Николай Веревочкин - Человек без имени

• Название: Человек без имени
• Автор: Николай Веревочкин
• Издательство: «Дружба Народов», № 11 за 2006 г.
• Жанр: Современная проза

Главный герой повести — человек не только без имени, но и без фамилии, без прошлого. Бомж, потерявший память, путающий реальность и сон, утративший дом, семью, имя — но не талант. Судьба приводит его в дом профессионального художника Мирофана Удищева, наделенного всем, кроме таланта и совести. В чем смысл жизни — в безоглядном окрыляющем творчестве, не приносящем никакого дохода, или таком же безоглядном стремлении к наживе — любой ценой, даже ценой эксплуатации чужого таланта? Время или люди виноваты в торжестве бездарности и подлости, окружающем нас? Такие вопросы ставит Николай Веревочкин в своем произведении.

История, рассказанная автором, грустна, жестока, но … вполне реальна в наши дни.

---

Старик молча докурил цигарку и, не дожидаясь участкового, крякнув, с силой ударил острым наконечником пешни в лед возле горла мертвеца.

Лежащий на дне канализационного колодца бомж погружался в ненадежную память, как в бездонные воды, пока не достигал беспросветной черноты. Это была предельная, пугающая глубина сумасшествия, после которой едва-едва хватало сил и воздуха всплыть в настоящее. Он тяжело дышал, содрогаясь от внутреннего холода. Но бездна манила к себе.

И в эту ночь он не нашел себя в прошлом, но вспомнил тяжелое чувство вины. Он не знал, в чем она заключается, но с этой виной нельзя было жить. Если бы вспомнилась эта вина, вспомнилось бы все. Но именно на этой дороге был поставлен шлагбаум.

Но что ему в этом прошлом? Не пожалеет ли он о спасительном забвении, вспомнив свое имя и обстоятельства прежней жизни? Есть ли на свете человек, способный ответить, кто он? Так ли важно прошлое? Если нет прошлого, его можно придумать. В придуманном прошлом не будет вины, непосильная тяжесть которой раздробила его память.

Но ему не нужна была придуманная жизнь. Черный провал памяти властно звал к новому мучительному погружению. Ему нужно было найти себя.

— Ты спишь, Митек? — окликнул бомж пса и, дождавшись ответного стука, спросил: — Как ты думаешь, если человека нет в прошлом, может быть, он в будущем? Может быть, там его поискать?

На такие глупости Митек не считал нужным отвечать. Он только вздохнул мудро — надоел ты мне со своими заморочками, отвяжись.

Прерывистые сны-воспоминания делали ночь бесконечной. Прошлое было полно запретов и соблазнов. Преодолев страх, человек возвращался в свою память, где царило вечное затмение.

Смутный ангел склонился над ним. Легкий сквознячок от взмаха крыла охолодил глазные яблоки.

Прозрачными пальцами ангел открыл рот человеку без имени и принялся чистить ему зубы.

Голос за спиной ангела торжественно и невнятно произнес слова на небесном языке, и ангел ответил:

— А что ему сделается? Доброго человека давно бы за Три карты отвезли. От доброго человека одни бы угольки остались. А этот еще нас с вами переживет.

Человек попытался приподнять голову, чтобы лучше разглядеть сердитого ангела.

Гул и треск охваченной жадным пламенем резины заглушил его крик.

Он был прикручен раскаленной добела проволокой к бетонному пасынку столба. Конец проволоки через ноздрю пронизывал его насквозь. Ноги горели, потрескивая и разбрызгивая скудные капли жира. Легкие были забиты горькой копотью черных хлопьев. Когда ветер на секунду пробивал брешь в густой завесе дыма, человек видел скатывающиеся с крутой сопки горящие шины. Подпрыгивая, перегоняя друг друга и сталкиваясь, огненные колеса падали на дно ущелья-свалки, к подножию бетонного столба. Табуны автомобильных шин с гулом проносились рядом, врезались в столб, взрываясь снопами искр, застревали между другими шинами, догорающими, истекающими никотиновыми ручьями.

А кто-то громогласно хохочущий на вершине сопки все скатывал и скатывал вниз горящие колеса.

— У него нет вен, — сказал ангел.

— Поищи — должны быть.

В локтевой изгиб по самую шляпку вколотили расплавленный гвоздь.

И пошел снег. Крупными, спасительно-холодными хлопьями.

Снегопад загасил горящую свалку. Все стало белым, мертвым, безголосым. Человек без имени лежал на пушистом сугробе. Он не открывал век, боясь, что холодное сияние выжжет глаза. Тысячи морозных игл покалывали обугленное тело. Человек-головешка медленно протаивал сугроб жаром собственного мяса. Белый сруб снегового колодца высоко вверху голубел пятном неба. В отверстие, сияя кокардой, заглянула казенная фуражка.

— Кажется, очнулся, — неуверенно сказала фуражка. От нее пахнуло, как от пепельницы, забитой окурками. — Ишь как забинтовали, что твой фараон. Глаза-то не пожег? Побрить бы его надо.

— Тогда от него вообще ничего не останется, — сказал строгий ангел. — Слаб он еще для допросов.

— Слаб-то слаб, а вот возьмет и выпрыгнет в окно. Кто знает, какой за ним след тянется. Вот и удостоверь личность — ни документов, ни родственников, лицо подпалил, пальчики сжег.

— Не похож он на преступника. Наколок нет. Так, бродяжка безобидная. А сбежать не сбежит. Разве что на тот свет. Это уже сгоревшая спичка.

Щелкнул выключатель, и человек-головешка потух, отключившись.

Потом он беседовал с Богом, и Бог сказал, протирая очки клочком облака:

— Интересный случай: сознание, вывернутое наизнанку, переворот памяти — то, что когда-то привиделось в бреду, в кошмаре, во сне, представляется ему реальностью, а то, что было действительностью, воспринимается сном. А сны, естественно, забываются.

— Не такое уж это редкое явление, — ответила тень Бога, — вся наша жизнь сегодня вывернута наизнанку. То, что казалось бредом, стало реальностью.

— Или наоборот.

— Какая разница. Неприятно, когда тебя выворачивают наизнанку. Мерзкое это ощущение. Впрочем, боюсь, что наш разговор снова переходит в плоскость политики.

И Бог, беседуя с собственной тенью, удалился.

Луна фрагментарно освещала замкнутое пространство реанимационной палаты. На соседней койке строгая медсестра и веселый допризывник, помещенный в больницу для выявления пригодности к воинской службе, изнурительно занимались любовью. Человек без имени, укрытый тенью, отрешенно созерцал яростное взаимотерзание серебряно-янтарных тел. Ночь пахла лекарством и любовным потом, сочной земляникой на кладбище.

— Он нас не слышит? — прошептал допризывник.

— Не слышит, — успокоила его медсестра.

— Долго лежит?

— Почти месяц.

— А он не того?

— Пусти — посмотрю.

— Да ладно. Страшно рядом с покойником?

— Он еще не покойник.

— Ну, почти покойник.

— Все мы почти покойники.

— Умрет, где похоронят?

— Где всех — в земле.

— А на могиле что напишут?

— Какая разница.

— Может быть, у него родня есть. Может быть, ищут.

— Может быть.

— А может быть, не ищут.

— Может быть.

— А на нашей койке кто-нибудь умирал?

— Здесь на всех койках кто-нибудь умирал.

Возбужденные мыслью, что любят на ложе мертвецов, они возобновили сладостную взаимопытку.

С этой ночи память человека без имени была чиста. Сон и явь не переплетались в его воспоминаниях. С этого момента начиналась его новая жизнь.

Он помнил, как хорошо ворковали на следующее утро голуби на больничной крыше. Слабый ветерок, проникая через приоткрытую форточку, наполнял палату запахом свежескошенной травы.

Хорошо и спокойно. Как на том свете.

Он лежал и думал: замечательно, должно быть, избавиться от мерзости собственного тела, сбросить его, как непосильный груз с плеч, стать частью этого ветерка, раствориться в нем запахом свежего сена и невидимым плыть над землей в чистые, безлюдные края.

Он не мог сбросить с себя полусгоревшую, истерзанную болями оболочку, но сама мысль об избавлении от самого себя пьянила небывалой свободой.

Свою слабую, обремененную мерзкими привычками и прихотями плоть он воспринимал как врага. Все в этом отвратительном существе было ненавистно. Особенно раздражало желание курить. Со злорадством наблюдал он мучения своего развращенного тела и думал мстительно: «А вот посмотрим, кто здесь хозяин». Он презирал собственное тело и испытывал мстительное наслаждение от его мучений. Он не нашел себя в прошлом, и это давало право не узнавать себя в этом избитом, потрепанном существе, которому с этой минуты была объявлена война. Надо было подчинить себе чужое тело и заставить его делать то, что хочет он. И человек с высокомерием небожителя приказал своей жалкой плоти отказаться от сигарет.

Помогая себе руками, он сел в кровати. Спустил ноги на пол.

Кружилась голова.

Человек без имени управлял непослушным телом, как незнакомой машиной.

Из окна он увидел внутренний дворик, выложенный булыжниками. Женщина развешивала на бельевой веревке застиранную одежду. Платья. Детские гамаши. Страшный, как утопленник, мужской костюм.

И ни одной собаки во дворе..

Человек поднял глаза — и над латаными жестяными крышами домов на темном грозовом небе с впечатанным в невесомость снежным осколком горы увидел высокую двойную радугу. В эти небесные врата с веселым гулом врывался только что рожденный в ледниках ветер. Волновалось, клубясь, море древесной листвы, в центре которого, под вершиной большой радуги, плыл высвеченный единственным солнечным лучом золотой корабль храма. Так свежо, так хорошо было в мире, что оросила душу безымянного человека легкая слеза. Это было то самое долгожданное место, где одинаково благостно и жить, и умереть.

И только он подумал об этом, как ближе к затуманенным горам вспыхнула еще одна, третья, радуга.