Нина Буденная - Старые истории

• Название: Старые истории
• Автор: Нина Буденная
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Вошедшие в книгу рассказы, основанные на личных воспоминаниях прославленного полководца С. М. Буденного, — это не история гражданской воины, не боевой путь легендарной 1-й Конной армии. В их основе — случаи из жизни, иногда веселые, иногда грустные, которые не могут стать материалом для исторических исследований, но которые делают зримыми, реально воспринимаемыми события славных лет возникновения и становления Советского государства.

Повесть посвящена сегодняшним дням и рассказывает о двух днях из жизни деловой женщины.

---

Вернувшись в сейчас, Анна Павловна поняла, что природа напоминает ей смертельно больного, которого врачи, наконец пожалев, отключили от искусственных почек, механических легких и рукотворного сердца, дав возможность умереть спокойно. Но это были издержки профессионального мышления Анны Павловны. Она, конечно, ошибалась. Природа погибала естественной смертью. И впереди ее ждали — расцвет и обновление.

Тут очень вовремя к расходившейся мыслями Анне Павловне и задремавшей на припеке Светлане Никодимовне Устьянцевой из шестой лаборатории подошел Коля Жданов и прозаическим озабоченным голосом сказал:

— Дамы! Гоните рупь.

— Теперь-то для чего? — подозрительно спросила Анна Павловна.

— Арбузы в сельпо привезли.

— Тогда ладно.

Светлана и Анна Павловна охотно протянули по рублю, а Коля распорядился.

— Подтягивайтесь к костру, туда, где дымок, — показал он генеральное направление. — И — отдых. А мы сейчас.

И убежал, стройный, молодой и легкий. Скачками убежал, как горный козел.

А дамы, кряхтя, встали и, наполненные сознанием хорошо выполненного долга, не очень изящно, враскачку, на что подталкивали их негородские костюмы, двинулись к автобусу за своими узелками.

— Ты хоть перчатки сними, — напомнила Устьянцева.

— Ба! Что же это я в них до сих пор прею? — ахнула Анна Павловна, стянула сначала нитяные и швырнула их в духовитое болотце, что сразу наступало за полем, затем в борьбе, оскверняя литературный русский язык, содрала резиновые и отправила их туда же. И только потом взглянула на руки, которые, по ее словам, ей сегодня должны были очень понадобиться, и, заметьте, в лучшем их виде. И аж зажмурилась.

— Ой! — сказала она. — Глянь-ка, — сунула она вздыбленные кисти к Устьянцевой.

Ну что вам объяснять, что это были за руки? Бесцветные, как у утопленника, если вам их приходилось встречать, такие же набрякшие. Со сморщенными подушечками пальцев. И еще — все в белых разводах от талька, которым выпускающие предприятия удобряют внутренность этого резинового не́что. Гадостные руки, поганые.

— Не переживай, — сказала Устьянцева. — Испарятся, усохнут, через час приобретут вразумительный вид.

Около автобуса уже колотился народ. Двери были задраены, вещмешки замурованы.

— Жрать хочу! — хулиганила Катя Прокушева из бухгалтерии. — Где шофер? Хамство какое. Или дрыхнет он там?

Тут двери нахально клацнули и распахнулись. Складненький, крепенький водитель, имеющий мужественную внешность, просунулся из проема и гаркнул:

— Кончай бузить, заходи! Поспать нельзя?

Бузить кончили — хорошее настроение цепко держалось за всех и легко гасило конфликты. Зашли. Чуть-чуть, по касательной, изумились, что секретарша академика каким-то святым духом проникла внутрь и уже деловито вытягивает из братской кучки свою авоську со снедью, тут же забыли о ней, нагрузились и теми же парами, что и работали, — уже прикипели друг к другу — побрели наискосок через поле к лесу.

Вдруг оказалось — довольно далеко.

Место для костра выбрали обжитое прежними работничками. На черном, выжженном кругу старого кострища сейчас горел неквалифицированно, на взгляд Анны Павловны, сложенный костер — именно что не сложенный, а беспорядочно наваленный. Горит — и ладно, и бог с ним. Анна Павловна в последнее время удерживала себя от желания вмешиваться во все подряд и наводить свои порядки. Она, и, думаю, не без основания, считала это одним из признаков стареющего активного характера. И старалась себя не расшифровывать.

Отвернувшись от костра, чтобы все-таки не полезть с замечаниями, Анна Павловна стала потрошить свой мешок. Там нашлись кое-какие приятные для гастронома штучки: уже нарезанная, естественно, холодная пицца, вкусненькая даже на глаз, отдельно в баночке засоленные лично, ручками Анны Павловны, огурцы — все как на подбор, величиной с мизинец, на один укус. Потом пошли бутерброды с бужениной (хлеб белый), бутерброды с омлетом (хлеб черный) и свежий огурец, один, но безразмерный. И как венец творения — пол-литровая, узкая, с легким изгибом для ношения на мужском заду фляжка из нержавейки. С крепким холодным кофе. Та самая, что издавала то самое приятное бульканье, когда Анна Павловна карабкалась в автобус в семь часов ноль-ноль минут утра.

И тут Анна Павловна совершила сознательный, но, по мерке нашего общежития, позорный поступок: она блудливо зыркнула глазами по сторонам и фляжечку заховала обратно в мешок.

Побуждения, толкнувшие Анну Павловну на такой стыдный поступок, были просты и бесхитростны. Сам вид фляжки предполагал наличие в ней совершенно определенной начинки. И Анна Павловна, в общем-то смелая женщина, вдруг испугалась кривотолков. «В следующий раз термос возьму. К чему мне эта морока?» — запоздало подосадовала она.

Особенной игры ума Анна Павловна ожидала от очень наблюдательной секретарши академика, которая вот в это самое время, когда Анна Павловна прячет похудевшую сумку за сваленное бревно, легкой походкой, играючи шагает через поле, делая вид, что держится за дужку ведра, в котором складненький, ладненький водитель автобуса несет для коллектива чистую воду. Чтобы попить.

А пить хотелось даже больше, чем есть. Для начала, конечно.

Анна Павловна уселась на бревно, подтащенное к кострищу прежними поколениями картофелеизымателей, и обмякла. Прижалась грудью к высоко торчащим коленям, эти самые колени обняла и о них же оперлась подбородком. Получилось удобно, хотя со стороны — закорючка закорючкой. Устьянцева бросила ее и пошла удовлетворять свою неуемную жажду общения. «Из-за чего, — подумала Анна Павловна, — настоящего ученого из нее и не получилось. Но, — подумала Анна Павловна, — к этому Светлана никогда не стремилась, жизнью почти довольна, а значит, все славно».

У Анны Павловны была одна любопытная деталь в характере, которая в кулуарах института когда-то обсуждалась и осуждалась, а к сегодняшнему дню расценивалась просто как ее чудачество: она считала, что все люди, работающие с ней или около нее, — одинаково талантливы. Выбить эту дурь из нее пока что не сумели.

Когда увидели шагающих по тому, что еще недавно было картофельным полем, груженных арбузами Колю Жданова со товарищи, начали растаскивать в стороны горящие бревна, раскапывать уголья, под которыми томилась картошка.

Женская молодежь института уже успела создать нечто вроде сработавшей скатерти-самобранки, аккуратно и даже красиво являющей миру коллективную снедь.

Жданов сдал принесенный груз хозяйкам и подошел к Анне Павловне.

— Они что, так вот костром и полыхали? — спросил он с какой-то не присущей ему раздражительностью, глядя на чуть оттащенные, но еще горящие поленья.

— Полыхали, картошка наверняка сгорела, но не бери в голову, — сказала Анна Павловна и, приняв более грациозную позу — все-таки мужчина, деловито запустила руку за бревно. К своему мешочку. — Хлебнем для бодрости.

— Начинай ты, Анна Павловна.

Та отвинтила крышку и отпила:

— Эх, вкуснота!

Жданов сделал несколько полноценных глотков, отсчитанных его кадыком, и вытаращил глаза:

— Что это?

— Кофе. А ты думал?

У костра уже по-поросеночьи повизгивал Ванюшкин, требуя ветку потолще, чтобы выкатывать из глухого жара углей картошку. Ему дали увесистый сук, почти бревно, он начал ковыряться — ничего не вышло. Пока мужчины шебуршились у костра, женщины, как оголодавшие волки, набросились на еду, стали хватать закуску — не свою, чужую. Интересней же. Начали выспрашивать, чье из понравившегося чье, и рецепт изготовления. Анна Павловна пустила свой кофе по кругу, проследив только за тем, чтобы фляжка вернулась к ней и оказалась — уже освободившаяся — на своем месте, в мешке. Она любила не так порядок, как эту самую флягу. Видимо, у нее с нею было кое-что связано. Личное.

Уже Ванюшкин, продолжая довольно и тоненько повизгивать, начал кидать в девушек картошкой, действительно сгоревшей. И в это самое время из-за их спин, из непроглядных зарослей кустарника, который еще только готовился сбрасывать листву, совершенно, казалось, бесшумно — или неслышно из-за общего гама? — появился конь.

Он был рыж, ладно скроен. Он высоко нес довольно крупную, но точеную голову. Он вышел и замер, а в синих глазах его полыхали то ли отблески костра, то ли осеннего солнца.

Разом замолчали и замерли все сидящие на поляне.

Конь был под седлом, повод спускался на землю. Он стоял, напружинившись, не решив еще, каким станет его следующий шаг. Анна Павловна гибко поднялась, прихватив с бумажной салфетки кусок черного хлеба.

— Коля! — сказала внятно, одними губами. — Спокойно заходи сбоку. Без суеты.

Плавно развернулась, по-охотничьи беззвучно ступая, неторопливо пошла к лошади, протягивая ладонь, на которой лежал ломоть.