Ба Цзинь - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ба Цзинь
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002531-1

В книгу вошли лучшие произведения крупнейшего писателя современного Китая Ба Цзиня, отражающие этапы эволюции его художественного мастерства. Некоторые произведения уже известны советскому читателю, другие дают представление о творчестве Ба Цзиня в последние годы.

---

Сяо Шань говорила «тяжелые времена» потому, что ее таскали по комиссиям, посылали на принудительные работы, то и дело прорабатывали на митингах. На стенде «большой критики» посреди улицы Хуайхай были расклеены дацзыбао с описанием моих преступлений, мое имя было выставлено «на обозрение масс», уж не говоря о том, что имя моей жены — «вонючей бабы» — красовалось на самом видном месте. Эти иероглифы, словно черви, точили ее сердце. Как-то студенты Шанхайского театрального училища из группировки «неистовых» ворвались в наш дом и поволокли Сяо Шань в отделение Союза писателей, а на воротах дома повесили дацзыбао с разоблачениями ее мнимых преступлений. Хорошо еще, что сын ночью сорвал эти дацзыбао, они могли бы стоить ей жизни!

Презрение, язвительные насмешки подтачивали душевные и физические силы Сяо Шань. Я замечал, что здоровье ее ухудшается. Внешнее ее спокойствие было обманчивым. Душевная боль — это же как кипящая вода в котле, каково было скрывать и усмирять ее! Сяо Шань постоянно тревожилась за меня и одновременно старалась успокоить, дать понять, что верит в меня. Конечно, она видела, что положение мое становится все серьезнее, давление — все сильнее, и это страшило ее. Одно время она провожала меня до работы и встречала: шла до начала улицы Цзюйлу, на которой находилось отделение Союза, а вечером выходила на хунаньскую улицу, недалеко от нашего дома, и всю дорогу не поднимала головы. Я понимал Сяо Шань, болел за нее душой, боялся, что она не выдержит тяжелых ударов. Помню, однажды после работы мы, как обычно, пришли домой. Особых неприятностей в тот день не было, она в хорошем настроении пошла на кухню, а я развернул свежую газету и на третьей странице увидел заголовок «До конца разоблачим подлинную, контрреволюционную сущность Ба Цзиня»; статья была написана двумя писателями из рабочих, которые тогда задавали тон в отделении Союза. Это был смертельный удар! Пробежав две-три строчки, я поспешно спрятал газету, боясь, как бы она не попалась на глаза Сяо Шань. Жена вошла с приготовленной едой, все еще улыбаясь. За ужином оживленно разговаривала, смеялась. Потом решила почитать новости. Я пытался отвлечь ее, но безуспешно. Она разыскала газету, и улыбка ее сразу погасла. В тот вечер Сяо Шань не промолвила больше ни слова. Ранним утром она вошла в комнату. Позже я узнал, что она всю ночь тихонько проплакала. Спокойный вечер был испорчен. Сейчас, когда я вспоминаю то время, заплаканное лицо стоит у меня перед глазами. Как я хотел, чтобы высохли слезы и вновь засияла улыбка на ее измученном лице! Я бы с радостью отдал несколько лет своей жизни за один только безмятежный, тихий вечер в семье.

2

Невестка Чжо Синьфана рассказывала, что ее свекровь, жену Чжоу, незадолго до ее смерти мучители, встав в круг, швыряли как мяч; на ней живого места не оставалось. Друзья уговаривали ее убежать, скрыться, а она ответила: «Если я убегу, они вот так же примутся за моего дорогого Чжоу». Сяо Шань, правда, не довелось испытать подобных изощренных физических издевательств, но в духовном смысле ее тоже швыряли как мяч. И она рассуждала при этом так же: если ей достанется больше мучений, то, может быть, меньше выпадет на мою долю. Но это была чистейшая иллюзия, в конечном итоге страдала все же сама Сяо Шань. Невыносимо больно было видеть, как она сохнет день ото дня, как постепенно угасает в ней пламень жизни. Я уговаривал ее, успокаивал, пытался помочь — все напрасно.

Сяо Шань часто спрашивала меня: «Когда же будет решено твое дело?» Я отвечал с горькой усмешкой: «Когда-нибудь будет решено». Она вздыхала: «Боюсь, я не дождусь этого», потом она заболела. Ее уговаривали вызвать меня из «школы кадров Седьмого мая»[32]. Не знаю, откуда у нее были сведения обо мне, но она отказалась: «Он как раз сочиняет „самокритику“, не надо его отрывать. Может быть, решится его дело». Когда я приехал на побывку из «школы», Сяо Шань уже не вставала с постели. Она спросила, как я писал «самокритику» и решено ли дело. Я действительно сочинял тогда «самокритику», да ведь я делал это уже много раз. Меня заставляли писать только затем, чтобы измотать вконец мои силы. Но как она могла знать, чем я был занят?

До кончины Сяо Шань оставалось всего немногим больше двух месяцев, опухоль пустила метастазы, но мы этого не знали. Хотели позвать доктора, чтобы осмотрел ее хорошенько, но ничего не вышло. Положено было записаться в больнице на амбулаторный прием, и после долгого ожидания вас принимал врач или практикант, выписывал какое-нибудь лекарство, и весь разговор. Если температура доходила до 39°, можно было записаться на внеочередной прием или вы имели право сидеть полдня в переполненном смотровом кабинете. Раздобыть какой-нибудь транспорт тогда было очень трудно. Чаще всего наш зять одалживал у кого-нибудь велосипед, усаживал Сяо Шань на седло и потихоньку вел велосипед. Однажды она наняла велорикшу, а на обратном пути никого найти не удалось. Поплелась пешком в сопровождении приятельницы. Брели с передышками, остановками, на перекрестке она чуть не упала. Стали умолять прохожих сообщить домой. Там как раз оказался один из племянников Сяо Шань, пришедший ее навестить. Он побежал навстречу и дотащил ее домой на спине. Она надеялась, что рентгеновский снимок поможет установить точный диагноз, но рентгена добиться не удавалось. Наконец с помощью одного из родственников Сяо Шань по знакомству сделали два снимка и диагностировали рак кишечника. Потом один из друзей, опять же через знакомых, устроил ее в больницу. Она так радовалась, надеялась, что это ее спасет. Она одна не знала об истинном своем состоянии. В больнице Сяо Шань пробыла всего три недели.

Отпуск мой кончился, я просил дать мне еще месяц, чтобы ухаживать за больной. Состояние жены с каждым днем ухудшалось, и я не хотел оставлять ее без ухода. Но когда я попросил о продлении отпуска, вожак «рабочего пропагандистского отряда» в отделении Союза потребовал, чтобы я на следующий же день возвращался в «школу кадров». Скрыть это от Сяо Шань было невозможно. Она вздохнула: «Поезжай спокойно» — и отвернулась, чтобы я не видел ее лица. Дочь и зять, наблюдавшие все это, ни о чем не спрашивая, побежали на улицу Цзюйлу объяснить ситуацию тому самому вожаку, надеясь, что он все же согласится отпустить меня еще на какое-то время в город ухаживать за больной. Но этот бонза, «строгий блюститель порядка», заявил, что я не врач и незачем мне оставаться дома. «Это повредит перевоспитанию». Дети вернулись домой возмущенные, но сообщили лишь, что не получили разрешения (уже потом они пересказали его «изречения»). Ну что тут скажешь? На следующий день мне предстояло снова отправиться в «школу»!

Всю ту ночь Сяо Шань плохо спала, да и я, конечно, тоже. На следующий день рано утром в доме совершенно неожиданно появился наш сын — оказывается, он приехал глубокой ночью. Он жил и работал в деревне на поселении; получив вести из дому, выпросил отпуск, чтобы повидаться с матерью, но не ожидал, что она так плоха. Я успел лишь посмотреть на сына, поручил ему мать и поехал в «школу».

Настроение у меня было хуже некуда. Я никак не мог понять, как это все могло случиться. Целых пять дней в «школе» я не получал вестей из дому. Сяо Шань была так тяжело больна, а мне не давали возможности даже узнавать о ее состоянии. Невыносимо тяжелы были эти пять дней! Вечером пятого дня главарь цзаофаней[33] сообщил нам, что на следующий день утром мы все возвращаемся в город на собрание. Вот так я снова оказался дома, увидел жену. Благодаря помощи друзей ее удалось положить в больницу имени Сунь Ятсена, в палату для раковых больных. Все уже было договорено, на следующий день надо было отправляться. Сяо Шань так надеялась, что увидит меня до больницы, и вот я вернулся. Я даже не представлял себе, что болезнь будет прогрессировать так быстро. Мы увиделись, и я не мог вымолвить ни слова. Она же сказала только: «Наконец-то меня кладут в больницу». Я ответил: «Не волнуйся, лечись».

Пришел проститься ее отец: старик был совсем слеп, навещать дочь в больнице ему было бы очень трудно.

После обеда я пошел на собрание, где прорабатывали людей, надевали на них колпаки контрреволюционеров. Среди жертв был мой знакомый, Ван Жован[34], тоже писатель, моложе меня. Некоторое время мы находились вместе в «коровнике», его обвиняли как «правого со снятым ярлыком». Он не покорился, не смирился, вывесил дацзыбао с призывом «Освободи себя сам!», и потому обвинения против него становились все серьезнее. Мало того, что его довольно долго держали в заключении, теперь еще надели колпак контрреволюционера и отправили на трудовое перевоспитание под усиленным надзором.

Собрание казалось мне каким-то нелепым сном. Наконец оно кончилось, я пришел домой, увидел Сяо Шань, и меня охватила необъяснимая нежность и теплота, ведь я вновь вернулся к людям. Но Сяо Шань было плохо, она не могла говорить, лишь изредка произносила одно-два слова. Я помню, она дважды сказала: «Я не увижу». «Не увидишь чего?» — спросил я. Спустя немного она проговорила: «Не увижу твоего освобождения». Ну что я мог на это сказать? Сын сидел рядом, горестно уронив голову; он пал духом, за ужином почти не ел, ему как будто нездоровилось. Вдруг Сяо Шань спросила шепотом: «Почему он не на работе?» Сын к тому времени уже пробыл три с половиной года в горной деревушке провинции Аньхой. Он находился не под надзором, но прокормить себя сам не мог, а будучи к тому же моим сыном, оказался лишен многих гражданских прав. Сначала он научился молчать, потом — курить. Я глядел на него — меня мучили совесть и раскаяние: не надо было в свое время писать книги и уж тем более производить на свет сына и дочь. Я вспомнил, как два года назад в невыносимо тяжелое время Сяо Шань поведала: «Дети говорят: отец натворил бед, навлек несчастье на семью». Меня будто ножом резануло по живому, я не проронил ни слова, лишь проглотил слезы. Она заснула ненадолго, а проснувшись, вдруг спросила: «Тебе завтра идти?» «Нет», — ответил я. Тот самый вожак пропагандистского отряда распорядился сегодня, чтобы я не возвращался в «школу кадров». Он спросил меня, знаю ли я, чем больна Сяо Шань. «Знаю», — ответил я. На самом деле домашние скрывали от меня правду, но из его вопроса мне все стало ясно.