Никандр Алексеев - Охотничьи тропы

• Название: Охотничьи тропы
• Автор: Никандр Алексеев
• Издательство: Новосибгиз
• Жанр: In-verse, стихи
• Год: 1948

Рассказы, очерки, стихи.

---

Кондр. Урманов

НА РОДИНУ

Перед вскрытием реки ночи бывают теплые, темные и тихие. Если выйти такой ночью на берег реки, в поздний час, да постоять немного, можно услышать какие-то неясные волнующие шумы. Они доносятся до вашего слуха отовсюду и волнуют, потому что невозможно понять сразу, что происходит. Это в природе началось великое движение ее неисчислимых творческих сил: в воде по заберегам реки, в темной бездне неба, в крутых обтаявших берегах.

Вот из хаоса неясных шумов до вас доносится тонкий мелодичный свист:

— Тю-ить…

И в другой стороне:

— Тю-ить… тю-ить…

Это во тьме ночи перекликаются маленькие белохвостые кулички, совершая перелет к себе на родину.

Вот прозвенели где-то в вышине мягким перезвоном серебряные колокольцы и смолкли, и вы вспоминаете по этому, ни с чем не сравнимому перезвону белогрудых, с янтарными глазами красавцев гоголей. Они одни из первых идут на север, к местам гнездовий.

Откуда-то издалека доносится глухой гул, похожий на взрыв, а у берега что-то плеснулось: нето упал камешок, нето перепугалась крупная рыба.

— Фи-фи-фи-фи-фи… — проносятся над вами крупные птицы, и вы по свисту крыльев определяете, что это пролетели самые красивые из утиных пород — кряквы.

Вот в такие тихие, темные ночи начинается широкое переселение птиц из далеких теплых стран, где они проводили, зиму — на север, к себе на родину.

В этом долгом и трудном пути многие из них гибнут — от непогоды, от хищных зверей и птиц, от выстрелов человека, — но это не останавливает движения.

…У меня была давняя заветная мечта: забраться куда-нибудь подальше от города и проследить день за днем полный весенний перелет птиц.

Для своих наблюдений я выбрал озеро Иткуль, расположенное если не в центре пролета, то, во всяком случае, на «большой дороге».

Еще зимой я получил письмо от старого рыбака-охотника Степана Кирилыча, жившего много лет на берегу озера Иткуль. Озеро, километров 6–7 длиною, широкое; юго-западная часть его заросла камышами, изобилует лабзами — здесь постоянный приют и гнездование чаек. Северо-восточная часть окаймлена камышами только по берегам, середина же озера — чистая и в бурную погоду здесь часто гуляют «белые барашки». Весной много разной птицы посещает это озеро, а некоторые породы уток гнездуют. Меня потянуло к нему.

Там, где кончаются камышевые заросли и открывается обширный плес, на крутом берегу озера стояла избушка дедушки Степана Кирилыча.

Раньше он жил на станции со своей гостеприимной Арефьевной и единственным сыном Николаем. Они жили просто, открыто и в доме постоянно были люди: то охотники, то рыбаки. Сам-то Степан Кирилыч жил больше на озере и зимой и летом.

Иногда ему Арефьевна говорила:

— Пора бы, старик, бросать жить на два дома, поди-ка и так прокормимся, без твоей рыбалки да охоты…

— Ничего не выйдет, мать, — отмахивался Степан Кирилыч. — Я человек — конченный. Надо было тебе перед свадьбой глядеть каков я… — И добавлял:

— Не могу жить без озера… Когда помру, велю похоронить меня на горке, у озера, чтобы птицы пели надо мной и камыши шумели день и ночь.

В первый год войны погиб на фронте Николай, а за ним умерла Арефьевна, и Степан Кирилыч окончательно переселился на озеро.

— Приезжай, — писал он мне, — весну послушать. Кому как, а мне это — разлюбезное дело. Стар уж я, один, как перст, а как посмотрю да послушаю весну — опять жить хочется…

Я быстро собрался и поехал. На конечную станцию поезд пришел ночью. С рассветом я покинул вокзал и вышел в поле. С каким же облегчением я вздохнул, когда услышал первые песни жаворонков! Дул холодный северный ветер, и немногие из них поднимались в воздух, чтобы спеть свою песню наступающему дню.

Я не заметил, как прошагал пять километров до избушки Степана Кирилыча. Из трубы вился синеватый дымок — значит дедушка бодрствовал.

Я тихонько подошел к двери и разом распахнул ее. Степан Кирилыч сидел у печи, спиной ко мне, и курил трубку.

— Здравствуй, Кирилыч!..

Кирилыч обрадовался моему приезду и по-отечески прижал меня к груди:

— Все-таки надумал приехать?.. Ну вот и добро… добро!.. А то я тут один затосковал, — говорил он, и в потеплевших синеватых глазах я видел, что он действительно рад моему приезду. — Весна худая — ну и ко мне никто не едет. Дует сивер и шабаш. Нето что птица, — рыба и та залегла… — продолжал он старческим хриповатым баском, как бы извиняясь, что пригласил меня в недоброе время.

— Ничего, — говорю, — весна свое возьмет.

— Так-то оно так, да только и угостить тебя нечем… Разболакайся, а я пойду сетешку выберу, может, что попало.

Я не вытерпел и пошел вместе со Степаном Кирилычем на озеро.

Солнце уже поднялось высоко. Ветер не унимался и по рослому побуревшему камышу гуляли волны. На северо-восток раскинулся широкий плес, еще крепко закованный льдом, только у берега и у кромки камышей были забереги. Далеко, над взволнованными зарослями камыша, в стороне, носящей название Чаячьего, мотался одинокий болотный лунь. Он то взмывал кверху, то неожиданно падал вниз. Видно и ему в эту стужу нелегко добывать пищу. Сквозь свист ветра и шум камыша иногда прорываются одинокие звонкие голоса жаворонков и сейчас же глохнут. Мертво на озере, мертво в полях.

Степан Кирилыч одолбил лед и, когда стал поднимать сеть, позвал меня:

— Однако, ты с собой весну привез… Гляди-ка, карась стронулся…

В сети оказалось до десятка карасей, и Степан Кирилыч обрадованно заявил:

— Ну, значит, вот-вот и тепло наступит. Такая у нас примета: карась стронулся — быть теплу…

Но караси нас обманули. Холодный северный ветер дул еще четыре дня, и я начинал терять всякую надежду увидеть массовый пролет птиц и по-настоящему почувствовать наступление весны.

За эти дни я побывал во многих местах, обошел всю западную и южную часть озера, но кроме давно прилетевших гусей да одинокой пары кряковых ничего не видел. Продолжавшиеся холода задержали птицу где-то в дальних южных районах.

На пятый день я ходил за озеро, в лес. Иногда, на утренней заре, оттуда доносилось дружное тетеревиное токованье.

Я не думал устраивать побоище, хотя все эти дни мы со Степаном Кирилычем жили лишь дарами озера, но послушать токованье, понаблюдать боевые схватки противников, — я не мог отказать себе в этом.

Путь оказался неблизким, и я пришел к месту тока, когда уже взошло солнце. Большой, некогда березовый лес был сильно вырублен, торчали только пни, редкие гнутые березы да среди них густо поднималась молодая поросль.

Еще издали я увидел на полянке несколько токовавших чернышей, но укрыться мне не удалось, птицы заметили и вскоре разлетелись.

Я присел отдохнуть на пенек и вскоре забыл о своей неудаче. Над кустами пролетела шумливая стайка серых дроздов; они летели не дружной семьей, а как-то вразброс, беспрерывно перекликаясь, словно боясь, что кто-нибудь из спутников отстанет, заблудится.

Вскоре на куст, недалеко от меня, уселась парочка желтогрудых трясогузок, живущих во множестве по нашим болотам и озерам с камышевыми зарослями.

Они отдохнули и — плись-плись — улетели на озеро.

Потом на широком кусте тальника незаметно появилась парочка красноногих горлинок. Я уже подумал было взяться за ружье, чтобы несколько поразнообразить наш стол со Степаном Кирилычем, но горлинки меня предупредили, снялись и быстро полетели через озеро на видневшийся вдали, за линией дороги березовый колок. Я не особенно пожалел; пусть летят к родным местам, пусть переживут чувство любви, радости и заботы о своей семье.

К полудню пролет мелких пичуг усилился, а высоко в небе протянул первый большой табун шилохвости. Провожая их взглядом, я думал о том значительном событии в жизни птиц, которое охотники называют валовым пролетом. Смущал только резкий северный ветер.

Я встал и пошел в обратный путь. Несмотря на холод, солнце делало свою великую работу: в местах, защищенных от ветра, растаяли лужи, и мелкая рябь, пробегая по ним, брызгала множеством отраженных солнечных лучей.

Степан Кирилыч встретил меня у избушки. Он показался мне каким-то иным, сгорбленная спина будто выпрямилась и лицо посветлело, словно он только что вымылся в бане. Даже потускневшие глаза горели каким-то непонятным мне внутренним огнем.

— Ты где ж это бродишь? Надо готовиться… птицу встречать, а его нет.

Я не понимал: шутит он или говорит серьезно.

— Какую птицу?.. В такие холода, сам говоришь, — нечего ждать.

— Холода — холодами, а сегодня ночью птица придет… — уверенно заявил он.