Мириам Гамбурд - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Мириам Гамбурд
• Жанр: Современная проза

Мириам Гамбурд — скульптор, художник, прозаик. Родилась в Кишиневе, училась в Ленинграде, живет в Израиле. Пишет на русском языке. Рассказы на израильскую тему.

---

Музыкант являл собой хрестоматийный пример Эдипова комплекса, и любое сравнение знакомых девушек с непревзойденной мамой было для него попросту смехотворным и отдавало кощунством. Мама играла огромную роль в его жизни, и на дежурную просьбу журналистов, расскажите, мол, о том, как Вы стали скрипачом, всегда отвечал:

«Благодаря маме. Мое детство прошло в маленьком румынском городке на берегу моря, и когда сверстники убегали купаться и мне, конечно, тоже очень этого хотелось, мама набирала полный таз воды из-под крана и говорила: вот тебе море, мой мальчик, опусти ноги в таз, но не переставай играть. Так я стал скрипачом».

Угловатая, модельер одежды, привыкшая всегда быть в центре внимания, почувствовала себя не у дел. На прошлой неделе на показе коллекций зимней одежды, она представила свои новые модели по туркменским мотивам и получила заказ на них от крупной торговой фирмы. Но когда в семейном кругу подняли бокалы по этому поводу, все, кроме нее, забыли, что, собственно, празднуют, и пили за здоровье младенца и его очаровательной мамы.

Все решил маленький эпизод, даже не эпизод, а жест, обыденный жест, хорошо знакомый замужним беременным женщинам. Муж сидит и читает газету, жена проходит рядом, суетится по хозяйству, и муж, не отрываясь от чтения, кладет руку на женин живот. Музыкант непроизвольно у всех на виду положил ладонь на живот девушки — та застыла, не решаясь пошевелиться. На ней был бикини, только трусики, лифчик на пляжах Французской Ривьеры не носят. Живот еще совсем плоский, но грудь, как это бывает в первые месяцы беременности, сильно налилась. Тело чуть тронуто загаром, и там, где просохли капли морской воды, следы соли на коже.

По требованию старшей, супружницы немедленно отбыли в Париж. Младшая подчинилась. Любимая женщина не хочет ребенка — его не будет. Договор из тридцати параграфов, определяющий систему прав и обязанностей отцов и матерей по отношению к ребенку, разработанный адвокатом, видным борцом за права гомосексуалистов и лесбиянок, и подписанный четырьмя заинтересованными сторонами, такого поворота событий не предусмотрел. Отец ребенка и его муж горевали так, будто у них погиб уже родившийся ребенок.

Если описанные мной лесбиянки походили на мать и дочь, то пара рядом с ними наводила на мысль о бабушке и внучке. Старшая, известная израильская художница, много лет живущая в Париже, больная, припадающая на одну ногу, растрепанная гениальная старуха-алкоголичка. Критики в один голос признавали за ней первенство в передаче цвета и света Леванта, но любили ее не за это, а за поддержку борьбы палестинского народа. Журналисты с готовностью предоставляли ей трибуну — в любой политической ситуации она умела точной и злой репликой против своей страны потрафить европейской интеллектуальной элите и заодно расквитаться с давнишними обидчиками — в Израиле ее ни в грош не ставили, пока не пришла парижская слава. Поговаривали, и не без оснований, что смена сексуальной ориентации к старости — это точно рассчитанный ею рекламный трюк.

Сейчас, чем больше она пила, тем трезвее становился ее взгляд — цепкий взгляд прагматичной пожилой еврейки. При ней — стройная девушка, говорившая по-французски с сильным испанским акцентом — Изабелла. Женщины жили вместе несколько лет и хорошо ладили. Недавно Изабелла представила возлюбленную своим родителям. Католическая буржуазная семья, мечтавшая о молодом респектабельном женихе для своей дочери, приняла художницу… Это была вторая и счастливая любовь танцовщицы.

Старуха сидела на одиноком стуле, параллельно, как египетский фараон, расставив отечные ноги, и поглаживала бронзовую ливретку. Живая собака примостилась у нее на коленях, крупно дрожа всем телом и тычась носом женщине в лицо. Девушка-танцовщица пульсировала движением как ртуть, разносила угощение, кружилась, пританцовывала и гибко и легко опускалась на пол возле своей матроны. Были там еще…

Бутылка бордо двухтысячного года, когда было достаточно солнца и не слишком много дождей, осушена и запах баранины давно превратился в пытку.

А вот паренька-актера в бархатном пиджачке, майиного воспитанника и завсегдатая скульптурной мастерской, на сей раз я здесь не встретила. В какой-то период его жизни Майя заменила ему родителей, с которыми у него не было духовного общения. Подросток был одержим поиском себя и нашел — перешел в ислам. Обычно Майя покупала плетеные подносы креветок во льду и белого вина, и мы славно просиживали за трапезой вечер, и он декламировал нам свои роли. Теперь вино, скульптуры и маллюски для него— грех.

На этот раз хозяйка и дама-ветеринар появляются вместе. Майя достает баранину из духовки, ловко поддевает весь кусок огромной вилкой, похожей на вилы, нарезает его на крупные ломти, ставит дымящееся блюдо на середину стола, ее руки заняты, она не утирает слез и они капают на мясо, наполняет бокалы, «Santé», оборачивается ко мне и глухо говорит по-русски: «Фигаро только что умер».

Падение Диктатора

Диктатор был свергнут и казнен. Его огромная тяжелая голова свалилась к подножию колонны, расколола лбом одну из облицовочных плит пьедестала, лениво развернулась и уткнулась расквашенным носом в землю, взрыхлив ее по пути. Сочный кусок дерна с нежно желтеющим среди зеленых травинок одуванчиком залепил правую глазницу тирана. Глубокая трещина поползла от виска к нижней челюсти через обширную щеку, приоткрыв чернеющее нутро. Рядом с обезображенной головой валялось раздутое мясистое ухо, отлетевшее при падении. На упрямом набрякшем затылке цвета менструальной крови обозначился след от страшного удара. Костяк был перебит, и из горла торчали поврежденные узлы креплений…

Падение Диктатора не явилось для меня неожиданностью. Директриса музея новой метлой подчистую выметала все, что создал ее предшественник, и было ясно, что моей скульптуре не сдобровать.

Когда я поняла, что Диктатор обречен, то согласилась поставить свою подпись под его смертным приговором. Мне в письменном виде обещали установить другую мою работу вместо этой, но я потеряла ко всему этому интерес и не стала суетиться: мной овладело предательское равнодушие.

В конце концов, он сам был ответственен за свои действия.

Задуманный как карикатура на всех диктаторов, он вторгся на чужую территорию, и его дни были изначально сочтены.

Карикатура, как и всякий иной юмористический жанр, категорически противопоказана монументальной скульптуре. Крупные формы не приемлют юмора.

Кратковременному правлению Диктатора предшествовала изнурительная и ответственная церемония инаугурации. Специально заказанный для этой цели подъемный кран поднял его апоплексическую голову, закрепленную мощными ремнями, охватившими нижнюю часть лица и по-жабьи раздутый второй подбородок, наподобие намордника. Ремень поменьше косо пересек физиономию, прикрыв глаз, что сделало Диктатора похожим на Кутузова или сильно располневшего Моше Даяна. Правитель парил на фоне яркого южного неба, с отвращением созерцая людишек внизу.

Затем его голова была осторожно опущена на капитель в форме подушки и коронована тяжелым прямоугольным блоком.

Прохожие, проявляя обескураживающую политическую безграмотность, поочередно узнавали в Диктаторе Муссолини, Сталина, Бен-Гуриона, Горбачева, Иди Амина, Ленина, Черчилля, Саддама Хусейна и даже Понтия Пилата, оставляя меня в полном недоумении относительно того, удалась ли моя затея.

Сработанный как карикатура на тиранов вообще, пародия, он был скинут с пьедестала одновременно со своими настоящими прототипами в Восточной Европе и разделил их судьбу.

Бесславная кончина непомерно расплодившихся памятников монстрам от революции стала и его концом.

Не отчаивайтесь, собратья-скульпторы! Грядут новые диктатуры. То-то работы будет!

Сувенирная эпидемия

Разгром нашего дома «на сувениры» начался сразу же после маминых похорон. Малознакомые чужие люди и близкие, не известные нам ранее родственники, заходили прихватить что-нибудь на память. Сначала стали исчезать картины, краски, книги по искусству, затем в ход пошло столовое серебро, одежда, обувь. В доме было много дверей и некоторые из них никогда не запирались. Даже ночью появлялись любители сувениров и, не стесняясь, уносили с собой все, что попадалось под руку. «Я так любил Гамбурдов, им, конечно, было бы приятно, если бы они знали, что у меня останется что-нибудь в память о них…» Бабушка была слишком стара, а я — слишком мала, чтобы пресечь это нашествие. Книжные полки жалобно зияли пустотами, словно дырами выбитых зубов.

Однажды, вернувшись из школы, я и вовсе застала книжные шкафы почти пустыми. Это были высоченные, до самого потолка шкафы, потерявшие стекла во время бомбежек военных лет, но не потерявшие своего величия. В одном из них на полке лежали две школьные тетрадки в клеточку, а в них — подробный перечень альбомов по искусству с их ценами. Бабушка продала почти все отцовские картины и родительскую библиотеку Республиканскому художественному музею.