Рустам Ибрагимбеков - Храм воздуха

• Название: Храм воздуха
• Автор: Рустам Ибрагимбеков
• Издательство: «Дружба Народов» 2001, №8
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

Кончилась война. Не дожидаясь демобилизации, Юсиф спешит в Баку. Его арестовывают и сажают в тюрьму. Через год он возвращается в родной город не как герой, а как человек, запятнавший свою честь. Юсиф узнает, что отец, несправедливо обвиненный в воровстве, умер в лагере; любимая девушкавышла замуж. На работу по специальности его — инвалида, отсидевшего срок — никто не возьмет. Смирение и терпимость — это то, что позволит Юсефу прожить какое-то время там, где он вырос и куда так стремился...

---

Балкон второго этажа закрывал Юсифа от случайных взглядов прохожих, и лишь из окна напротив был виден огонек, возникающий время от времени с равной периодичностью. Приглядевшись, на краю крыши можно было разглядеть невысокую фигуру, которая была видна, лишь когда зажигалась спичка, ненадолго освещая худое смуглое лицо, зато Юсифу в подробностях было видно, что делается в уютной, аккуратно прибранной комнате, перед окном которой он жег спички; он видел и крепкого, полноватого парня, мужа Гюли, сидевшего за накрытым столом, и Гюлю, которая, подав ему что-то, вышла, через некоторое время вернулась в комнату с чайником.

Потом она опять вышла и, вернувшись, подошла к окну. Увидела Юсифа. Некоторое время Гюля вглядывалась в темноту, дожидаясь, когда спичка зажжется ещё раз, и убедилась, что ей не померещилось, — на крыше соседнего дома действительно стоял Юсиф. Она быстро отошла от окна, что-то сказала мужу и вышла из комнаты.

Юсиф сунул спички в карман и тем же путем, крышами, возвратился домой.

— Где ты так запачкался?! — мать бросилась за щеткой. — Витя вернулся, — сообщила она последнюю новость, счищая белые пятна с его брюк. — До самого Берлина дошел. Мешок семечек с собой привез.

— Каких семечек? — удивился Юсиф, пытаясь отнять у матери щетку.

— Обыкновенных. Весь двор их жарит. Военный трофей, говорит.

Юсиф рассмеялся.

— Ты заходила к ним?

— Конечно. Он тебя два раза спрашивал. Там все собрались. Поздравляют с возвращением.

— Я попозже загляну, — Юсиф отложил щетку. — Ты меня не жди, мама, прошу тебя… Ложись.

Юсиф не сомневался, что Гюля обязательно прибежит к моим родителям, чтобы пожаловаться на его поведение. И потому не удивился, услышав её возмущенный голос, когда подошел к нашей двери в конце длинного коридора:

— Ты представляешь? Совсем с ума сошел…

— А вот и он, — моя мать улыбнулась, когда Юсиф заглянул в комнату, и отставила утюг, которым гладила простыни. Гюля, увидев Юсифа, умолкла; стало слышно тиканье настенных часов.

— Ты понимаешь, что делаешь? — Гюля прервала молчание сразу, как только моя мать вышла из комнаты; она говорила очень тихо, почти шепотом; глаза, полные слез, смотрели на него с мольбой. — Ты совсем с ума сошел?

— Мы должны жить вместе, — сказал Юсиф.

— Ну что ты говоришь? Подумай! — Гюля продолжала говорить с какой-то несвойственной ей жалобной, просящей интонацией.

— Может уедем отсюда?

— Куда?

— Куда угодно… Мало ли есть мест?

— И что ты там будешь делать?

— Жить.

— Ты здесь не можешь на работу устроиться, — сказала Гюля. — Кто тебя там возьмет?..

— Это пусть тебя не волнует…

— А мои родители? Представляешь, что с ними будет? И вообще… это же позор! Весь город будет знать. Что обо мне будут говорить?! Позор на всю жизнь. Никогда не простят.

— А я тебя, думаешь, прощу?

Гюля не ответила на вопрос Юсифа; она отвернулась к стене и заплакала.

Юсиф подошел ближе, положил руку ей на плечо, она повернулась и спрятала лицо у него на груди.

— Что делать? Что делать? — повторяла она, не переставая, и слезы, обильно льющиеся из её глаз, ощущались Юсифом сквозь рубашку.

Мне удалось познакомиться с сыном Юсифа в азербайджанском посольстве в Москве 2 марта 1999 года, на приеме по случаю праздника весны, Навруз Байрама. Он выслушал меня с вежливой приветливостью, но долго не мог понять, о каком письме идет речь. А когда окончательно выяснилось, что письма моего отца он не получал, я, в окружении множества жующих людей с рюмками в руках, начал торопливо рассказывать о болезни сына. При этом, конечно же, было упомянуто, что наши отцы были друзьями, а матери близкими подругами. Но по невнятной реакции я понял, что президент «Сибойла» почти ничего не знает о своем родном отце.

Виктор сидел в окружении соседей, родственников и друзей. Мой отец и дядя Джавад, который вскрывал очередную банку американской тушенки, оказались рядом и старались не встречаться взглядами.

— Где же ты пропадаешь? — обрадовался Виктор. — Все здесь, а тебя нет, — он говорил по-азербайджански чисто, без акцента. — Садись…

Какая-то тетка уступила Юсифу место, перед ним поставили чистую тарелку, налили водку.

— За твое возвращение, Витя, — сказал Юсиф по-русски. — Тетя Маруся, поздравляю.

— Спасибо, сынок, спасибо, — тетя Маруся подложила Юсифу вареной картошки, — видишь, какая у нас радость…

— Как ты? Давно вернулся? — Виктор погладил усы, ласково разглядывая Юсифа.

— Десяти дней нет, — ответила за Юсифа тетя Маруся.

— Работаешь?

— Нет ещё…

— Он же контуженный, — объяснила тетя Маруся.

— Это не страшно. С помощью Аллаха все преодолеем, — улыбнулся Виктор. — Ты, кажется, что-то хочешь сказать? — спросил он у Джавада.

— Я хочу, чтобы мы подняли бокалы за тетю Марусю, — Джавад говорил по-русски бойко, но смешно коверкал некоторые слова.

— Да пили за меня уже, — для виду воспротивилась тетя Маруся, хотя чувствовалось, что внимание товарищей сына ей приятно.

— Тетя Маруся нам всем как мать, — сказал Джавад, — с детства чуть что — к ней прибегали. Сегодня у всех нас большая радость, но больше всех радуется она. Давайте выпьем за её радость и в её лице за всех наших матерей.

Все дружно подняли бокалы.

— А твоя Гюля, говорят, замуж вышла? — негромко спросил Виктор, пока Джавад говорил тост. — За сына ювелира?

— Тебе кто сказал?

— Сволочи. Пока мы воевали они тут жизнь свою устраивали. Ну ничего, наведем порядок. Теперь наша очередь погулять!

На вокзальном перроне, у раздачи кипятка толкались люди с чайниками, бутылками, кружками. «Подельник» отца Фируз появился за несколько минут до отхода поезда Баку—Ростов в сопровождении родственников. Пока один из них предъявлял билет, а другие шарили глазами по толпе, опасаясь слежки, Фируз торопливо обнял Юсифа и сказал:

— Твой отец ни в чем не виноват. Его обманули. Он не знал, что накладные фальшивые.

— Почему же он на суде признался?

— Сеид-рза уговорил. Это его дела: миллионы наворовал за эти годы, а мы ничего не знали, возили себе хлеб по магазинам. А когда нас задержали, Сеид-рза договорился со следователем, они заменили накладные и получилось, что лишний хлеб как бы краденый: раз в накладных он не указан, значит мы, шофера, его сами украли с хлебзавода.

— А вы почему молчали?

— Сеид-рза уговорил: сказал, что за накладные ползавода посадят. А если мы промолчим, он на суде нас вытащит, мы-то ни в чем не виноваты. И вообще, сказал, что этот ворованый хлеб голодающим детям предназначался, детскому дому какому-то. Ну мы и поверили. А он на суд даже не пришел. И нам влепили по десятке.

— От чего отец умер? — спросил Юсиф, когда родственники уже потащили Фируза к поезду.

— Сердце. Переживал очень, что люди так правду и не узнают. — Фируз уже стоял на подножке; поезд тронулся, — Я все написал куда следует. Ответа жду. — Проводник втянул его в тамбур. — Если что со мной случится, знайте, что это дело рук Сеидрзы, — последние слова Фируза были обращены не только к Юсифу, но и к родственникам, оставшимся на перроне…

Ночью Юсиф проснулся от того же преследующего его уже много месяцев кошмара: опять его «полуторку» перевернуло, дверь заклинило, и он не мог выскочить из охваченной пламенем кабины. Видимо, он кричал во сне и разбудил мать. Дождавшись, когда она снова заснет, Юсиф встал, натянул брюки и вышел во двор.

Близился рассвет. Виктор спал во дворе на старой железной кровати. Юсиф присел на каменную ступеньку перед порогом и закурил. В небольшом курятнике под деревом дремали две соседские курицы; тут же неподалеку расположился дворовый пес Тузик; лениво приоткрыв глаза, он вильнул хвостом Юсифу и опять уснул.

Юсиф докурил папиросу, оделся и пошел к моему отцу. На улице уже появились редкие прохожие; в те годы даже незнакомые бакинцы здоровались друг с другом. Ответив на чье-то приветствие, Юсиф вошел в подъезд, поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж и нажал одну из шести кнопок, столбиком выстроившихся рядом с дверью. Отец проснулся от первого же звонка.

— Что случилось? — отец был в трусах, на руке поблескивали трофейные немецкие часы — подарок деда, вернувшегося с войны в звании полковника и без правой руки.

— Поговорить надо.

Отец посмотрел на часы.

— Знаешь, сколько сейчас?

— Сколько?

— Полшестого.

— Извини. Я боялся, что ты в институт уйдешь.

— В такую рань? Что я, псих что ли? Заходи.

— Лучше прогуляемся.

— Одеться можно?

— Можно, — улыбнулся Юсиф.

Мимо Девичьей башни они спустились к Приморскому бульвару, сели на скамейку.

— Я хочу уехать отсюда, — прервал молчание Юсиф.

— Куда? — удивился отец.