Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания

• Название: Штурман дальнего плавания
• Автор: Юрий Клименченко
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1983

Роман о становлении характера молодого человека, связавшего свою жизнь с морем, о трудных испытаниях, выпавших на его долю в годы Великой Отечественной войны, когда главный герой вместе со своими товарищами оказался интернированным в одном из фашистских портов, о налаживании мирной жизни.

---

— Гер Кронфта! Очень шлехт лейте. Кранк, Вениг эссен[31]. Ну, побольше брюквы им давать. Кольраби! Они очень просили. Понимаешь, дуб? Эх… языка не хватает. Вот просили вам передать… — Гвоздик вытащил из-за пазухи целлофановый пакет и вытряхнул из него три шелковые рубашки-безрукавки.

— Дизе беренсгоф лейте[32]. Кольраби. — Гвоздик показал на котел и отчертил рукой уровень.

Унтер снял ногу со скамейки. Глаза его протрезвели. Он пощупал пальцами шелк, одобрительно прищелкнул языком и отодвинул от себя рубашки:

— Кронфту не надо покупать. Он сделает и так. Мне очень жаль людей. Отдай им обратно. Впрочем… — унтер снова придвинул к себе пакет и вытащил из него одну рубашку. — Эту я возьму. Подарю там, внизу, одной фрау, а эти отдай обратно.

Плацем по направлению к кухне танцующей походкой шел Вюртцель. Кронфта сгреб рубашку, сунул ее в карман брюк и закричал на Гвоздева:

— Работать, работать!..

Виктор Шургин выменял у Колера картошку. Наиболее истощенные беренсгофцы, несмотря на голод в лагере, стали получать немного больше, чем остальные. Часть из них лежала в ревире, в кухне им наливали полные баки супа, кое-кого подкармливали колерской картошкой.

Это была первая победа организации.

8

Георгий Георгиевич Дробыш жил в лагере замкнуто. Он мало разговаривал с капитанами других судов, часами гулял по плацу, делая бесконечное количество кругов около колодца. Гулял он один, опустив голову, глядя себе под ноги и, казалось, не замечая окружающего. Иногда по его лицу пробегала судорога, он что-то бормотал и делал рукой рубящий решительный жест.

Микешин с удивлением наблюдал за капитаном. Он видел не однажды, как Дробыш, зайдя за деревянную будку уборной, вынимал жестяную банку с окурками, которые, наверное, набрал в Беренсгофе, жадно затягивался несколько раз и снова быстро прятал банку. Он никогда ни с кем не делился и не предлагал «затяжку», как это делали почти все, кому удавалось заполучить сигарету.

В одну из прогулок Дробыш подошел к «Маннергейму», снял свою фетровую шляпу и что-то говорил ему. Гестаповец улыбался, показывая красивые зубы, и смотрел на Дробыша своими совиными глазами, сочувственно кивая головой. Потом они разошлись, и Дробыш продолжал гулять.

— О чем это вы с ним, Георгий Георгиевич? — спросил Микешин, догоняя капитана.

Дробыш неприязненно посмотрел на Игоря и нехотя ответил:

— Я себя очень плохо чувствую. Просил, чтобы мне давали добавочную миску.

— И что, будут давать?

— Обещал.

— Вам повезло. Правда, к нему никто не обращался.

— Почему?

— Гестаповец…

— А… не все ли равно! — с сердцем сказал Дробыш и быстро зашагал от Игоря…

Теперь «Маннергейм», приходя на плац, искал глазами капитана и, найдя, подзывал к себе. Они мирно беседовали по-английски. Иногда во время таких бесед Дробыш улыбался. Это раздражало моряков.

Как-то Горностаев иронически заметил Дробышу:

— О чем ты с этим мерзавцем разговариваешь? Мировые проблемы решаете или что-нибудь поинтереснее?..

Дробыш спокойно ответил:

— О разных вещах. Вот просил лекарства мне достать. Да он не такой плохой, между прочим. Всегда спрашивает, в чем мы нуждаемся. Обещал газеты присылать, книги. Может быть, радио поставят…

Горностаев круто повернулся и пошел в сторону.

Моряки относились к Дробышу недружелюбно. С большинством капитан не считал нужным разговаривать и держался надменно. Все ненавидели Дробыша, когда он нес свою «дополнительную миску», которую получал теперь по распоряжению «Маннергейма». Моряки считали, что получает он ее несправедливо: есть более истощенные. Повара старались налить ему как можно меньше, Дробыш ругался, требовал и раз даже позвал на помощь Вюртцеля. После этого на кухне его возненавидели еще сильнее…

По заключению доктора Бойко, самым истощенным в лагере был пожилой кочегар Нестеров. В ответ на все просьбы и ходатайства Горностаева начальство разводило руками: «Дали бы добавку, да не из чего».

Однажды Курсак спрятался в темной нише на лестнице и, когда Дробыш проходил мимо со своей миской, выступил вперед:

— Отдайте суп Нестерову. Он совсем ослаб, — проговорил Курсак, смотря на Дробыша ненавидящими глазами. — Лучше отдайте, а не то…

Капитан резко отвел руку Курсака:

— Может быть, я должен отдавать в лазарет весь свой рацион, а сам умереть с голоду?

— Отдай суп! — задыхаясь, прохрипел Курсак и дернул за миску.

Почти весь суп выплеснулся. Дробыш растерянно оглянулся, ища поддержки.

По лестнице поднимался Гайнц. Он уже заметил на площадке неопрятную брюквенную лужу.

— Что тут происходит? Untermensch![33]

Гайнц всех моряков, независимо от возраста и ранга, звал «унтерменшами».

Курсак молчал. Молчал и Дробыш.

— Ну? — повысил голос унтер.

Дробыш хмуро кивнул на Курсака:

— Он хотел взять мой суп, господин Гайнц.

Гайнц расставил ноги, заложил руку за борт френча и уставился на Курсака. Это была его любимая поза. Несколько секунд Гайнц набирал сил, потом обрушился на Ивана Федоровича со страшными ругательствами:

— Немецкий солдат воюет, а он хочет обжираться, сакраменто! Получи вместо супа! — И Гайнц хотел ударить механика в лицо, но тому удалось увернуться.

Гайнц рассвирепел:

— Стоять смирно!.. На десять дней чистить уборные и возить бочку! — заключил он.

Это считалось страшным наказанием: в лагере не было бани. Гайнцу все равно, кто виноват: Курсак или Дробыш. Просто возникла причина поиздеваться над одним из «унтерменшей». Завтра Гайнц посмотрит, как этот будет зажимать нос. Курсак ему еще не попадался, а Дробыш попадется в следующий раз.

Этот случай стал известен всему лагерю. Отношение к Дробышу еще ухудшилось, но он ни на что не обращал внимания: Георгий Георгиевич не хотел умирать. Какой толк в том, что он подохнем здесь, в лагере? После войны он будет нужен как опытный капитан. Вот тогда он действительно принесет пользу. Надо выжить, а там будет видно.

Рассуждения товарищей он прекрасно понимает: каждый хотел бы получать добавочную порцию, да не может. «Маннергейм» относился к нему, Дробышу, хорошо, потому что он корректен, вежлив, говорит по-английски. Видит, что он культурный человек. Вот и все.

Как-то «Маннергейм» принес Дробышу несколько книг на русском языке. Все они были выпущены берлинским белоэмигрантским издательством. Капитан читал их один. Он не предлагал книг товарищам, и никто их у него не просил. Чумаков по-дружески посоветовал Дробышу:

— Не следовало брать эти книги и нести их в лагерь, Георгий Георгиевич. Немецкой пропаганды и без того достаточно.

— Боитесь разложиться? — засмеялся Дробыш. — Нет, меня никакая книга не разложит.

— И все же не следовало нести их в лагерь.

— Оставьте! Вы не хотите их читать — и не читайте.

Чумаков пристально, как будто видел его впервые, посмотрел на Дробыша:

— Кажется, мы начинаем говорить на разных языках. Вы по-немецки, а я по-русски.

— К сожалению, я не знаю немецкого языка, — зло проговорил капитан и отошел от Чумакова.

9

Герман Сахотин быстро обжился в лагере. При каждой встрече с Вюртцелем Сахотин клянчил у него сигареты. Он шел за унтером, повторяя одну и ту же фразу:

— Гер Вюртцель, дайте мне одну сигарету. Пожалуйста. Очень прошу.

Когда Вюртцелю это надоедало, он презрительно бросал Сахотину окурок. Иногда унтер ругался и ничего не давал. Но Сахотина это не смущало: на следующий день он возобновлял свои просьбы. Все думали, что Герман так страдает без табака, что готов терпеть любые унижения, лишь бы сделать затяжку. Но скоро выяснилось, что дело обстоит иначе.

Сахотин выпросил у Вюртцеля и выменял у солдат два десятка сигарет. Затем он разрезал каждую на три части и начал торговлю. Каждая треть сигареты — треть пайки хлеба. Хочешь — бери, хочешь — нет. Курильщики проклинали Сахотина и отдавали ему хлеб.

Бюро решило положить конец этой спекуляции. Поговорить с Сахотиным поручили Микешину, — они старые знакомые, может быть, Сахотин послушает Игоря.

— Вряд ли. Мы с ним не большие приятели, — усмехнулся Микешин, но согласился.

Во время прогулки он подошел к Сахотину. Они жили в разных комнатах и из-за старой, еще со времен мореходного училища, неприязни редко разговаривали друг с другом.

— А, Микешин, здорово, — вяло приветствовал Сахотин Игоря. — Ну как жизнь?

— Живем пока, — неопределенно ответил Микешин. — Как торговля процветает?

— Ты что имеешь в виду?

— Обмен сигарет на хлеб.

Сахотин насмешливо посмотрел на Микешина:

— А тебе какое дело? Что, покурить захотелось?

— Вот что, Сахотин, — сказал, останавливаясь, Игорь. — Ты прекрати это дела. Выменивать у людей хлеб, когда они почти умирают, подло. Неужели не понимаешь?