Анджей Сапковский - Ведьмак (большой сборник)

• Название: Ведьмак (большой сборник)
• Автор: Анджей Сапковский
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40351-4

Одна из лучших фэнтези-саг за всю историю существования жанра.

Оригинальное, масштабное эпическое произведение, одновременно и свободное от влияния извне, и связанное с классической мифологической, легендарной и сказовой традицией.

Шедевр не только писательского мастерства Анджея Сапковского, но и переводческого искусства Евгения Павловича Вайсброта.

«Сага о Геральте» - в одном томе.

Бесценный подарок и для поклонника прекрасной фантастики, и для ценителя просто хорошей литературы.

Перед читателем буквально оживает необычный, прекрасный и жестокий мир литературной легенды, в котором обитают эльфы и гномы, оборотни, вампиры и «низушки»-хоббиты, драконы и монстры, - но прежде всего люди.

Очень близкие нам, понятные и человечные люди - такие как мастер меча ведьмак Геральт, его друг, беспутный менестрель Лютик, его возлюбленная, прекрасная чародейка Йеннифэр, и приемная дочь - безрассудно отважная юная Цири...

---

— Никто. Я тут случайно.

— А не врешь?

— Я не привык врать.

— А к чему привык? Мне рассказывали о ведьмаках. Я запомнил, что ведьмаки похищают маленьких детей, которых потом пичкают волшебными травами. Кто выживет, становится ведьмаком, волшебником с нечеловеческими способностями. Их учат убивать, искореняют в них всяческие человеческие чувства и рефлексы. Из них делают чудовищ, задача которых уничтожать других чудовищ. Я слышал, говорили, уже пора начать охоту на ведьмаков, потому как чудовищ становится все меньше, а ведьмаков — все больше. Отведай куропатку, пока вовсе не остыла.

Нивеллен взял с блюда куропатку, целиком запихал в пасть и сжевал, словно сухарик, хрустя косточками.

— Молчишь? — спросил он невнятно, проглатывая птичку. — Что из сказанного правда?

— Почти ничего.

— А вранье?

— То, что чудовищ все меньше.

— Факт, их немало, — ощерился Нивеллен. — Представитель оных как раз сидит перед тобой и раздумывает, правильно ли поступил, пригласив тебя. Мне сразу не понравился твой цеховой знак, гостюшка.

— Ты — никакое не чудовище, Нивеллен, — сухо сказал ведьмак.

— А, черт, что–то новенькое. Тогда кто же я, по–твоему? Клюквенный кисель? Клин диких гусей, тянущийся к югу тоскливым ноябрьским утром? Нет? Так, может, я — святая невинность, потерянная у ручья сисястой дочкой мельника? Э? Геральт? Ну скажи, кто я такой? Неужто не видишь — я аж весь трясусь от любопытства?

— Ты не чудовище. Иначе б не смог прикоснуться к этой вот серебряной тарелке. И уж ни в коем случае не взял бы в руку мой медальон.

— Ха! — рявкнул Нивеллен так, что язычки пламени свечей на мгновение легли горизонтально. — Сегодня явно день раскрытия страшных секретов! Сейчас я узнаю, что уши у меня выросли, потому что я еще сосунком не любил овсянки на молоке!

— Нет, Нивеллен, — спокойно сказал Геральт. — Это — результат сглаза. Уверен, ты знаешь, кто навел на тебя порчу.

— А если и знаю, то что?

— Порчу можно снять. И довольно часто.

— Ты как ведьмак, разумеется, умеешь снимать порчу. Довольно часто?

— Умею. Хочешь попробовать?

— Нет. Не хочу.

Чудище раскрыло пасть и вывесило красный язычище длиной в две пяди.

— Ну что, растерялся?

— Верно, — признался ведьмак.

Чудище захохотало, откинулось на спинку стула.

— Я знал, что растеряешься. Налей себе еще, сядь поудобнее. Расскажу тебе всю эту историю. Ведьмак не ведьмак, а глаза у тебя не злые. А мне, видишь ли, приспичило поболтать. Налей себе.

— Уже нечего наливать–то.

— Дьявольщина, — откашлялось чудище, потом снова хватануло лапой по столу. Рядом с двумя пустыми графинами неведомо откуда появился большой глиняный кувшин в ивовой оплетке. Нивеллен сорвал клыками восковую печать.

— Как ты, вероятно, заметил, — начал он, наполняя кубки, — округа довольно пустынна. До ближайших людских поселений идти да идти. Потому как, понимаешь, папуля с дедулей в свое время особой любовью ни у соседей, ни у проезжих купцов не пользовались. Каждый, кто сюда заворачивал, в лучшем случае расставался с имуществом, если папуля примечал его с башни. А несколько ближних поселков сгорели, потому как папуля, видишь ли, решил, что они задерживают оброк. Мало кто любил моего папулю. Кроме меня, разумеется. Я страшно плакал, когда однажды на возу доставили то, что осталось от моего папочки после удара двуручным мечом. Дедуля в ту пору уже не разбойничал, потому что с того дня, как получил по черепушке железным шестопером, жутко заикался, пускал слюни и редко когда вовремя успевал добежать до сортира. Получилось, что мне как наследнику досталось возглавить дружину.

— Молод я тогда был, — продолжал Нивеллен. — Прямо молокосос, так что парни из дружины мигом меня окрутили. Командовал я ими, как понимаешь, не лучше, чем, скажем, поросенок волчьей стаей. Вскоре начали мы вытворять такое, чего папочка, будь он жив, никогда б не допустил. Опускаю детали, перехожу сразу к сути. Однажды отправились мы аж под самый Гелибол, что под Миртом, и грабанули храм. Вдобавок ко всему была там еще и молоденькая жричка.

— Что за храм, Нивеллен?

— Хрен его знает. Но, видать, скверный был храм. Помню, на алтаре лежали черепа и мослы, горел зеленый огонь. Воняло, аж жуть! Но ближе к делу. Парни прижали жричку, стянули с нее одежку, а потом сказали, что, мол, мне пора уже стать мужчиной. Ну, я и стал, дурной сопляк. В ходе становления жричка плюнула мне в морду и что–то выкрикнула.

— Ну?

— Что я — чудище в человечьей шкуре, что буду чудищем из чудищ, что–то о любви, о крови, не помню. Кинжальчик маленький такой был у нее, кажется, спрятан в прическе. Она покончила с собой, и тут… Драпанули мы оттуда, Геральт, так что чуть коней не загнали. Нет. Скверный был храм…

— Продолжай.

— Дальше было так, как сказала жричка. Дня через два просыпаюсь утром, а слуги, как меня увидели, в рев. И в ноги бац! Я к зеркалу… Понимаешь, Геральт, запаниковал я, случился со мной какой–то припадок, помню, как сквозь туман. Короче говоря, трупы. Несколько. Хватал все, что только под руку попадало, и вдруг стал страшно сильным. А дом помогал как мог: хлопали двери, летали по воздуху предметы, метался огонь. Кто успел, сбежал: тетушка, кузина, парни из дружины, да что там — сбежали даже собаки, воя и поджимая хвосты. Убежала моя кошечка Обжорочка. Со страху удар хватил даже тетушкиного попугая. И вот остался я один, рыча, воя, психуя, разнося в пух и прах что ни попадя, в основном зеркала.

Нивеллен замолчал, вздохнул, шмыгнул носом и продолжал:

— Когда приступ прошел, было уже поздно что–нибудь предпринимать. Я остался один. Никому не мог объяснить, что у меня изменилась только внешность, что, хоть и в ужасном виде, я остался по–прежнему всего лишь глупым пацаном, рыдающим в пустом замке над телами убитых слуг. Потом пришел жуткий страх: вот вернутся те, что спаслись, и прикончат меня, прежде чем я успею растолковать. Но никто не вернулся.

Уродец замолчал, вытер нос рукавом.

— Не хочется вспоминать те первые месяцы, Геральт. Еще и сегодня меня трясет. Давай ближе к делу. Долго, очень долго сидел я в замке, как мышь под метлой, не высовывая носа со двора. Если кто–нибудь появлялся — а случалось это редко, — я не выходил, велел дому хлопнуть несколько раз ставнями либо рявкал через водосточную трубу, и этого обычно хватало, чтобы от сбежавшего посетителя только туча пыли осталась. Но вот однажды выглянул я в окно и вижу, как ты думаешь, что? Какой–то толстяк срезает розы с тетушкиного куста. А надобно тебе знать, что это не хухры–мухры, а голубые розы из Назаира, саженцы привез еще дедуля. Злость меня взяла, выскочил я во двор. Толстяк, как только обрел голос, который потерял, увидев меня, провизжал, что хотел–де всего лишь взять несколько цветков для дочурки, и умолял простить его, даровать жизнь и здоровье. Я уже приготовился было выставить его за главные ворота, но тут кольнуло меня что–то, и вспомнил я сказку, которую когда–то рассказывала Леника, моя няня, старая тетеха. Черт побери, подумал я, вроде бы красивые девушки могут превратить лягушку в принца или наоборот, так, может… Может, в этой брехне есть крупица истины, какая–то возможность… Подпрыгнул я на две сажени, зарычал так, что дикий виноград посыпался со стены, и рявкнул: «Дочка или жизнь!» Ничего лучшего в голову не пришло. И тут купец — а это был купец — кинулся в рев, потом признался, что его доченьке всего восемь годков. Ну смешно, а?

— Нет.

— Вот и я не знал, смеяться мне или плакать над своей паскудной судьбой. Жаль мне стало купца, смотреть было тошно, как он трясется, пригласил его в дом, угостил, а на прощание насыпал в мешок золота и камушков. А надобно тебе знать, что в подвалах, еще с папулиных времен, оставалось много добра, я не очень–то знал, что с ним делать, так что мог позволить себе широкий жест. Купец просиял, благодарил, аж всего себя оплевал. Видно, где–то похвалился своим приключением, потому что не прошло и двух месяцев, как прибыл сюда другой купец. Прихватил большой мешок. И дочку. Тоже не малую.

Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся так, что затрещал стул.

— Мы быстренько договорились с торгашом. Решили, что он оставит мне дочурку на год. Пришлось помочь ему закинуть мешок на мула, сам бы он не управился.

— А девушка?

— Сначала, увидев меня, лишилась чувств, думала, я ее съем. Но через месяц мы уже сидели за одним столом, болтали и совершали долгие прогулки. Но хоть она была вполне мила и на удивление толкова, язык у меня заплетался, когда я с ней разговаривал. Понимаешь, Геральт, я всегда робел перед девчатами, надо мной потешались даже девки из хлева, те, у которых вечно ноги в навозе и которых наши дружинники крутили как хотели, и так, и этак, и наоборот. Так даже они надо мной смеялись. Чего же ждать теперь–то, думал я, с этакой мордой? Я даже не решился сказать ей, чего ради так дорого заплатил за один год ее жизни. Год этот тянулся, как вонь за народным ополчением, и наконец явился купец и забрал ее. Я же с отчаяния заперся в доме и несколько месяцев не реагировал ни на каких гостей с дочками. Но после года, проведенного в обществе купцовой доченьки, я понял, как тяжко, когда некому слова молвить. — Уродец издал звук, долженствовавший означать вздох, но прозвучавший как икота.