Андрей Бочаров - Настоящая фантастика – 2013 (сборник)

• Название: Настоящая фантастика – 2013 (сборник)
• Автор: Андрей Бочаров
• Издательство: Литагент «Эксмо»334eb225-f845-102a-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-63957-1

Космический грузовоз терпит крушение на планете, посадка на которую категорически запрещена. Но что тогда здесь делает экспедиция земного Института Ксенологии? У невольного робинзона Макса Горнова считаные дни, чтобы разобраться в этом…

Французский ученый Рене Миро на исходе девятнадцатого столетия создает мираклин – «сыворотку чудес». Открытие Миро способно изменить человечество, а ведь жестокий двадцатый век уже не за горами…

Почему в советское время уже тогда всемирно известных писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких не баловали литературными премиями? Как партийные чиновники «превращали» Стругацких в диссидентов? Это и многое другое в малоизвестном интервью с Борисом Натановичем Стругацким…

Борис Стругацкий, Дмитрий Скирюк, Ярослав Веров, Игорь Минаков, Антон Первушин, Андрей Дашков, Дмитрий Володихин, Дарья Зарубина, Майк Гелприн и другие в сборнике, выпущенном по итогам Международного фестиваля фантастики «Созвездие Аю-Даг–2012».

---

Я умею убивать, да. Я умею убивать так, как никому и не снилось, потому что я умею убивать бессмертных. И это не оттого, что я, допустим, «бессмертнее» прочих или я злая волшебница, а просто потому, что их хвалёное бессмертие – не что иное, как зацикленное заклинание. А я умею расплетать чужие заклинания. Это мой дар и моя ноша. Но что там, за гранью смерти, я не знаю. Вот Ярре наверняка бы додумался. Он был по-настоящему хороший маг… вернее, стал бы им, успей он вырасти и закончить обучение. Вот его бы в этот самый университет на Яхче! Как жаль, что с нашего аллода невозможно было убежать, как сбежали уцелевшие из этих… тэм-зэм. Здесь никому не дали доучиться и дожить до старости, чтоб повзрослеть и полюбить, свершить задуманное, воспитать детей… Оскол – застывшая частица прошлого, засушенный цветок, муха в янтаре. Здесь никогда и ничего не происходит, потому что по большому счёту людям не для чего жить. Зачем вспахивать поле, строить дом, сажать сад, когда это некому оставить? Как может счастье прийти в дом, в котором не звучит детский смех?

Мы не стареем и не умираем, но время всё равно каким-то образом берёт своё. Тела изнашиваются, от ранений остаются шрамы и увечья, неизвестно откуда появляются новые загадочные болячки… Думаю, пройдёт лет триста-четыреста, и мы все превратимся в мумии, ходячие трупы, о которых рассказывал Крив. Ума останется у каждого – только чтобы руду ковырять. Крессин наложил заклятие, от которого наши «искры жизни» не могут отделиться от тел, но не могут и догореть. Наверное, все так или иначе это понимают. Я так думаю, что единственная цель, которую теперь можно ставить перед собой, – это забыться. Забыться любым способом: пить вино, курить г’хаш, предаваться разврату, дикой охоте, разным удовольствиям и глупым извращениям – скакать по крышам, прыгать с водопадов Рано-Ароа, заключать дурацкие пари, щеголять нарядами, обжираться вкусностями и прочим образом сходить с ума. Впрочем, это знать, а у бедноты труба пониже, дым пожиже. Но цель у них едина. Накапливать знания никто не хочет, да и как их накопить? Кто этим будет заниматься? После наложения Заклятия наместник первым же указом повелел уничтожить библиотеку, чтоб никто ни сейчас, ни потом не смог повернуть дело вспять. Из творчества разрешены поэзия и музыка, да ещё живопись, а из наук – единственно что математика, и то лишь затем, чтобы дома на голову не падали. Ну и чтоб деньги знали счёт… хотя, я слышала, банки десять лет уже не принимают вклады под проценты. Неудивительно, если подсчитать, сколько набежит за две-три вечности.

За два десятка лет, которые прошли с момента Заклятия, на меня сумели выйти двенадцать человек. Сказать иначе, дюжина. И все они искали смерти. Если честно, я не очень представляю, откуда они узнали про моё умение. С другой стороны, Оскол невелик, слухи расходятся быстро. Кумушки на кухнях, пьяницы в кабаках, любовники в будуарах и торговки на рынке, все они рассказывают шёпотом друг дружке, будто слышали о девочке, которая не только не растёт и вечно остаётся ребёнком, но может убить человека, даровать ему смерть (если, конечно, захочет). Зачем они это рассказывают, понятно, дело не в убийстве. Просто, если некто несёт в себе дар смерти, значит, есть надежда, что кто-то может даровать и жизнь.

А убила-то я больше, чем двенадцать. Приходило тоже больше. Только я кому-то отказала, у других, наоборот, не стала спрашивать. А вообще, я поняла, что могу убивать на второй год, когда Перри Остроглаз, который был, скажем так, довольно знаменитым вором, решил, что раз мы вместе промышляем, то и постель у нас должна быть общая, нажрался и полез геройствовать ко мне под одеяло. За что и поплатился. Я даже не хотела его убивать, как-то само получилось. Но именно тогда я поняла, что с воровством пора завязывать, и ушла в одиночное плавание. После этого меня и прозвали Смертью, сначала в воровских кругах, а после по всему Осколу. Вот так, когда нарочно, а когда и вынужденно я отправила в другой мир ровным счётом девятнадцать человек, аккурат по числу прожитых лет: подельника-вора, двух нюхачей, одного чересчур назойливого егеря, кого-то ещё… ну и двенадцать «добровольцев». Попутно выяснилось следующее правило: один год – одна жизнь. Я из-за этого чуть не попалась, когда однажды понадеялась на своё умение, а оно возьми и дай осечку.

Иногда ночами я не могу заснуть, так сильно думаю об этом. Крысята дрыхнут у меня под боком, зубки чешут, а я лежу, смотрю на звёзды, и Оскол мне представляется тогда огромным театром, вроде кукольного: сцена, занавес и маленькие люди, нити от которых тянутся куда-то к небесам. И эти ниточки такие прочные, что их уже не оборвать, пусть даже кукла износилась. Стальные нити, может быть, адамантиновые. Самое умное, до чего я додумалась, это будто старое заклятие каждый год спохватывается, «вспоминает» обо мне и ищет мою «нить», чтоб её оборвать.

А я ему каждый раз подсовываю другую.

Всё-таки жаль, что я не волшебница, а то бы непременно с этим разобралась.

У всех, кто добровольно ищет смерти, есть на то свои причины. Иногда дурацкие, вроде скуки или несчастной любви, а иногда серьёзные, от них рехнуться можно. Была одна женщина, у которой умерли дети и она совсем помешалась от горя. Сестра просила за неё, и я не смогла отказать. Впрочем, даже если я и откажусь, не всё потеряно – на крайний случай есть ещё астрал и крайняя обитель.

А у этого дядьки, похоже, причины были серьёзные, хотя выглядел он как обычный придворный хлыщ. Вернее, как придворный хлыщ, который две недели ползал по лесам, жрал что попало, ночевал у костра и подтирался листиком. Костюм его был весь в пыли и конской шерсти, бархатный колет, обшитый золотой тесьмой, потёрся и залоснился, тёплый синий плащ, который он сейчас отбросил за спину, помялся, штаны с прорехою, а сапоги не знали щётки много дней. В то же время его лошадь не выглядела усталой, так что последние дни он скорее шатался по окрестностям, чем шёл издалека. Как и все аристократы, он был бледен, только кожа у него была не белой, а какой-то слишком белой, чтоб назвать её здоровой. Это была мёртвая, слепая белизна, среди которой выделялись пятнышки и трещины, как будто что-то разъедало человека изнутри, а когда он снял берет, чтобы раскланяться, я увидела, что пальцы его скрючены и одного мизинца не хватает, лицо опухло, а волосы на голове торчат пучками, словно островки речного камыша среди гноеточивой сыпи. Грязная кожа, изуродованные пальцы, воспалённые глаза и запах гниющей плоти, который не в силах отбить никакие духи… Я не очень разбираюсь в болезнях, но даже у меня похолодело сердце: будь он хоть трижды бессмертный и трижды аристократ, ошибки быть не могло.

Лепра, подумала я. Это лепра.

Всякий раз теряюсь, когда вижу подобное. Этот человек был болен, и если бы мы жили в прежнем мире, до Заклятия, я бы сказала, что он болен смертельно. Ну а поскольку в нашем мире нет ни смерти, ни лекарства от проказы, то ему и дальше суждено страдать и разлагаться заживо.

Вот про это я говорила, что в мире есть вещи похуже смерти.

Но всё это было не важно, ибо по-настоящему меня поразило другое.

Этого человека я знала.

Его было трудно узнать, особенно теперь, когда он выглядел так ужасно. Но эта его манера кланяться и говорить, этот взгляд я узнала бы из тысячи, пусть даже голос его стал скрипучим, как несмазанная дверь.

Бард Кассиус де Рей из Туар-Гелена.

Я ещё раз глянула на лошадь, распознала среди поклажи маленькую арфу в кожаном чехле и поняла, что угадала. Бард молчал. А я стояла перед ним, глядела снизу вверх – недоразвитая угловатая дурёха с костылём, такая же оборванная, как и он, а в голове у меня было пусто и только сердце бухало в груди. Вся моя злость куда-то испарилась. Я проглотила все колючие словечки, что вертелись у меня на языке и норовили выпрыгнуть, и произнесла одно лишь слово.

– Больно? – спросила я.

– Боль – не самое страшное, госпожа, – грустно улыбнулся Кассиус. – Я к ней привык.

– Есть средства…

– Есть, я знаю. Только мне они уже ни к чему. Проказа – милосердная болезнь… впрочем, до определённой степени.

Я опять поразилась. Даже сейчас, в таком ужасном положении поэт изыскивал красивые сравнения. Когда он улыбался, разочарование и безнадёжность исчезали с его лица, и это был прежний Кассиус де Рей, за которым я когда-то, будучи совсем малявкой, бегала с подружками. Мы всегда просили его спеть или сыграть, а он всё время торопился и отшучивался. Высокий, красивый, с арфой за спиной и неизменным свежим цветком в петлице, он дюжинами сочинял дразнилки, над которыми мы хохотали до упаду, а в кошельке у него были леденцы. Мы ничего не смыслили в куртуазной поэзии, но его весёлые песенки, такие, как тот же «Крысомор» или «Шляпа моя, шляпа», распевали до самозабвения. Когда он соглашался спеть, все люди замирали, и даже куры переставали кудахтать, а свиньи – возиться в грязи. Вряд ли он помнил меня, обычную дворовую девчонку, дочку угольщика и прачки. Но я его помнила. Этот человек сросся со своим несчастьем, он целиком признал свои заслуги и грехи, он смирился и больше уже ничего не хотел. Я не знала, что ему сказать. У меня ком к горлу подкатывал.