ты ли это намазал, Уда? — восхитился до оскорбления Дрындопопуло.

— Прячь от Непьющего художника. Испортит. От нее за версту озоном несет. Чистотой. В Бога хочется верить. Интересно, кому-то перед «Черным квадратом» хотелось в Бога верить? — попытался возобновить дискуссию Дзе.

Но никто не поднял брошенной перчатки.

— Хорошо, очень хорошо, — волновался Полуоборотов, судорожно растирая виски, — по впечатлению — Рерих. Но не Рерих. Очень свое. Я такого не видел.

Мутантов был необычно краток. Он сказал просто:

— Взгляд ребенка и рука мастера. Удивительно, удивительно…

— Сам не знаю, откуда это из меня поперло, — заскромничал, приосанившись, Удищев.

Повисла легкая и приятная, как осенняя паутинка, пауза.

Молчание прервал Дусторханов.

— А сколько бы это могло стоить? — спросил он и выпятил губы.

Мутантов посмотрел на него, как на человека выругавшегося в храме во время молитвы, и ответил, нахмурившись:

— Сейчас ее можно купить за бесценок, но со временем она будет стоить все дороже и дороже. Вспомните вангоговские «Подсолнухи».

Дусторханов подошел ближе к картине. Его чуткие, не испорченные никотином ноздри уловили густой запах валюты.

Дусторханову понравилась баня Удищева. Вместе с исполнительным директором Сусликовым и Шамарой он частенько навещал его виллу. Что особенно нравилось хозяину — с хорошим вином и своей закуской.

И уж совсем замечательно — с богатыми клиентами, большей частью иноземцами. Никогда еще Удищев так выгодно не распродавался. Приходилось, конечно, отстегивать Сусликову и тратиться на девочек для клиентов, но редко кто из них покидал гостеприимную виллу без картины под мышкой.

Многие присматривались к «Тройной радуге», но всякий раз Удищев преодолевал искушение и отвечал с холодным достоинством: «Это не продается».