Никандр Алексеев - Охотничьи тропы

• Название: Охотничьи тропы
• Автор: Никандр Алексеев
• Издательство: Новосибгиз
• Жанр: In-verse, стихи
• Год: 1948

Рассказы, очерки, стихи.

---

Наша березка перестала давать сок. Прошла пора расточительства. Она оделась в яркую молодую зелень. В просвет между соснами мы видим ее, всю облитую солнцем, и нам издали кажется, что это вовсе не береза, а огромный, сброшенный из голубого весеннего неба кристалл изумруда. Весна в полной силе.

Утрами после осмотра ловушек приезжают рыбаки. Их обласки наполовину загружены отборным золотистым карасем.

— Черемуха зацвела, — говорят они, развешивая сети. — Теперь карась весь проснулся. Гуляет.

Рыбаки довольны. Цифра улова в бригаде растет с каждым днем.

У нас тоже полон садок. Возвращаясь с утренней зори, мы всякий раз вынимаем две наших небольших сети. И ни разу не бывают они пустыми.

А дни бегут. Все чаще мимо нас проплывают охотники — к дому. По утрам и на вечерней заре все реже слышны отзвуки выстрелов. И птица становится спокойнее. Пора любви проходит, и селезни уже с опаской посматривают на наши чучела и часто проносятся мимо, не обращая на них внимания. Птичьи голоса начинают смолкать над полоями. Разве изредка неугомонный крякаш сгонит самку с гнезда и долго гоняется за ней над озером. К нему еще присоединится пара и не смолкает крик до тех пор, пока не ускользнет самка в гущу кустов от назойливых кавалеров. Она уже вся полна заботой о будущем потомстве. А скверный характер мягка шавкающего красавца она знает отлично. Отыщет гнездо, — яйца побьет, все разорит и самой встрепка будет. Хорош супруг!

И вот наступает день отъезда. В это утро мы не выезжаем на зорю. Встаем поздно и начинаем собираться.

Все уложено в лодки. Мы закуриваем трубки и окидываем взглядом залитые полуденным солнцем полой. Вода скатывается. Уже образуются островки и во многих местах вода накрылась зеленым покрывалом, как бы защищаясь от палящих солнечных лучей.

Прилетела синичка. Села на кол от палатки и прощебетала: «до свиданья».

Пора в путь. До свиданья, наши любимые привольные места!

Никандр Алексеев НА ОХОТНИЧЬЕЙ БАЗЕ

В эти ночи, что стали светлей и ясней,
Не лежится ему и не спится…
Занят красками он, подражая весне,
Что раскрасила перья на птице…
Так прозрачен рисунок весны-акварель…
Но и он, подражатель, не хуже
Туалетное зеркальце пишет в крыле
Расписной деревяшки-крякуши.
Он прольет на головки нырков-чернедей
Позолоту закатов болотных,
Разместит разрисованных птиц на воде,
Как художник — на светлых полотнах.
Персиянке[2] дал косу, лутку — белизну,
В непогожий отзимок и в слякоть
На разлив посадил, как живую весну,
Что готова свистеть или крякать.
Он приманщик такой…
       На раскрашенный хлам,
Что в любую погоду был светел,
Приманил и меня:
       По ныркам-чучелам
Признаюсь, не однажды дуплетил.

* * *

Точно зверь из берлоги привстав на дыбы,
Поднималась река из-за Оры
И разлив хлынул вверх до Скалы, до Амбы,
До Кашламского черного бора.
Как в цветенье черемуха, после дождя
Тальники были в белом кипенье,
Где петляли, как заяц на лежку идя,
Берега многопенной Уени.
Приналяг на весло, черный бор обогни,
Если есть еще силы в запасе,
Посмотри:
       — Так призывно мерцают огни
На военно-охотничьей базе.
Там и свет, и тепло, и уход, и уют
Отпускаются полною мерой…
И одежды суша, там беседу ведут
О чудесной весне офицеры.
На Кашлам! На Баган! На Камышный мысок!
Птица сбилась на мелях озерных…
Между тем розовело окно и просох
На печи в гильзах папковых порох.
И восток розоватый лишь бросит мазки,
Как артист одаренный и тонкий,
В ожиданье пловцов задрожат обласки,
Вы легки, но коварны, долбленки!
Если взмахи весла не пришлись по челну
Иль волну неумело раздробишь,
На средине реки будешь сброшен в волну
И ружье непременно утопишь…
Потому я не мог посмотреть без тоски
На разлив, подожженный востоком…
Раскидались с волны на волну обласки
На пути к сизоперым истокам…
Следопытом слыви, как Дерсу Узала,
Все равно:
       В эту рань на Багане
Расписная весна на свои чучела
Следопыта любого заманит…
Птицу ты помани! Дунь в манок, посвисти!
Ах, она — осторожная птица —
Заставляет ползком капитана ползти,
Седину генерала склониться.
Заставляет принять, несмотря на года,
На открытой степи непогоду
И порою бродить, где никем, никогда
Никакого не слыхано броду.

Кондр. Урманов ЖИЗНЬ

С вечера я почувствовал себя плохо: болела голова, по временам знобило, во всем организме шла какая-то сложная борьба. В такие минуты человек углубляется в себя и с тревогой спрашивает: «что это? отчего?» Предполагая приступ малярии, я проглотил, сразу две порции хины и, забравшись в палатку, уснул.

Утром я слышал, как товарищи, собираясь на зарю, переговаривались:

— Надо разбудить его… — говорил Ваня.

А Саша возражал:

— Нет, нет… пусть отлежится… Это такое дело… Я, вот его еще полушубком прикрою…

Вместе с полушубком товарищ отдавал мне часть своей сердечной теплоты. Мне хотелось обнять его, но почему-то всегда так случается: из-за ложного стыда — показаться наивным — ты заглушаешь в себе высокое чувство благодарности.

Я слышал, как они дружно всплеснули веслами и… мне вдруг показалось, что и сам я плыву по обширному чистому плёсу озера Песьяно. Вода плотная и какая-то вязкая; перед носом лодки, на дугах волны, то расплываясь в улыбку, те вытягиваясь, качается хмурое, желтое лицо луны. Свет призрачный и неверный, только черные тени от высокого бора четкой изломаной линией пали на воду… Я плыву, и луна плывет. Потом лодка понеслась быстрее, словно ее подхватило бешеное течение, сердце замерло от восторга и… я проснулся.

В палатке душно. Я выбираюсь из-под шуб и на четвереньках выползаю на свободу.

Солнце ясное и ласковое, казалось, успокоило все в природе: скатились тучи за далекий горизонт, утихли ветры и обогретая солнцем земля начала свою великую творческую работу.

Еще вчера все цепенело от холода. Небо клубилось тяжелыми тучами, куражливый ветер налетал на кудрявые сосны, на голые березы и осины, мял своей буйной силой кусты черемухи и тальника, окружавшие наш остров, и словно говорил:

— Да проснитесь же вы!..

А сегодня — бор закурил свои благоуханные смолы, тальники выметнули нежно-желтые метелки, тонким ароматом тянет от развертывающихся почек смородины — и все это случилось потому, что солнце обласкало землю…

И я, обласканный его живительным: теплом, сижу на пеньке, слушаю изумительное многоголосое пение птиц и присматриваюсь ко всему, словно вижу в первый раз.

Вода в озере будто посветлела и ожила чем-то похожим на тысячи веселых улыбок. Между Чуманским бором и круглым колком высокого осинника, я, как в ворота, вижу в синей дымке далекий заобский бор. На всем этом пространстве, до Оби, не найти сейчас ни любимой реки Уень, ни знакомых озер — все залито полой водой. Над этой обширной поймой то и дело тянут табуны уток; многие из них появились здесь на свет, а сейчас не могут узнать свою родину — так много воды.

На десятки километров раскинулась эта пойма, а по кустам, в наспех сделанных шалашах, сидят на птичьих дорогах охотники, выбросив впереди себя деревянные чучела, и встречают доверчивых птиц громом выстрелов. В отдалении эти громы никого не пугают и жизнь идет своим чередом.

Товарищи мои еще не вернулись с зори, нет и рыбаков, живущих с нами на островке. Но я не одинок на этом маленьком клочке земли. Вокруг меня шумит жизнь, идет большая сложная работа для потомства.

Вот на рыбачьей избушке собирается стайка щеглов — все самцы; они, как воришки, подлетают тихо, незаметно и, опустившись на крышу, начинают торопливо и усердно теребить нитки старых заброшенных вентерей — строительный материал для своих гнезд. Вентеря уже отслужили человеку и больше не нужны, но все-таки для порядка я говорю щеглам:

— Вы что это делаете, озорники?