Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении

• Название: Место сбора при землетрясении
• Автор: Николай Веревочкин
• Жанр: Современная проза

Повесть о художнике-карикатуристе.

---

— Ну, инвалид. Ну, рисует. И что? — спросил Сундукевич.

— Так она еще и слепая, — сказал Дрема.

— Как это — слепая и рисует? — удивился Сундукевич.

— Потому что выдающаяся, — пояснил Дрема.

— Знаю. Пойдет, — сухо одобрил кандидатуру Кукушечкин.

— Как она на личико? Ничего? Пойдет, — согласился Сундукевич.

В дополнительный список после жесткого отбора вошли девятнадцать женщин.

Просмотрев его, Сундукевич сказал:

— Все это замечательно. Женщины выдающиеся. Но есть у меня сомнение.

— Что такое? — насторожился Кукушечкин.

— Публика все больше безденежная.

— При чем здесь это? — удивился Дрема.

— Ну, не знаю. Может быть, и ни при чем, — ответил мудрый Сундукевич.

* * *

— Привет. Неделю не могу дозвониться. В горах был?

— В подполье.

— В каком смысле?

— В прямом. В подвале работаю. Сигнал на мобильный не доходит. Рад слышать твой грудной, волнующий голос. Как дела?

— Февраль кончается. Пора деревья обрезать. Какие у тебя планы на воскресенье?

— Уговорила. Встречаемся как обычно — на конечной в восемь.

— Давай в семь.

— И что тебе не спится? Слушай, приезжай? Поедем от меня вместе. А то просплю.

— Вот если приеду, точно проспишь.

— А может быть, я к тебе?

— Не надо.

— Почему?

— Клеопатра собралась рожать.

— Ну и пусть рожает. Ты-то при чем?

— Им нужно носики, ротики протереть фланелькой. Как это при чем?

— Вот пусть Клеопатра и протирает. Зачем вмешиваться в природу?

— Ты же знаешь, у нее язычок короткий, она даже свои соски, как следует, облизать не может.

— Ты собираешься облизывать ей соски?

— Очень остроумно.

— Послушай, тебе нужен профессиональный помощник. Я, как-никак, медицинский закончил.

— Обойдусь. Я маму позвала. Все. Пока. Кажется, начинается.

Утром сердитая, не выспавшаяся Гуля сидела на пеньке карагача, подстелив под себя «Ковчег новостей» и свесив ноги в сухой арык. Курила без удовольствия третью сигарету. На ней был лыжный комбинезон и горные ботинки. Большая, теплая дуреха с вечно мокрыми глазами. Она сурово посмотрела на Дрему из-под капюшона зареванными очами и бросила окурок в арык:

— Спишь долго.

Поднялась и поцеловала его, дохнув табаком.

— Трамвай в пробке застрял, — соврал Дрема.

— Пешком нужно ходить, чтобы не опаздывать. Три маршрутки пропустила. Думала — не дождусь.

— Ощенилась Клеопатра?

— Родила.

— Сколько?

— Шесть.

— Кому раздавать будешь?

— На двух мальчиков желающие есть. Тебе не нужно девочку?

— Спасибо. Мне с Олигархом горя хватает. Каждый год у тебя эти заботы. Поберегла бы ее от романтических свиданий.

— Почему это я должна лишать ее материнского счастья?

— Один год обошлась бы без материнского счастья.

— Много ты в этом понимаешь.

Подъехала маршрутка. Они вошли первыми и заняли самые плохие места на заднем сиденье. Поставили рюкзачки на колени. Она раскрыла слегка помятую газету. Он — самоучитель испанского языка.

— Кстати, на самом опасном месте сидишь, — сказал Дрема.

— Хочешь сесть у окна?

— Да ладно, сиди. Что мне зря жизнью рисковать.

Маршрутка, как бревно на лесосплаве, медленно плыла в автомобильном заторе.

— Останови, бабушка бежит, — крикнула Гуля водителю.

Через бульвар бежала женщина в солдатском бушлате. Старый абалаковский рюкзак мотался и подпрыгивал за спиной. По фигуре — старуха. Но бежала легко и невероятно быстро для своего возраста.

— Спасибо, родной, — поблагодарила она водителя.

Даже не запыхалась. Розовая, свежая, как осеннее яблоко, счастливая, поздоровавшись с Гульнарой, она села рядом с Дремой, пристроила под ноги рюкзак и, покопавшись в нем, достала карманную библию.

Читала без очков.

Нонпарель. Раньше Минздрав запрещал использовать такой мелкий шрифт в газетах. Дрема, заглянув в столбцы, не разобрал ни слова.

Надо бы зрение проверить.

Хотя в его возрасте уже неприлично иметь стопроцентное зрение.

— Как вы это все разбираете? — удивился он.

— Слово божье, — по-своему истолковала его изумление спортивная старушка. — Здесь все есть. Я, кроме этого, ничего больше не читаю. И телевизор не смотрю. Сгорел он у меня, слава богу.

— Шрифт уж больно мелкий, — пояснил свой вопрос Дрема.

— У меня очень неважное зрение было, — обрадовалась собеседнику глазастая пассажирка. — Один глаз — минус три, другой — минус три с половиной. На левом глазу катаракта намечалась. К операции готовилась. В глаза алоэ с медом капала. А как-то открыла Книгу — читаю, читаю и вдруг замечаю, что читаю без очков. Удивительно. Я после того случая ничего, кроме Книги, не читаю. Вечером нитку в иголку вставляю. Удивительно…

Бабуся говорила, говорила, а Дрема, приткнувшись к надежному Гулькиному плечу, задремал под ее говорок, шуршание газеты и нервный шум за окном маршрутки.

Они вышли у кургана, нагроможденного из валунов. По бугристому полю ползали, пыхтя и лязгая металлическими костями, старенькие экскаватор и бульдозер. Надрываясь и трясясь, экскаватор выкорчевывал из земли клешней со стертыми зубьями камни, а бульдозер, гремя железом, катил их к пирамиде.

Утренние горы казались выше, чем обычно. Грохот камней о железо вызывал тоскливую тревогу. Если прорыть шурф, земля, по которой шли Дрема с подругой, была бы похожа на тельняшку. Слой камней, перемешанных с песком и глиной, слой чернозема, снова — камни, песок и глина. И так многократно. Раз в столетие по ручью сходил мощный грязекаменный поток, покрывая цветущие земли. Жизнь медленно возвращалась снова для того, чтобы однажды быть истребленной селем.

Дачный массив, стоящий в тени гор на слоеном пироге из катастроф и человеческого забвения, своей хрупкостью и незащищенностью вызывал острое чувство жалости и опасности.

— Скоро всю землю застроят. Какие здесь подснежники были, какие степные грузди, — проворчала Гулька, закуривая. — Если бы ты знал, как я этих дачников ненавижу.

— Какая сердитая! А мне, наоборот, дачники нравятся. Особенно одна из них. Вот только курит много.

— Отлипни, липучка.

Они перешли через дорогу к воротам, сваренным из труб и арматуры, рядом с которыми под грозным запретом — «Свалка мусора запрещена. Штраф 5000 тенге» — была навалена громадная пирамида хлама. Из отбросов торчала обломанная и обугленная ива. Беспородные собаки, сорясь, копались в куче ароматной дряни. Увидев людей, они подняли голову, но, узнав Гульку, скатились вниз и, принюхиваясь к рюкзакам, закружились хороводом, завиляли хвостами.

— Отстали, беспризорники! Без лап! — сердилась Гулька, доставая из рюкзака пакет с куриными косточками и вытряхивая его на обочину. — Я тебе сейчас прыгну, я тебе прыгну! Что за фамильярность такая. Всю перепачкал. А где рыжий?

— Рыженького живодеры забрали. Здравствуйте, — сказала, выглядывая из окна киоска, сторожиха, — самых доверчивых да ласковых ловят.

Собаки, несправедливо поделив подачку, сопроводили их до калитки дачи и разлеглись на дороге, встреченные негостеприимным лаем Чарли, несчастного инвалида. Пес разрывался на части. Надо было одновременно грозно рычать на возможных захватчиков его территории и, повизгивая, размахивать хвостом, приветствуя долгожданную хозяйку.

Взобравшись по лестнице на старую яблоню, Дрема спросил:

— Что резать, хозяйка?

— Видишь волчок, свечой торчит?

— Это? — похлопал толстую ветвь Дрема. — Жалко.

— Режь!

— Как скажешь, хозяйка.

Надпилив ветвь со стороны наклона, чтобы та при падении не расщепила ствол, Дрема перешел на другую сторону. Опилки посыпались на стоящих внизу Гульку и Чарли.

Голая ветвь упала, освободив полнеба, наискосок по которому струился дымок из трубы растопленной печки.

— А теперь — верхушку. Ту, что внутрь растет.

— Ничего же не останется.

— Режь! — сердито приказала Гульнара, оттаскивая к забору шуршащую по снегу ветвь.

К обеду после жестокой ампутации сад стал заметно ниже, жиже и просторнее. Деревья со срезами, закрашенными кровавым суриком, выглядели инвалидами, карикатурами на деревья, но хозяйке результат понравился.

— Печь прогорает, принеси дров, — приказала она.

Но когда Дрема с охапкой дров вошел в домик, она напустилась на него:

— Ты где таких сырых набрал? Специально, что ли, мочил?

— Какая разница? Сгорят. Послушай, Гуль, почему бы нам не оформить отношения?

— Я согласна. Ты все говоришь правильно. Только не пойму о чем.

— Я говорю: давай оформим отношения, и ты будешь пилить меня на законных основаниях.

— Какая поэзия! Оформить отношения! — фыркнула она. — Пилить мы будем после обеда сучья на дрова. Оформить отношения! Ты уже оформлял отношения. Я оформляла отношения. И где они, наши отношения? Какое к нам имеют отношение? По пирожкам соскучился? Я пирожки печь не умею. Мой руки и садись за стол. Отношения!