Николай Попель - В тяжкую пору

• Название: В тяжкую пору
• Автор: Николай Попель
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

В маленьком домике, где помещалась почта и сберкасса, у телефонного коммутатора сидела Тоня - круглолицая, румяная, чернобровая женщина лет тридцати. Хохотушка и трещотка. Тоня знала телефонисток по всей округе. Она вызывала какую-нибудь деревню и спрашивала:

- Марийка, до вас немец пришел? Нет? Даю отбой.

- Пелагея Степановна, то я. Тоня. До вас немец пришел? Да ну?.. Одни мотоциклы? Скильки? Колы? Нехай Вовка сбегает посчитает...

И так несколько раз в течение дня.

Местная телефонная связь, как правило, не нарушалась. К ней обычно подключалась и наша, военная. Впрочем, немцы этим тоже пользовались.

Как-то раз я услышал в телефонной трубке трудно различимый голос:

- Докладывает Рогачевский. Ни справа, ни слева нет соседей. Прошу сообщить, где они.

Просьба показалась мне странной. Что-то не похоже на опытного комдива Рогачевского. Вспомнились штучки немецкой разведки во время боев в Дубно.

- Явитесь туда-то, там узнаете о соседях, - сказал я в трубку и тотчас же направил в названное место Петренко со . взводом разведчиков.

Однако намерение немцев я не разгадал. Они, как видно, хотели только убедиться в том, что Военный совет находится именно в Коломаке. И, убедившись, послали бомбардировщики.: |

Одна из бомб угодила в здание школы, в наш штаб. Цыганов был ранен. В мою многострадальную ногу тоже попал осколок. Беда усугублялась тем, что в штабе не оказалось медперсонала. Врача и сестру несколько дней назад отправили с тяжелыми ранениями в госпиталь. Утром из медсанбата прибыла новая сестра, жена прокурора дивизии. И надо же... Во время бомбежки у сестры начались преждевременные роды. Женщина корчилась от боли а кругом одни мужчины. Я крикнул Кучина. Прибежал никогда не терявший присутствия духа Миша, и притащил свою "походную поликлинику", выпроводил всех из комнаты и принял мертвого ребенка...

Когда мы оставляли Коломак, Петренко договорился с Тоней о связи со штабом армии. Как это удавалось Тоне, трудно! понять. Видно, гитлеровцам и в голову не приходило, что круглолицая деревенская телефонистка аккуратно информирует! советское командование о движении немецких танков.

Последнее сообщение от Тони мы получили в Мерефе. Петренко приказал ей немедленно пробираться к нам. И через несколько дней она появилась. Мы с Цыгановым подписал ли приказ о зачислении ее в армию...

В оборонительных сражениях таяли дивизии и полки. Едва приходили новые части, их тут же бросали в бой.

Танковая бригада подполковника Бунтмана лишилась почти всех машин. Я выехал навстречу новой бригаде полковника Юрченко. Назавтра танкисты должны были выступить на передовую.

Как только Юрченко начал перечислять состав бригады, я вздрогнул:

- Кто командует полком?

- Майор Сытник.

- Где он сейчас?

- В полку.

...Как в первый день войны, новенькие танки прячутся под разлапистыми ветвями.

- Где командир полка? - спрашиваю я у танкистов.

- Вон,- показывают мне на торчащие из-под машины, облепленные грязью сапоги.

- Товарищ майор, вас бригадный комиссар спрашивает.

- Кто?

Сытник не спеша вылезает из-под днища танка, оторопело смотрит на меня, бросает на землю тряпки.

- Николай Кириллыч!..

Бригада идет на правый фланг армии, в район Люботина. Туда, где дерется дивизия Меркулова.

Немецкие танки колонной движутся по дороге. Эту колонну будет сейчас атаковать полк Сытника.

Наши "тридцатьчетверки" рядом. В шлемофоне голос Сытника.

Первый удар "тридцатьчетверок" и КВ разрубает вражескую колонну на три куска. Тремя очагами вспыхивает бой. С коротких дистанций машины расстреливают одна другую.

Однако к немцам подмога приходит раньше, чем к нам. С грузовиков спрыгивают пехотинцы. Из леса выплывает новая волна Pz.III и Pz.IV. Но и к нам по целине спешит стрелковый батальон. Полы шинелей заткнуты за ремень. Сапоги в грязи.

Из танка мне видно, как, размахивая руками, командир и комиссар увлекают бойцов вперед. Но по раскисшему чернозему нелегко идти в атаку. А тут еще пулеметы и минометы, установленные на машинах. Батальон залег. Двое впереди поднялись и тут же упали.

Я слышу в наушниках задыхающийся голос Сытника:

"Вперед!".

Обе "тридцатьчетверки" срываются одновременно. Когда мы подходим к залегшей цепи, люк машины командира полка открывается. Сытник с наганом в руках спрыгивает на землю:

- Вперед, братцы!

И тут же падает как подкошенный. Подбегаю к нему. Он едва слышно шепчет:

- Нога... нога...

Вместе с танкистами я втаскиваю Сытника в "тридцатьчетверку".

...Бой этот не принес нам удачи. От Люботина мы отступили к Харькову.

3

Сквозь частую сетку второй день моросящего дождя видны люди с лопатами, кирками.

- Знаете, сколько всего работает вокруг Харькова? - спрашивает начальник инженерной службы армии полковник Кулинич и сам отвечает: - сто тысяч!

С обеих сторон в дорогу упираются противотанковые рвы, траншеи, на дне которых вода.

В Дрогобыче мы жили с Кулиничем в одном доме, и сейчас оба рады возможности поговорить.

- Ничего подобного мне не приходилось делать, - признается он.- Сто тысяч кирок и лопат...

Разбрызгивая жидкую грязь, подскакивая на ухабах, наша машина въезжает в узкие ворота каменных баррикад. Улица ощетинилась противотанковыми ежами и надолбами. Из заложенных мешками с песком полуподвальных этажей торчат тупые рыла "максимов".

Мое танкистское сердце замирает. Я вижу допотопные "рено", "виккерсы", танкетки "карден-лойд". Неуемные харьковчане извлекли откуда-то это старое бронированное барахло и превратили его в неподвижные огневые точки.

Не Алексей ли Алексеевич Епишев, секретарь обкома партии, додумался до этого? Ведь он в прошлом танкист, учился в бронетанковой академии и, между прочим, стажировался в части, где я был комиссаром.

В кабинете Епишева дверь не успевает закрываться. Стоя секретаря окружен людьми. Епишев отвечает одному, другому, снимает телефонные трубки.

Кабинет пустеет лишь тогда, когда появляется председатель Президиума Верховного Совета Украинской Республики Михаил Сергеевич Гречуха. Мы остаемся втроем. Епишев развертывает на столе план города.

Меня поражают цифры, названные Алексеем Алексеевичем: 9 тысяч коммунистов и комсомольцев Харькова добровольно ушли в армию, а в народном ополчении чуть не 90 тысяч харьковчан.

Секретарь говорит о сотнях тысяч голов эвакуированного скота, сотнях тысяч тонн вывезенного хлеба. Всего будет отправлено на восток три тысячи эшелонов.

Мне впервые столь осязаемо открываются масштабы невиданной переброски техники, продовольственных ресурсов, людей.

- Армия продержится перед Харьковом еще десять дней? Вопрос Гречухи выводит меня из состояния задумчивости.

- Армия продержится... Продержится больше.

- Ишь ты, больше...

Нам, военным, теперь не то, чтобы не верят. Но лишний раз переспрашивают. Очень уж часто в сводках Совинформбюро мелькают названия оставленных городов. Армия обещала не, отдавать ни пяди своей земли, а теперь отошла на сотни верст от границы...

- Да, - повторяю я, - больше десяти дней. Мы еще нигде не имели таких заранее оборудованных позиций.

- Харьковчане постарались,- соглашается Гречуха. Потом речь зашла о партийном и комсомольском подполье, об отобранных товарищах, базах оружия, продовольствия.

- Кстати, секретарь подпольного обкома Бакулин сейчас здесь.

- Что ж, рад буду познакомиться, - сказал Гречуха. В кабинет вошел высокий худощавый человек - Иван Иванович Бакулин.

- Как подвигается дело?

- Подбираем конспиративные квартиры, явки.

- Сами где будете жить? - спросил Гречуха.

- У профессора Михайловского.

- Надежен?

- Причин сомневаться нет.

- Епишев глянул на часы:

- Митинг на тракторном. Как вы, Михаил Сергеевич?

- Обещал - поеду. Может, и член Военного совета с нами? По дороге Епишев, сидевший на переднем сидении, обернулся ко мне:

- Чуть не забыл. На заводе оставили один цех специально для ремонта танков. Имейте это в виду

На митинге выступали люди с ввалившимися щеками глазами, красными от бессонных ночей. Говорили об одном - об эвакуации. Когда митинг кончался, неожиданно слово попросила пожилая женщина, стоявшая подле трибуны. Она подошла к микрофону, развязала платок, опустила его на плечи. С первых же ее слов все насторожились.

- Никуда я не поеду. Все тут говорили верно. Надо, чтобы и народ на Урал, и машины. А я останусь. У меня тут отец с матерью схоронены. Муж тоже. Мне отсюда хода нет. Свое дело, какое надо, и здесь сделаю.

На обратном пути я сказал Епишеву:

- Мобилизнула бабка-то... да не в ту сторону.

- Интересно, что за дело она себе наметила? Секретарь парткома говорит: старая производственница, семья здешняя, хорошая семья, рабочая...

Вечером мне пришлось побывать на вокзале. Все пути, насколько видел глаз, были забиты составами.