Олег Ждан - Государыня и епископ

• Название: Государыня и епископ
• Автор: Олег Ждан
• Жанр: Историческая проза

Екатерина Великая и Георгий Конисский, обер-комендант Родионов и предводитель дворянства Ждан-Пушкин, городничий Радкевич и капитан-исправник Волк-Леванович и многие иные, не менее замечательные люди, встретившиеся в г. Мстиславле 17 января 1787 года.

---

— Девки мои будут петь, — ответил тот.

— Так, дальше про богадельни и винокурни, про монахов, чтоб по городу не шатались.

— Игумена предупредил, — заявил Волк-Леванович, — сказал, никого не выпустит.

— Кто его послушает? — воскликнул городничий Радкевич. — Императрица едет! Главное, чтоб пьяных в городе не было.

— Увижу кого пьяным, — сказал Волк-Леванович, — хоть монаха, хоть шляхтича — по шее и в холодную!

— Ну, держитесь, братцы, — вдруг мягко, просительно произнес обер-комендант. — Готовились долго, а испортить можно в один момент.

Все было готово к встрече, каждый знал, что делать, и, наверно, все чувствовали себя более-менее спокойно, все, кроме него. На случай, если императрица будет въезжать в город ночью, заготовлены дрова для костров по обе стороны дороги — на длинную версту перед городом через каждые тридцать-сорок аршин. На рассвете мужики начнут забивать телят и молодых бычков, бить гусей и кур, а повара возьмутся готовить праздничные блюда. Единственно, не приготовили лимоны для императрицы, но если она так любит их, могли бы повара возить с собой, поскольку, в самом деле, — где в Мстиславле лимоны? Без пива свита государыни обойдется, а вот хорошее французское вино будет: еще летом закупил в Могилеве двадцать бутылей французского вина да десять отжалеет скупердяй Ждан-Пушкин. Приготовят повара и гостинцы в дальнейшую дорогу: свежие хлеба, яйца, мясо, твороги и сметаны. Не столь уж долог путь до Новгород-Северска, где предусмотрена очередная остановка и новая перемена продуктов, но мало ли что может стрястись в дороге, пусть будет такой надежный запас.

Печи и грубочку сложил замечательный городской печник Максим Кабанец, украсил немецким кафелем, — а вдруг захочет погреть косточки, не так уж молода она, хозяйка земли русской, хотя думать так, а тем более говорить, нельзя — во-первых, императрица, во-вторых, женщина, а у таких особ возраста нет. Печи уже дважды хорошо протоплены, испробованы на жару и дымность, свежее постельное белье еще раз просушено, кровать императрицы украшена кружевами, матрас и подушка положены пуховые. Не все, однако, удалось решить к общему удовольствию: к примеру, нужно ли, точнее, можно ли поставить у кровати императрицы ночную вазу? С одной стороны, она — человек, тем более, женщина, с другой — как бы не оскорбить таким вниманием, может быть, есть в ее свите люди, занимающиеся такими вопросами, есть и соответствующая положению ваза. С ней, с вазой, возникла было некоторая проблема. Принес ее городничий, хорошо вымытую, беленькую с синим ободком и цветочками, но ведь — пользованную! Родионов ту вазу отверг с презрением, чем если не оскорбил, то обидел и городничего, и его супругу, но и другие вазы — супруг Ждана-Пушкина, Волк-Левановича, ксендзов и православного батюшки, даже собственной супруги Теодоры — не подошли. Причем обсуждали достоинства и пригодность все вместе, отвергали тоже сообща, и когда Родионов предложил собственную, то есть Теодоры, — редкое было единодушие. Каждый отомстил за себя. В конце концов выбрали две ксендзовские, одна была хороша размером, другая надежностью — днище было широким, и следовательно, устойчивым, с удобными ручками.

Мужиков и баб города и окрестных сел известили, чтобы оделись как можно лучше, стали по обе стороны шляха и кланялись императрице низко, чтобы пели песни, а молодые чтоб и плясали.

Ну и главное — лошади. Одна группа, та, которая привезет кортеж в Мстиславль, будет распряжена и, отдохнув, налегке отправится в обратный путь, в Смоленск, а мстиславские повезут Екатерину в Новгород-Северск. Уже два дня они стоят под попонами на нарочно устроенном огороженном загоне с края города, кормленные сеном с клевером и овсом.

Гостей понаехало как никогда много. Три архиепископа, два помощника губернатора, губернский капитан-исправник со своим помощником, председатель губернского Совестного суда, три могилевских городничих, а кроме того около десяти богатых помещиков, которым хотелось взглянуть на императрицу, чтобы потом всю жизнь рассказывать об этом событии детям и внукам, ну и несчитано мелкой шляхты. Все считают себя важными птицами, требуют внимания и заботы. Городничие даже успели поссориться между собой и со Жданом-Пушкиным: ему было поручено устраивать гостей, и предводитель предложил им купеческие дома, но жить с купцами гости были совсем не согласны. Пусть в более бедных домах, но — у шляхты. Меньше всего хлопот оказалось у архиепископов: они устроились у своих священников. Не оказалось в Мстиславле униатов, и потому не было священника, но и его приютил ксендз-католик.

Приехал неожиданно губернский прокурор Иван Голынец, чем и обрадовал, и озадачил Ждана-Пушкина. Связывало их некое приключение, случившееся в минувшем году. Голынец приезжал в Мстиславль с инспекцией по жалобе шляхтича Гусинского, вины никакой за предводителем не нашел, помирил их в Совестном суде, а перед отъездом в Могилев Ждан-Пушкин пригласил его на пикник в Лютненском лесу, привез и своих голосистых девок. Нет, ничего особенного на пикнике не случилось, ну разве что, увидев Аленку, Голынец сильно загрустил, даже затосковал. Весь день заикался: хотел что-то сказать, а не мог. Но наконец все же прошептал: «Отдай мне Аленку». — «Ну что вы, — ответил Ждан-Пушкин. — Как можно? Нет, Иван Сергеевич, не отдам». — «Отдай! Не драться же нам на дуэли из-за холопки!» — «Какая дуэль! Засмеют нас и в Могилеве, и в Мстиславле…» Впрочем, протрезвев, Голынец больше об Аленке не говорил, но как-то уж очень подозрительно и упорно молчал. Не за ней ли приехал теперь?

При встрече обнялись, коснувшись друг друга бакенбардами, взглянули в глаза друг другу, и Ждан-Пушкин понял: не ради Екатерины Алексеевны прибыл в Мстиславль тоскливый прокурор. Глазами же и ответил: не отдам, хоть застрели меня, не отдам.

Проснулся Андрей Егорович рано, подскочил, словно его подбросило, словно ударило снизу, стоял у кровати, придерживая руками панталоны, не в силах уразуметь, что случилось, что он должен делать.

— Спи, рано еще, — пробормотала супруга, и он упал на кровать, рухнул, почувствовав, как устал за эти дни, и облегчение, что может еще поспать.

Что же его подняло? Ах да, привиделся сон, и прескверный: будто Волк-Леванович с городовыми готовит покушение на императрицу. «О боже, — подумал он. — Какая глупость!» Рухнул на кровать с желанием закрыть глаза и спать, спать, спать, но бились в тяжелой голове мысли, трепетали в глазах какие-то картинки, и сон уходил, отлетал, уплывал. Он поднялся, осторожно, чтобы не беспокоить супругу, вышел в другую комнату, умылся и скоро почувствовал прилив энергии, бодрости, желание куда-то мчаться, распоряжаться, действовать.

Вышла и Теодора следом, на ходу расчесывая волосы, она всегда поднималась почти тотчас за ним и не казалась сонной. Показалась в двери и Агрипка: «Барин, чай подавать?» И эта, всегда сонная по утрам девка нынче была уже умыта, причесана и бодра. В детской послышались голоса: «Государыня, матушка, императрица!..» Что ж, значительный день для всех.

— Ты беспокойно спал, — сказала Теодора.

— Видел во сне Волк-Левановича.

— Кого?

— Будто бы готовил покушение на государыню.

Теодора рассмеялась. Смех у нее был негромкий, но звонкий, смеясь, она запрокидывала голову, лебединая шея изгибалась — Родионов глядел на нее и чувствовал, что не в силах отвести взгляд.

Ответственный день, а может, и судьбоносный. Рассчитывать на внимание императрицы, конечно, не приходилось, но приедет губернатор, Николай Богданович Энгельгард, который и послал его обер-комендантом в Мстиславль несколько лет назад, и если встреча пройдет без сучка и задоринки, может опять измениться его судьба. Пятьсот рублей выплачивает ему казначейство, совсем неплохо, значительно больше, нежели он может истратить в Мстиславле, и город этот нравится и ему, и супруге, и авторитет у него образовался высокий, но родина его — Могилев, он бы с радостью возвратился, тем более что, по всей видимости, Николай Богданович вот-вот отправится в Петербург, и, возможно, там ему потребуется кто-то из верных людей. Почему не он?

Он отправился в управу благочиния и увидел, что уже явились сюда Радкевич, Волк-Леванович и, конечно, противный Ждан-Пушкин, хотя этот вполне мог бы еще и поспать. Всегда лезет под руку со своими бакенбардами, мнениями и сомнениями, но и прогнать невозможно: шляхтич. По виду городничего и капитан-исправника было понятно, что тоже не выспались, а Ждан-Пушкин, напротив, отлежал бока, тщательно расчесал бакенбарды, замаскировал и пригладил лысинку и теперь, весьма довольный, улыбался, выглядел сытно и красиво, как добротный пасхальный кулич. Что ему? Если что-то непредвиденное — не ему отвечать. Городничий и капитан-исправник тоже улыбались, но с волнением, и городничий даже потянулся навстречу и обнял его, не то поздравляя с важным событием и достижением, не то выражая сочувствие.