Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)

• Название: Бабур (Звездные ночи)
• Автор: Пиримкул Кадыров
• Издательство: Издательство "Художественная литература"
• Жанр: Роман
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-00256-9

Бабур — тимуридский и индийский правитель, полководец, основатель государства Великих Моголов (1526) в Индии. Известен также как поэт и писатель.

В романе «Бабур» («Звездные ночи») П. Кадыров вывел впечатляющий образ Захириддина Бабура (1483–1530), который не только правил огромной державой, включавшей в себя Мавераннахр и Индию, но и был одним из самых просвещенных людей своего времени.

Писатель показал феодальную раздробленность, распри в среде правящей верхушки, усиление налогового бремени, разруху — характерные признаки той эпохи.

«Бабур» (1978) — первое обращение художника к историческому жанру. Первое, но не случайное. Это основательное (по университетскому образованию П. Кадыров — историк-востоковед) изучение его творчества, обстоятельств жизни, и поездки в Индию и Пакистан. П. Кадыров исследует биографию от истоков до устья. От андижанских смут, отравивших юные годы мирзы Бабура, до вожделенного прорыва в Северную Индию и провозглашения государства Великих моголов.

Как полководец, герой автора одержал не одну победу, как просвещенный правитель оказался несостоятельным. Он хотел если не устранить, то хотя бы приглушить фанатичные суннитско-шиитские распри, но своей дипломатией, своим посредничеством только подлил масла в огонь. Он пытался упростить витиеватый арабский алфавит, сделать его графику более понятной, доступной, но в результате вызвал лишь гнев мракобесов и упреки в оскорблении священных букв Корана. Он проповедовал уважение к обычаям Индии, стремился сдружить индуистскую и мусульманскую культуры, во проповеди эти сопровождались и заглушались звоном оружия его же вукеров.

И так во всем. Что ни шаг, то дисгармония намерений и результатов. Дисгармония, отравляющая сознание, рождающая горечь от недостижимости целей, усталое разочарование роковым круговоротом вражды и мести. Изображая это борение чувств, Кадыров опирается на стихи и мемуары самого Бабура.

---

— Мне нужно изображение нашей бегим!

— Какой бегим? — настороженно спросил мулла Фазлиддин, — Ханзоды-бегим?

— Когда в загородной усадьбе вы расписывали покои повелителя, вы увидели ее впервые, да?.. Ханзоду-бегим, да? Она только и говорит о вашем искусстве…

Сердце муллы Фазлиддина так заколотилось, будто сейчас разорвется. Неужели этот безбородый пронюхал?

— Кто вам сказал это?.. Я зодчий… Я могу делать рисунки зданий, сооружений…

— Не скрывайте от меня, господин зодчий! Я не факих, наблюдающий за исполнением шариата. Я не из тех, кто преследует изображающих живое!.. Правду говорят, что стены дворца, построенного в Герате для Байсункура-мирзы великим шахом Шахрухом[22], украшены изображениями красивых девушек? Правда?

— Правда, но… У каждого города свои весы и свои гири. Если слова об изображении Ханзоды-бегим услышит наш повелитель, что будет? Вы об этом подумали?

— Никто ничего не услышит, — прошептал Ахмад Танбал. — Нет никаких свидетелей! Согласитесь, зодчий! Возьмите, возьмите золото!

— Не спешите, бек… Кто вам сказал, что я могу изображать людей?

— Слышали… люди знают…

— От кого слышали? От Хасана Якуб-бека?..

— Хасан Якуб-бек прослышал о том от одного садовода…

«Значит, они в сговоре, — подумал мулла Фазлиддин. — Хотят меня прибрать к рукам… Чтоб для такой голой жабы я написал изображение нашей бегим? Нет, я еще не сошел с ума!»

— Господин Ахмад-бек, когда ваш покорный слуга набрасывает на бумаге чертежи садов, он — в одном из уголков чертежа — может изобразить скромного садовода: искусство зодчего, да и святой Коран, такое не возбраняют. Но изобразить Ханзоду-бегим? О нет, на это у меня ни прав, ни умения, ни смелости!

— Короче говоря, вы хотите отказать мне? Мне?!

— Другой возможностью, увы, не располагаю. Извините меня… Думаю, что и приходить ко мне с таким предложением небезопасно! Даже вам!

— А я не из тех, у кого заячья душа! — Ахмад Танбал сердито вскочил с места. — А вот кое-кто из трусливых пожалеет о своей трусости!

Так угроза эта и осуществилась налетом четырех неизвестных… Устоять зодчему перед происками такого бека, как Ахмад Танбал, у которого, говорят, двести головорезов на службе? Невозможно! Но и смириться нельзя, — ничего не предпримешь в ответ, этот сумасброд может натворить еще больших пакостей!

Наутро, после бессонной ночи, мулла Фазлиддин оседлал коня, того самого, что подарил ему Умаршейх, и направился в приемную андижанского градоначальника. Худощавый, высокий градоначальник слушал зодчего, что называется, вполуха, голова Узуна Хасана была занята заботами о том, как загнать в войско побольше людей, как усилить оборону города. Безразлично глядя куда-то поверх склоненного муллы, Узун Хасан ронял небрежно:

— Мне, прошу простить, сейчас не до таких дел… досадно, конечно, терять золото… Но раз не тронули ваших чертежей, то это воры из пригородных тугаев[23]. Там их укрытия. Благополучно избавимся, по воле всевышнего, от забот войны и обязательно очистим тугаи от воров и разбойников… А сейчас, сами видите, не до того… — и градоначальник развел руками.

Мулла Фазлиддин подошел поближе, вновь почтительно наклонил голову:

— У меня другое предположение, господин градоначальник, — тихо произнес он. И коротко рассказал, как Ахмад Танбал домогался получить изображение человека. Или заказать таковое.

— Изображение? Чье изображение? — поинтересовался градоначальник.

— М-м-м… Некой сказочной пери… Я хорошо не уразумел, чей…

— А может быть, у вас в сундуке были изображения? Пери или земных девушек, а, господин зодчий?.. Разбойники не унесли их?

— Откуда там быть такому, господин градоначальник? Я занят чертежами медресе, которое приказал возвести наш повелитель. Для живописи у меня нет ни времени, ни таланта… И конечно, желания нет тоже, досточтимый. В сундуке были еще не завершенные чертежи, только они!

— Так они-то на месте?.. А раз так, зачем же вам подозревать почтенного Ахмад-бека?

Постояли друг против друга, помолчали.

— Я правдиво сказал о причине налета на мой дом, господин градоначальник! Прошу вас провести дознание!

— Ахмад-бек из рода султанов, я вам хочу о том напомнить. Старшая жена нашего повелителя Фатима-султан-бегим родственница Ахмада Танбала. Кстати, по зову Фатимы-бегим почтенный Ахмад-бек сегодня на рассвете отправился в столицу государства нашего, в Ахсы.

«Если б этот безбородый получил рисунки из сундука, то наверняка передал бы их и повелителю, и старшей бегим, своей сестре, — эта мысль словно морозом обожгла душу муллы Фазлиддина. — Да только ли для моего погубления нужно ему было изображение Ханзоды-бегим?.. А что же? Ведь он султанского рода. Неженатый еще, а жениться пора, по годам. Вот этот „почтенный бек“ и задумал стать зятем повелителя и мужем прекрасной бегим».

Мулла Фазлиддин почувствовал себя будто в липкой паутине. Надо вырваться, вырваться!

— Господин, градоначальник, здесь, в Андижане, милостивый наш повелитель отдал меня под вашу защиту! Если вы не накажете разбойников, я вынужден буду обратиться прямо к повелителю.

— Не забудьте, господин зодчий, что раньше вас самих к повелителю придут слова, которые вы любите высказывать.

— Какие слова, господин градоначальник?

— Некоторые… м-м-м… любят говорить так примерно: «Не венценосные владыки оставляют след в памяти людской, а поэты, зодчие и живописцы». Некоторые говорят, а кое-кто слушает… Друзья поэтов и зодчих бывают и нашими друзьями.

Вот как: значит, здесь кругом соглядатаи и наушничающие. Но опаснее всего показать свой страх! И мулла Фазлиддин резко проговорил:

— Это все клевета! Господин градоначальник, я знаю немало таких «друзей», что клевещут и на вас! Да и вы о том знаете… Какое бы здание ни построил я в Андижане, на всех письменами увековечиваю имя нашего повелителя мирзы Умаршейха! Посмотрите еще раз на ворота крепостного дворца! Посмотрите покои в загородной усадьбе! Где-нибудь написано там мое имя? Значит, в истории останется не мое имя, а имя повелителя нашего — вот о чем я забочусь! Так или не так? Скажите!

Узун Хасан растерянно молчал.

— И вот, вместо того чтобы защитить меня от воров и разбойников, вы поддерживаете клевету на меня! О небо! Я буду жаловаться на вас повелителю!..

Этих слов произносить не следовало. Узун Хасан сразу подобрался.

— На меня пойдете жаловаться? — откинул голову еще выше. — Ну что же, идите жалуйтесь! Вас не боюсь. В эти тревожные дни, когда с трех сторон нас обступили враги, повелителю, государству нашему нужны боевые беки, а не зодчие! Ради таких, как Ахмад-бек и я, наш повелитель прогонит десятки подобных вам.

— Увидим, кого прогонят, когда будем в Ахсы, — не помня себя, выкрикнул мулла Фазлиддин.

Резко повернулся, вышел из приемной с таким видом, словно немедленно он отправляется в Ахсы. Но дома он, конечно, остыл: ведь в словах Узуна Хасана была горькая правда. Мирза Умаршейх, конечно, не будет защищать зодчего, не может (в такое-то время!) идти наперекор бекам с их нукерами[24]. Это — настоящие воины, а не согнанные насильно в необученное ополчение дехкане. «И не бесполезные зодчие», — горько усмехнулся мулла. Значит, Ахмад Танбал уже сегодня будет в Ахсы, во дворце, и сразу же начнет болтать направо-налево, что мулла Фазлиддин написал изображение дочери повелителя… Оскорбление дому! Встречаться с бегим в беседке, тайно, отослав служанок?! Изображать живую прелесть человека, да еще какого?! Оскорбление шариата, оскорбление семейной чести повелителя!

Забить его палками, каменьями, предать мучениям и смерти того, кто принес позор дочери властелина!

Мулла Фазлиддин сполна ощутил, сколь опасное дело он затеял, поддавшись просьбе Ханзоды-бегим. Какое наслаждение испытывал он тогда, с кистями и пером в руке, живописуя такую красоту, — но ведь и носительнице этой красоты не поздоровится, если ее изображение попадет к чужим людям, на чужие глаза.

Дрожащими руками мулла Фазлиддин достал из тайника изображение Ханзоды. Не оставлять доказательств подлым бекам, уничтожить рисунок! В огонь его, в огонь!

Тончайшими движениями кисти и пера исполнен был рисунок. С него смотрела удивительная девушка, словно живая смотрела, и в свете огня из очага еле заметно трепетали ее длинные ресницы, ласково улыбались алые губы. Красота и обаяние Ханзоды вновь околдовали душу зодчего. «Неужели я люблю эту девушку? — радостно и удивленно подумал мулла Фазлиддин. — Ну, не смешно ли, когда бедняк влюбляется в дочь шаха? А если этот бедняк потом становится художником? Нет! Я люблю собственное произведение. Его надо сжечь. Вуду жив — еще напишу такое же!»

Он нагнулся, чтобы бросить рисунок в огонь. И — не смог. Ему показалось вдруг, что лицо изображенной мучительно корчится, охваченное жестоким пламенем. Он отпрянул от очага. Как это можно — убить живого человека, бросить в пламя свою любимую? Внутренний голос угрожающе закричал ему: «Трус! Трус! Твои враги еще не стучатся к тебе в двери, а ты уже готов на преступление! И не смей лгать самому себе: такое ты больше никогда не сможешь написать! Ты передал не одну красоту — ты смог изобразить нежность бегим, ее удивительность, а такая вдохновенная удача не повторяется!.. Если ты мужчина, спаси ее!»