Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

• Название: Возвращение в эмиграцию. Книга первая
• Автор: Ариадна Васильева
• Жанр: Историческая проза

Роман посвящен судьбе семьи царского генерала Дмитрия Вороновского, эмигрировавшего в 1920 году во Францию. После Второй мировой войны герои романа возвращаются в Советский Союз, где испытывают гонения как потомки эмигрантов первой волны.

В первой книге романа действие происходит во Франции. Автор описывает некоторые исторические события, непосредственными участниками которых оказались герои книги. Прототипами для них послужили многие известные личности: Татьяна Яковлева, Мать Мария (в миру Елизавета Скобцова), Николай Бердяев и др.

---

— Так вот, мы остановились на постулате, что этого не может быть.

— Александр Иванович, но я собственными глазами прочел в газете! — повернулся к нему Петр Петрович.

— Вы, голубчик, не оборачивайтесь, вы лучше смотрите на дорогу, — дотронулся Ильин до плотного плеча Петра Петровича, — я не спорю, вы читали. Но это газетная утка… Леля, — неожиданно обратился он к жене, — я об одном только прошу тебя, жуй хорошенько!

Жена его, Леля Куницына, наша ровесница, не успела позавтракать, и теперь раскладывала на сиденье, на разостланную бумагу, хлеб, помидоры и крутые яйца. Несмотря на серьезность обсуждаемого вопроса, все фыркнули, а Леля невозмутимо очистила яйцо и откусила половину. Профессор несколько мгновений колол ее взглядом, потом продолжил:

— Я почему отрицаю саму возможность подобного предположения? Мы — апатриды. У нас никогда не было никаких гражданских прав. Мы не участвовали в политической жизни, мы не избирали французских президентов. Да что говорить! У доброй половины эмигрантов не было даже элементарного права на труд. И вдруг нас соберут под французскими знаменами. Воевать! Уверяю вас, это пахнет крупным международным скандалом, а потому… просто не может быть! Вот увидите, все это окажется обыкновенной уткой. Никого никуда не заберут.

— Заберут, заберут, — убежденно сказал Сережа, — всех заберут.

— И меня? — ткнул пальцем в грудь Ильин.

— И вас, профессор, всех заберут на войну.

— Но мне пятьдесят лет! Леля… гм. Да. Ты, наконец, позавтракала? — и неожиданно сел на место.

Как по команде, мы опустили головы на поручни передних сидений, чтобы не расхохотаться вслух. Марк трясся, как в лихорадке. Некоторое время Ильин ехал молча, внезапно снова вскочил:

— Но я же не умею стрелять!

— Научат, — пожал плечами Сережа, — дело нехитрое.

— Да полно тебе, — одернула я его, — он же всерьез воспринимает.

Сережа угомонился, но долго еще переглядывался с Марком, кивая на профессорскую спину.

А в мире ничего не происходило. Мы проезжали через спокойные города и деревни. Люди, как обычно, занимались повседневными делами, в придорожной пыли валялись собаки с высунутыми розовыми языками. Стоило нам приблизиться, они вскакивали и мчались за автобусом. Отставали и долго стояли, помахивая хвостами. На лужайке паслось стадо овец. Хитрая корова, прижавшись к проволочной ограде, объедала нависшие над нею виноградные лозы.

Вечером мы расположились цыганским табором в придорожном перелеске. Было даже романтично и весело. Поужинали, разостлали тюфяки, улеглись, затихли. Но никто не спал, это чувствовалось. Шевелились, вздыхали, вертелись с боку на бок. Я прижалась лицом к Сережиному плечу.

— Что? — чуть слышно спросил он.

— Так заберут?

Он ответил не сразу.

— Видимо, заберут. От них можно ждать чего угодно. И знаешь, давай пока об этом не говорить.

Мы стали смотреть в звездное небо. Это был еще юг, звезды сияли ярко. Я протянула руку.

— Что ты делаешь?

— Звезду ловлю.

— Не надо ловить звезду. Пусть светит. А ты спи. Спи и ни о чем не думай. Я с тобой.

Весь следующий день мы ехали все дальше и дальше на север. По Голубой дороге, через мирные города и деревни. Но погода стала портиться. Запасмурнело, насупилось небо. Наша следующая ночная стоянка была неуютной. Поутру все проснулись от холода, промокшие от ледяной росы. Одеяла сушить было некогда, мы покидали их, как попало, и поехали дальше.

Как-то незаметно произошло отторжение. Никто громко не переговаривался через весь автобус, девочки примолкли, никто никого не просил спеть что-нибудь веселое. Настя шепталась с Марком, профессор Ильин, сгорбившись, трясся на переднем сиденье. Устал, сморило его, уже не было сил беспокоиться о возможном призыве в армию.

Слева от нас садилось солнце. Огромный малиновый шар. Поля и перелески на миг озарились удивительно насыщенным светом, потом стало быстро меркнуть, тени от деревьев удлинились до предела. Скоро шар этот, размягченный и дряблый, ушел в землю, запылал закат, засветились алым и желтым низкие разрозненные тучи. Закат дотлел, тучи подернулись пеплом, а мы все ехали и ехали, пока не настала ночь.

Мы дремали, привалившись друг к другу, и только неутомимый Петр Петрович решительно вел наш маленький кораблик, затерянный в необъятных просторах вселенной.

И вдруг он встал. Нас мотнуло от неожиданности.

— В чем дело, Петр Петрович? — спросил Сережа.

— Ничего не понимаю, — не оборачиваясь, отозвался Петр Петрович, — заблудились мы, что ли? Мы должны быть уже в Париже, а впереди — ничего.

Вокруг нас было темно, как в море. Мужчины стали пробираться к выходу. Петр Петрович открыл дверь, и все вышли наружу. В свете фар было видно, как они нерешительно озираются, совещаются, показывают руками направление. Потом Сережа и Марк отделились от остальных, и пошли по дороге. Вскоре их стало не видно.

— Чертовщина какая-то, — тяжело влез в автобус Петр Петрович, — но и заблудиться я не мог. Сколько по этой дороге езжу, — он с беспокойством и досадой смотрел в сторону, куда ушли Марк с Сережей, — да что они, право, пешком! Надо было подъехать, — и он стал нетерпеливо сигналить.

— Ничего, — сказал кто-то, — пусть прогуляются. Нам тоже не грех размяться.

Мы с радостью полезли вон из автобуса.

На свежем воздухе дрема развеялась, но стало зябко. Чтобы согреться, мы с Настей взялись за руки и стали прыгать на одном месте: «Идут, идут три курицы, первая впереди, другая за первой, а третья позади», — остальные подхватить не успели.

— Идут! — закричал профессор Ильин, — я вижу их, они идут! — и побежал обратно к автобусу, прихлопывая в ладоши, — идут, идут! Леля, не беспокойся, они уже идут.

Леля держала наготове теплую кофту, помогла ему одеться и заботливо выправила ворот рубашки.

— Спасибо, спасибо, голубка, — бормотал профессор и вдруг поймал и поцеловал ее руку.

Когда Сережа и Марк подошли, мы сидели на своих местах.

— Все в порядке, — сказал Марк, — мы почти в Париже.

— Но что все это значит? — закричал Петр Петрович, — почему такая темень?

— Это война, — отозвался Сережа. — Затемнение. Поехали.

Через десять минут мы были в пригороде. Париж был на месте, он никуда не делся. Только в домах его, на улицах, на площадях, на всем огромном пространстве Великого города не горело ни одного огня.

Тетрадь третья

1

«Газовая атака». — Странная война. — Мелкие неприятности. — Маша. — Разгром. — Спасены!

Петр Петрович высадил нас на Порт де Версай. Автобус уехал, мы с Сережей остались посреди жуткого, затаившегося города. Разом исчезли из памяти синь моря, золото теплых песков. Да что там море, — вся предыдущая жизнь провалилась в тартарары, как скрывшийся за углом автобус с нашими друзьями. Мы разобрали вещи и побрели наугад. Шаги наши угрожающе громко зазвучали в тиши вымершей улицы. Хоть бы луна, хоть бы звездочка одна! — небо отражало черноту города.

Почему-то я все время жалась к Сереже, а он шепотом просил сдать на шаг. Невозможно было так тащить тюки с мокрыми одеялами.

Куда мы шли, сквозь какие кварталы — не видела, не понимала. Мы никого не встретили. Во втором часу ночи скользнули во двор Казачьего дома и поднялись по узкой лестнице на свою голубятню. Свет не зажгли, боялись даже чиркнуть спичкой. Разобрали постели и замертво повалились спать.

Проснулись довольно поздно. Непогода развеялась, сквозь жалюзи било десятичасовое солнце, сделавшее нашу комнату всю от пола до потолка полосатой. Мы быстренько оделись и, радуясь, что все пока стоит на своих местах, со всех ног помчались на Жан-Жорес к маме.

Мы застали у нее всех: и тетю Лялю, и Петю с женой, и Татку, и бабушку. Нас встретили восторженными криками и хохотом. Это было так неожиданно! И обидно. Мы волнуемся, мы летим, побросав, как попало не разобранные вещи, а эти резвятся. Я сухо поинтересовалась причиной такого буйного и неуместного восторга. Тетя Ляля обняла меня за плечи, повела пить кофе, а Петя и Татка, как маленькие, по пути пререкались, отвоевывали право первому рассказать все по порядку. Вот что выяснилось.

Несколько дней спустя после объявления войны власти начали выдавать населению противогазы. Озабоченные французы потащили по домам зеленые маски с хоботами, загодя приготовленные для всей нации и даже для породистых зарегистрированных собак.

А иностранцы не потащили. Им было сказано: «Простите, господа хорошие, но противогазов для вас нет. Спасайтесь, кто может, а в случае газовой атаки вешайте на окно мокрую простыню, говорят, помогает». Видимо, военные чиновники решили, что на «саль-з-этранже»[44] отравляющие вещества влияния не окажут. Впрочем, черт их знает, о чем они думали, но иностранцам, не только русским, противогазов не дали. Началась паника. «Не сегодня — завтра начнется газовая атака!»